Павел
Антокольский

Гулливер

С. Д. Кржижановскому 
  
Подходит ночь. Смешав и перепутав 
Гул океана, книгу и бульвар, 
Является в сознанье лилипутов 
С неоспоримым правом Гулливер. 
  
Какому-нибудь малышу седому 
Несбыточный маршрут свой набросав, 
Расположившись в их бреду как дома, 
Ещё он дышит солью парусов, 
  
И мчаньем вольных миль, и чёрной пеной, 
Фосфоресцирующей по ночам, 
И жаждой жить, растущей постепенно, 
Кончающейся, может быть, ничем. 
  
И те, что в эту ночь других рожали, 
На миг скрестивши кровь свою с чужой, 
И человечеством воображали 
Самих себя в ущельях этажей, 
  
Те, чьи умы, чьё небо, чьи квартиры 
Вверх дном поставил сгинувший гигант, – 
Обожжены отчаяньем сатиры, 
Оскорблены присутствием легенд... 
  
Не верят: «Он ничто. Он снился детям. 
Он лжец и вор. Он, как ирландец, рыж». 
И некуда негодованья деть им... 
Вверху, внизу – шипенье постных рож. 
  
«Назад!» – несётся гул по свету, вторя 
Очкастой и плешивой мелюзге... 
А ночь. Растёт. В глазах. Обсерваторий. 
Сплошной туман. За пять шагов – ни зги. 
  
Ни дымных кухонь. Ни бездомных улиц. 
Двенадцать бьёт. Четыре бьёт. И шесть. 
И снова. Гулливер. Стоит. Сутулясь. 
Плечом. На тучу. Тяжко. Опершись. 
  
А вы где были на заре? А вы бы 
Нашли ту гавань, тот ночной вокзал, 
Тот мрачный срыв, куда бесследно выбыл 
Он из романа социальных зол? 
  
Вот щёлкающим, тренькающим писком 
Запело утро в тысяче мембран: 
«Ваш исполин не значится по спискам. 
Он не существовал. Примите бром». 
  
          1929