Полина Потапова

Полина Потапова

Четвёртое измерение № 16 (400) от 1 июня 2017 года

Поверь, там будет всё

N

 

Наш город, упорно не знающий правды иной, 
Чем правила гопнутых, улицей вскормленных профи, 
Не тонет – ещё не родился тот праведный Ной, 
Ещё для ковчега не вырос просмоленный гофер. 

Ещё много раз в этом городе эн или вен 
Меняться толпою автобусам и остановкам, 
А вредным заводам – на долготерпенье в обмен, 
Кормить работяг по дешёвым и сытным столовкам. 

Ещё растекаться густым тротуарам его 
Прохожими, вечно бегущими по неотложным, 
А новым дорогам, что чей-то пиар дармовой, 
Рябить своим видом, запущенным и внедорожным. 

Ещё не однажды терпеть непокорную боль 
По тёмным его подворотням чужим подреберьям, 
И вечно торчать по безликому городу, вдоль 
Проезжих частей, полуголым от стрижки деревьям. 

Ещё до конца ни проезд не оплачен, ни счёт, 
И прав нет у нас на свободу и воздух, и всем нам 
Встречаться глазами, толкаться плечами ещё 
В одном бесконечно глухом переходе подземном. 

Нас будто и нет, и течём беззащитно не мы 
По этим глубоким районам, окольным проспектам. 
Но точно по нам, нахватавшим у жизни взаймы, 
Звонит каждый день то ли колокол, то ли коллектор. 

 

Пена

 

небо обжёгшись на несостоявшемся лете 
дует на пену для ванны глубокой зимы 
медленно падают 

пенные мякиши эти 
пьяные ленные падаем долго и мы 

день убывает бывает забудешь об этом 
млеешь под пледом до лета рукой не подать 
если себя не разбудишь ты будешь одетым 
в пенную шубу тяжёлой листвой опадать 

корни пуская по венам тоннелям подземным 
стынут и стонут деревья тоской неземной 


медленно

медленно

падаем

падаем

все мы 

и накрывает нас

долгой

глубокой

зимой 

 

Путы

 

плетёт паук из пауз длинных
короткий путь к своей ловушке
и липнут буквы звуки мушки
к разлитым путам паутины

а середину между ними
цветами с веток засыпает
и май некрепко засыпает
в омонимии метонимий

и разрастается не речью
а залипанием созвучий
недолгий мелкий век паучий
длиною в вечность человечью

и ничего не остаётся
как ничего не понимая
склонять цветы на склоне мая
пока плетётся

 

 

* * *

 

после взрыва внутри 
мир поделён на до
ре ми
если неполон твой дом
греми дверьми
или ключами
не различая нот
не подбирая предлога от
дома ключи
бренчи кричи
не поминай этот старый год
к ночи
вой в пустоту
соседей не этим зли
жизнь прожигай салютами
в небо пли
гни свою линию
в месяц
в скрипичный ключ
всё это длинное зимнее
и скрипучее
межпозвоночное
колом не в горле соло

это 
не кончится 
словом

 

Ангина обиды

 

покуда шалью тайн укутана 
(тран)шея с хрипом многократно, 
мы не возникнем там, откуда нам 
не слышно выхода обратно, –

мы тут останемся, упрямые, 
пока ненаше в нас втекает 
и то провалами, то ямами 
боль о вчерашнем намекает 

и задыхается как будто вся 
от то ли бега, то ли бога, 

где шарик ясности запутался 
в корявых ветках полилога, 
переписав обиду набело, 
не прикрепив к письму ответа…

 

и где не даст ангина ангела 
ни проглотить, ни сплюнуть это. 

 

Че

 

Челяба сводит челюсти и счёты
тебе/с тобой, но ты, чувак, терпи.
Здесь чёрное невечно –
лишь по чётным,
а белого – как сычей во степи.
Течёт здесь время на 
заводе сталью,
зима здесь с октября и по апрель
скрипит в душе не смазанной деталью.
Не стоит проверять. 
Не спорь – поверь
и, испугавшись, бойся, бойся, бойся
того, что будет не о чем просить.
Но ты пока живой собой, а после 
споёт другой –
про НЕО-Че,
про сити
Нью-Члб. Ничто там не забудут.
Поверь, там будет всё. 
И все там будут.

 

Зимний сюрр

 

Флуоресцентное огромное животное 
мохнатой лапой раздаёт проходки в бары, 
и всё какое-то не то, наоборотное: 
идёт из горла снегоход и рот из пара;
метёт метелью дворник неба двор и небо;
плывут сутулые фигуры, утопая,
и этот город то ли есть, а то ли не был... 


Я по крупинкам соберу и накропаю:
вот снова вляпались ошмётки в лобовое, 
а вот упала с неба весть о подработке. 
Ну, всё. Посыпалось. Без счёта и отбоя… 
«Эй, чудо-юдище, отвесь нам по проходке!»

 

* * *

 

Андрею Пермякову

 

месяц мой неполон, точно скелет. 
выглянешь во двор – с утра красота. 
что там за окном и что на стекле? 
кто это такой куражится там? 
злобный мой ноябрь карябает мне 
монстров, кракозябр и прочих йети́. 
 

что ли мне зима? ноябрь али не? 
ёлочный наряд вне очереди, 
стёкла, получайте. не отнимай 
нежность, мой декабрь. 
на стёклах... а, нет – 
краски на асфальте месяц немай 
нет чтоб соскребать – соскрёбывает. 

выйду ли, уйду ль я вдоль по зиме 
радость на беду из вёдрышка лить. 
горка, застывай – не льдом, посиней! 
горькая, давай. 
– из горлышка ить? 

 

Приметы

 

если беда на носу – значит, быть зиме.
видно, настала пора ледников – мою
белую тайну несут ледники в себе.
не календарную – так дневниковую.

если рождаться стихам – значит, быть листам
в детском блокноте нечистыми с двух сторон.
с первой – черкался мой мальчик.
 

вглядитесь – там

стрелки насквозь, просочился как будто хрон-
ос. там лежат микроциферки, будто спят
маленькие отжужжавшие между рам.
скоро ноябрь нам отснится, и будет клят-
венно божиться о праздничном мишура.

стрелки сквозь лист проступают, как вены сквозь
кожу, промерзшую в панцырь бесшовный, бронь.

если зима наступает на месяц... брось,
позже – не может, а раньше –
прошло. не тронь.

 

* * *

 

расчищенной тропою 
идётся хорошо. 
кто вышел из запою, 
а кто – в него вошёл. 

всё – снег. 
как ни крути ты – 
что эдак, что вот так, 
а смертному идти-то 
что в церковь, что в кабак. 

кто выпал из обоймы, 
а кто – в неё попал, 
но видится обоим, 
что кончился запал.

и всё-таки неважно. 
не всё ли к одному? 
но страшно, 
очень страшно 
другому и тому. 

 

Белая дорога

 

Чрево тёплого родительского дома
всех нас вытолкнет. И выпадем все мы
в неприветливый и скрытный мир зимы –
взрослой жизни.
Словно ниточкой, ведомы
пуповиной детской памяти о нём –
нашем крове –
по сугробам не обмятым
белым светом ослеплённые кутята,
мы, пошатываясь, падая, пойдём.
Нам невнятно будет мниться вдалеке
что-то мягкое, знакомое такое...
Мы пойдём к нему,
влекомые тоскою
о пропавшем материнском молоке.
Понимая, что нельзя назад вернуться,
сократив отрезок памяти большой,
мы уткнёмся
в титьку матери чужой,
чтоб во сне –
не просыпаясь –
задохнуться.
 

* * *

 

лечу больных лечу над ними 
как будто бы сама я не 
они 
одни 
им тут одним и 
не тут одним 
как на войне 

лежу во рву лижу их раны 
не я умру не ты умрёшь 
им вру 
как будто бы с экрана 
несут тираны ветеранам 
цветы и ложь 

поэты... 
деточки родные... 

их всех стеречь 
хранить беречь 
теперь не мне 

не им отныне 
сестричка 
Речь