1826
Ледяная колючая пена волны –
Как гирлянда сосулек под нищенской крышей.
Спят историки, слуги. Охрана не слышит,
И возможно признаться, что дни сочтены.
Благодарно ругать ненасытную боль,
То кричать, то шептать: «Ну скорей, не тяни же».
А ботфорты вода океанская лижет,
И синеет как снег равнодушная соль.
Всё замёрзло в сугробах, рассыпалось в прах.
Что удача, могущество, признанный гений
В заколдованном царстве иных измерений?
А Европа из страха бросается в страх.
Здесь шатается трон, там рождается трон,
И у каждого трона гнездится измена...
Почему же мне снится Святая Елена
И победный не видится Наполеон?
Все мы бредили нашим великим врагом.
Римский нос, подбородок, обрезанный круто,
У себя находили российские Бруты
И решимость, и волю идти напролом –
«Обещайте, друзья: со щитом, на щите –
Всё равно! Лучше смерть, чем позорное рабство!»
Как поспешно, бесстыдно сумели сломаться
Эти рыцари вольности. Или не те?
Незнакомые старцы. Измятые лбы,
Беспросветные взгляды, понурые спины.
Где вчера поднимали мечи паладины,
Там сегодня звенят кандалами рабы.
К чёрту! К чёрту красивость надуманных слов.
Подарить бы Рылееву пышную строчку.
Острова не по чину. В сырой одиночке
По периметру двадцать треклятых шагов –
Не свершили. Не справились. Не довелось.
Обманулись. Солгали. Просили пощады...
В южном августе нас оглушали цикады,
И кружил по перинам своим сенокос.
Были губы послушны, умны, горячи,
Были пальцы крестьянки шершавы, колючи.
Мы взбирались вдвоём на душистые кручи.
«Я вернусь... через год». – «Не клянись, замолчи,
Мне довольно, молчи». Прижималась тесней.
Сандрильона жалела беспутного принца.
Промелькнуло однажды: «А если жениться?»
– Что, опять на допрос? – Повернуться к стене.
…Лучше клинья, тиски и испанский сапог,
Если б знать, что предатель не выдержал боли!
Бруты, гракхи, периклы сломались в неволе
Без прислуги, без ванны? Достойный итог –
«Буду петь соловьём, буду робок как мышь,
Разрешите служить отреченья примером».
Лишь недавно – небрежной походкой к барьеру
И небрежным галопом в покорный Париж,
На груди забывая считать ордена,
Не стараясь царям улыбаться любезней...
На далёкой скале скоротечной болезнью
Был в истории мира дописан финал.
Ничего не случится. Сейчас и вовек.
Нас забудут, и я от души благодарен.
Вот, испортил девчонку, бессовестный барин.
Может, бегает новый теперь человек
И губу теребит – родовая черта.
Хоть одним бы глазком на минутном свиданье...
В океане доносов, аду покаяний
Мне осталось одно – немота до креста.
Будут грозные очи впиваться в лицо
И державные руки ложиться на плечи.
Что ж Вы, царь-государь, пожалели картечи?
Не скупитесь, добейте дешёвым свинцом.
Преступление, глупость, безумный протест –
Что велите, Жуковский запишет в анналы.
А хотите остроту – на вечер, для бала?
Я ведь Вас предлагал под домашний арест.
Городок
Мне снится неизменный городок, где домики из пёстрого картона наклеены ребёнком вкривь и вкось на синеву. Течёт блестящий клей по окнам. На бутылочном стекле, как этикетки, радужные лодки. Застыл на крыше тощий рыжий кот, как ржавый флюгер. Зеленью камней купальщицы испачкали подошвы. И сад расцвёл на крепостной стене – ведь здесь сражаться можно только с ленью. Но лучше ей платить. И день за днём купальщицы безропотную дань кладут в ребячьи липкие ладони. И лодки поднимают паруса, расшевелить пытаясь спящий ветер. И, как ни щурься, в слишком резком свете не разглядеть деталей и примет. Здесь всё блестит. И тает только время – мороженым на ране языка, прохладным подорожником на сердце. Здесь дряхлыми рождаются коты и мудрыми бессмысленные чайки. А люди появляются на миг, чтоб раствориться в слишком резком свете, забыв на дне оплавленную медь. И в мире, где положено стареть, морщинкою у потускневших глаз прорежется строка воспоминаний о вырезанном детскою рукой из вечности, из блёсток, из картона...
На опушке Венского леса
На опушке Венского леса
Просто так, без смысла и цели,
Лейтенант свистел «Марсельезу»,
Глядя в небо цвета шинели.
Генералам снились измены
И в пыли простёртое знамя.
Лейтенант свистал вдохновенно,
Чьи-то письма комкал в кармане –
Обещанья «ждать бесконечно
У всегда распахнутой двери».
Лейтенант смеялся беспечно
И в судьбу отчаянно верил.
Ведь не зря цыганка гадала
По его нехитрой ладони,
Ведь недаром стал генералом
Лейтенант вчерашний в Тулоне,
Вслед за ним пойти в полководцы
И взлететь – в цари, в полубоги...
Но любовь уже не вернётся.
Нет любви на этой дороге,
Где падут былые кумиры
И родные братья изменят.
Торжествуй, владей полумиром
И поставь его на колени,
И одним-единственным словом
Переделай тысячи судеб,
Но жена, целуя другого,
О тебе легко позабудет.
Затянув на сердце кольчугу,
Назначая верности цену,
Ты отправишь в камеру друга,
И велишь судить за измену.
Будут льстить и требовать мщенья,
Затевать интриги и смуты.
Ты уйдёшь в дела и сраженья,
Ты распишешь день по минутам.
И когда, безмерно усталый,
Зачеркнёшь былые удачи,
Отойдёт корабль от причала
И никто о том не заплачет.
Мемуары – как же иначе? –
Сувениры, книжные лавки...
Если жив останешься, мальчик,
Подавай немедля в отставку,
Возвращайся к юной глупышке,
Что от слёз ещё не остыла,
Расскажи, что участи высшей
Предпочёл свидание с милой,
Что ничья корона не стоит
Этих глаз сверкающей влаги...
Лейтенант в преддверии боя
Нервно рвал полоски бумаги.
Облетали клятвы прощанья,
Нежный вздор, бессильные стоны.
А вдали вставало сиянье
Над палаткой Наполеона.
Прощание первое
Тонкой кольчугой окован стан –
Трубы гремят с утра.
– Вы уезжаете, капитан?
– Видно, пришла пора.
– Вы возвратитесь домой к весне,
Лишь прорастёт трава...
– В непокорённой ещё стране
Славные кружева.
Лучшего сорта – хоть ярд, хоть два...
– К свадьбе они в цене...
– Ждите, пока прорастёт трава
Через меня, во мне.
Вот и не будет на Вас вины –
Верность хранят живым.
– Я не желала чужой страны
И не хочу... травы.
– Звонкая каска, труба, мираж –
Бойня пройдёт как сон.
Скоро отыщется новый паж,
Будет, как я, влюблён.
– Мне не нужны кружева, мой друг.
Клятва сжимает грудь.
Мой наречённый... не мной... супруг,
В добрый и славный путь.
В древесной спальне
Нечёсаные лохмы, синева измятых лент и сбитый набок чепчик.
– Вы слышали: сквозь холм растёт трава?
– От первых трав под утро спится крепче.
– Дороги сухи, и ветра легки,
И синий шёлк окутывает звёзды.
– Поторопитесь, будет слишком поздно.
Нас ждут корсеты, фижмы, парики.
Апрель и май напудрят для венца,
Уложат кроны в пышные причёски...
Лишь в марте так летучи деревца и так неодинаково неброски. Лишь в милосердной северной стране прозрачен свет и бесконечен воздух...
– Поторопитесь, будет слишком поздно
В июльском зное плакать о весне.
Бежим по склонам, колким и сухим,
Последним льдинкам, прошлогодним листьям.
Откроем то, что слышно нам одним,
Бродячей лютне и случайной кисти.
Под роскошью своей отяжелев,
Мы станем принадлежностью пейзажа.
Апрель и май уже стоят на страже...
В нечёсаных коронах юных дев запутались измятые ветра, поломанные бусинки рассвета. В древесной спальне хрупки силуэты и шёпот не смолкает до утра.
Выжить
Разбить свой день на мелкие дела,
Растить детей, заботиться о близких,
Как будто не плодятся обелиски,
Как будто не звонят колокола.
Иначе бездна. Беспредельный ад.
Запёкшиеся ненавистью губы.
Храни себя. Как неразменный рубль,
Храни себя. Пока не виноват.
Хотя бы на мгновение поверь,
Что в мире есть твои любовь и воля.
Не отдавай себя вселенской боли –
Насытиться не может этот зверь.
Прощание второе
– Я ужасна. Бесстыдна, безумна, грязна…
– Ты глупышка и прелесть. Прости.
А безумная шлюха зовётся «война»
И не любит сидеть взаперти.
Сколько ей ни плати, остаёшься в долгу –
Не отлипнет и высосет вновь.
Я на час или два от неё убегу –
То нырну в дорогое вино,
То невинную девочку брошу в постель –
Мне без крови и ты не мила.
А наутро на карте появится цель,
И cгорит деревушка дотла.
Пусть сквозь угли вовек не пробьётся трава –
Тем нагляднее будет урок...
Я однажды к тебе приползу доживать,
Ты не пустишь меня на порог.
– Вы забудете имя моё и лицо,
Мой жестокий насмешливый враг,
Если вас поджидает война за крыльцом,
То меня ожидает овраг.
Я – последняя дрянь, я позорно слаба,
Я грязней, чем в овраге земля.
Вам война – и любовь, и жена, и судьба,
Не жалейте чужие поля.
– Ненавидишь? Как зверь, запрокинул силком.
– А потом приходила сама.
Я за вами повсюду пойду босиком
По дорогам, сводящим с ума,
По моей разорённой бессильной стране
За блестящим её палачом.
Подмигну, улыбаясь, подружке-войне:
«Нашим мальчикам всё нипочём».
– Начинается день, продолжается путь.
До победы остались века.
У тебя беззащитная слабая грудь
И молочное брюшко щенка.
Доживать не придётся. Прости и забудь.
Всё растает, как мартовский снег.
У тебя невозможно красивая грудь.
Мы увидимся завтра. Во сне.
– А другая, быть может, придёт наяву?
– Да, конечно. С железным бичом.
Повторяй же: «Клянусь, что без вас проживу.
Нашим девочкам всё нипочём».
Начинается день, повторяется бой.
Пусть меня сохранит талисман –
Этот маленький ножик, что носишь с собой
И, должно быть, не помнишь сама,
На кого наточила. Бесстыжей войне
Не испачкать случайной любви.
Засыпай. Ты вчера улыбалась во сне.
Улыбайся сегодня. Живи.
Гамлет возвращается в Данию
...Там ослеплённый мокрым солнцем дождь
Стекает по зелёной жести кровель...
Как просто пересечь в бесплотном слове
Границу ту, что не пересечёшь.
«Жаркое из почтовых голубей» –
Довольно, принц, разыгрывать паяца.
Две тени – Гильденстерна с Розенкранцем –
Как брёвна через пропасть «Не убей».
Сначала слуг, а после короля.
Своей рукой. Сначала на бумаге.
Ты ночью веришь собственной отваге,
И лишь глаза бессонные болят.
Растоплен воск. Поставлена печать.
Отрезано и выжжено навеки.
...Там пляшут под дождём стальные реки
И камень гол, как смертная печаль.
Прижав к губам платочек кружевной,
Никто не смотрит в узкую бойницу.
Офелия теперь не верит в принцев,
И это было первою виной.
Сальери
Теснятся флейты и гобои под париком его взлохмаченным
И филигранное барокко струит серебряную нить.
Приходит муза к ним обоим, не попрекая неудачами,
Несправедливо и жестоко её в измене обвинить.
Ей открывает Моцарт двери. Привычно и сосредоточенно
Катает звуки в тонких пальцах, кладёт на кончик языка.
По кругу мечется Сальери, обрывки нот ложатся клочьями:
«Пусть едет в свой убогий Зальцбург, пока живой... пока... пока...»
Он занят делом. Дар Изоры он по крупинкам делит надвое:
«Нам слишком тесно в этом мире, я не отдам его тебе»,
А Моцарт нотные узоры выводит точные и ладные:
«Пойду похвастаюсь в трактире – Сальери платит за обед».
Отравлен горечью эмоций, сожжён бесплодными обидами,
Сальери ждёт последней боли освобожденья и стыда.
И на прощанье скажет Моцарт: «А знаешь, я тебе завидую –
Такие нежные гобои мне не давались никогда».
Карибское море. Каникулы
Ящер, рождённый в палящем небе,
С аквамариновой кровью в венах,
Снова свивает песчаный гребень
И накрывает дрожащей пеной.
Тысячи солнечных водопадов
Вяжут сетями мои колени.
Аквамариновым тусклым взглядом
Водит дракон, стерегущий время.
В пёстрых чешуйках, зубчатых шрамах,
Острых наростах кораллов млечных,
Может на миг притвориться слабым
И промурлыкать о нежной встрече.
Ласковой лапой сомнёт привычно,
Рыжей ракушкой швырнёт о берег...
Но, возродившись под гомон птичий,
Вновь устремишься навстречу зверю.
Щеки оближет шершавой солью,
В пальцы вопьются когтями травы.
Перед твоей первобытной волей
Что побрякушки любви и славы?
Сколько сокровищ в твоей пещере?
Ящер, поверь, ничего не надо.
Если принцесса уходит к зверю,
Значит, не ждёт от него пощады.
Карибы. Размышления о любви
...Там золото плясало с серебром,
И чайки убегали от прибоя.
А небо было ярко-голубое,
И море размывало окоём.
Веснушки на плечах и на лице
Плодились в ожидании загара.
Казалась пальма кистью Ренуара –
Растрёпанной и рыжей на конце.
Я думала: «Любовная тоска,
Неужто ты, как утверждали мэтры,
Прекраснее просоленного ветра,
Блаженнее горячего песка?
Неужто ты, неузнанная мной,
Ненужная, навязчивая небыль,
Бываешь ярче вспыхнувшего неба
И драгоценней, чем недолгий зной?
И если я люблю своих детей
И целый мир, как приложенье к детям,
Зачем же мне завидовать Джульетте
И плакать о несбывшейся мечте?
Мороженое, кофе, солнце, соль –
Простые составляющие счастья...»
Но у Кармен звенящие запястья
И перстень на мизинце у Ассоль...
Опять о любви
Плывёт закат, как масло по воде,
Выводит трель неведомая птица.
И тот, кого не встретила нигде,
Опять войдёт в открытые ресницы.
Июльский зной – такое колдовство,
Что я готова верить отчего-то...
– Любовь не долг, не трудная работа,
Не вечный страх, не близкое родство...
– А что? Игра? Безумие? Угар?
Литературно, выдумано, поздно.
– Любовь – текучий невесомый жар,
Что плёнкой обволакивает воздух.
Как сахар, растворяются слова,
На дно ложатся вязкие сомненья.
И целый мир в одном прикосновенье,
И тяжела от счастья голова ...
– И огненные вспышки по спине?
И горлу не хватает кислорода?
Так пишутся стихи. Но год от года
Всё это выдыхается во мне.
– Когда душа насмешливо-стара,
Ей кажется, что всё вокруг не ново.
Но жизнь не может уместиться в слово,
Как мышь не может породить гора...
Мелеет золочёная вода,
Тугую плёнку разрывает вечер,
И тот, кого не встречу никогда,
Зачем-то снова назначает встречу.
© Ольга Шенфельд, 2013 – 2015.
© 45-я параллель, 2015.