Ольга
Кочнова

* * *

А дорога на север, на север,

к горизонту – полей мерзлота...

Этот край мне в наследство отмерян

вместе с птицей, взлетевшей с куста,

вместе с полуразрушенным храмом

и апрельскою полой водой.

Я люблю этот край безымянный

с неприглядной его простотой.

С бесприютностью серой во взгляде

у людей, у животных, у птиц –

словно в вечном бытийном укладе

были вырваны сотни страниц.

И потеряны, и позабыты

в бестолковой сумятице дней.

В глинозёмную скудость забиты

дробным топотом рыжих коней.

По распадкам и по оврагам

дремлет прошлое, скрыто от глаз...

Ветер дышит то вьюгой, то влагой.

Под каким бы ни лёг здесь флагом,

заступ в землю стучит, что в алмаз.

Брэдбери

Город снимает рельсы, прячет трамваи,

где-то в сыром овраге громко сверчки трещат.

Я на краю оврага не понимаю –

как!

Неужели всё?

Лето прощай?

Лето_прощай.

Вздох – и листвы круженье.

Осень кумач развесит будто бы невзначай

и поведёт огонь на пораженье.

Я принимаю бой.

Лето, прощай!

Юность и старость – не пересечь Потóмак*.

Слышен часов городских набат.

Кто-то следит ревниво из глубины потёмок –

лето уходит в полночь, листья шуршат.

Тронешь за стебли – сыпется ржавый дождик.

В погребе спрятан нынешний урожай.

Вы не тревожьтесь, пожалуйста, не тревожьтесь,

просто уходит лето.

Лето, прощай!

--

* Потомак – река в Северной Америке,

служила естественной границей

во время войны Севера и Юга

В Островно

Небо отволгнет до самого края,

сумерки хлынут вечерние

в край заозёрный, преддверье Валдая,

Т-ской обветшалой губернии.

Чайка ли крикнет в завесу тумана,

изморось тихую млечную –

тянет до света листать неустанно

пьесу про Нину Заречную.

Целую ночь и дрожит, и маячит

на горизонте свечение…

Ах, Чехонте, и какая удача

Вас поманила в имение?

Милый мой доктор, дом с мезонином

дремлет, окутанный чарами…

Друг Ваш, художник, пишет картину

озера с ненюфарами*.

--

* «Ненюфары» ‒ картина художника Исаака Левитана

* * *

Весенний сплошной неуют –

и тянет из дома бродяжить.

Ты видишь на небе лоскут

из серой меланжевой пряжи?

Ты видишь, как ввысь проросли

дерев исхудавшие руки,

И чёрные комья земли

на пашне влажны и упруги?..

Таков среднерусский пейзаж

среди одичавшей равнины.

Выводит простой карандаш

холмов перебитые спины,

заросшие борщевиком,

штрихует прерывисто-тонко.

И облако ‒ там, над леском,

похожее на жеребёнка.

* * *

Где-то в лугах река

делает поворот.

Что там? Издалека

память не разберёт.

То ли вороний крик,

к осени ‒ затяжной.

То ли в оконцах блик

меркнущий золотой.

То ли в руинах храм,

то ли колхоз под снос...

Молча (по чьим следам?)

тянется в рай обоз.

Что там летит во мрак?

Что приготовил век?

Ворона чёрный зрак

косится в пойму рек.

Здесь за сельцом река

делала поворот...

Что там в глухих лугах,

память не разберёт.

* * *

Верно, в пору стоячей воды...

О. Чухонцев

Деревья отражаются в воде,

теряются в тумане очертанья.

И память со словами не у дел

пред пропастью разверстой мирозданья.

Деревья прорастают в облака,

а я врастаю в этот берег топкий.

Вся в чешуе серебряной, река

качает прохудившиеся лодки

и наполняет их водой на треть..

затем до половины...

выше... выше...

Но в хляби превратив земную твердь,

последнею метелью воздух дышит...

Здесь вечно будет проще умереть,

чем выжить.

* * *

С той поры башню на высокой скале

называют Девичьей…

Легенды Крыма

Дикие козы на голых камнях…

Время сравняло с землёй цитадели,

Скифские стрелы нашли свои цели

В выжженных солнцем таврийских степях.

Ветер гоняет белёсую пыль…

Дочка архонта, как утро, прекрасна.

Тёмные воды Понта опасны –

Скроют её нареченного пыл.

Море слепит и сверкает в глазах…

Башня стоит, обдуваема ветром.

Тонкая, робкая тянется к свету

Сквозь черепки винограда лоза.

Соль на камнях. Пыль на камнях…

Скифии ветер гуляет над морем.

Стонут туристы под солнечным зноем,

мальчик тропинкой сбегает к прибою.

Древняя пыль на детских ступнях.

* * *

Карусель снегопада в марте...

Карусельщик, похоже, пьян.

Обозначенный точкой на карте, 

город – точно врождённый изъян.

Зашиваюсь суровой ниткой,

не уйти ни в себя, ни в запой –

на ладонях его гранитных

никому не найти покой.

В вихре мартовской круговерти

прочь куда-то весь мир несёт.

Эй, ты слышишь, ты тоже смертен!

Начинай свой обратный отсчёт!

Запускай...

Каруселит в марте.

Вектор выбран опять нулевой.

Город мой – только точкой на карте, 

точкой маленькой, болевой.

* * *

На смену сиреням – шиповник и ирисы.

На смену прохладе – тепло.

Ах! Лето, смотри, мы с тобой уже выросли

недобрым прогнозам назло.

Ах, лето! Хрупка, словно крылья капустницы,

меж прошлым и будущим грань.

И так невесома над мутною лужицей,

нежна луговая герань.

И окна все настежь, и над подоконником

вздымается парусом тюль...

Считаю до ста.

На небе ни облака.

Нашла! Пара-выры, июль!

* * *

Не запрячешь её между строк –

знобкой осени злую усмешку.

Видишь – в наледи тонкой порог?

Видишь – стай перелётную спешку?

Частой дробью по стёклам звеня,

долгих ливней затянет простуда.

Не смотри так светло на меня –

я давно не способна на чудо.

Я давно не хочу от земли

улетать в листопадную пору.

Вот и руки на плечи легли,

словно ищут вслепую опору.

Словно первый в груди холодок –

не предвестие будущей стужи.

…На корабль похожий листок

то ль по небу плывёт, то ль по луже.

* * *

В ночь на 16 декабря 1941 года части Вермахта,

отступая, подожгли Калинин. Специально для этого

был создан факельный батальон. Зарево над городом

было видно за несколько десятков километров.

Днём 16 декабря 1941 Калинин был освобождён.

Полынья, полынь, полон...

В полымя шагнёшь как в двери.

От пожарищ чёрен склон.

Страшен город. Близок берег.

Потерпи ещё чуть-чуть,

обожги водой ладони –

в полынье она как ртуть...

Город мрачен в обороне ‒

огрубелый, спал с лица,

окна в копоти и саже.

С хищным посвистом свинца

снег взвивается лебяжий.

Не оплакан, не омыт.

Рвёт нутро звериным рёвом.

В небе зарево дрожит –

беспощадно и багрово.

Потерпи ещё чуть-чуть,

снегом оботри ладони...

Город в Волгу вмёрз по грудь.

Город в мёртвой обороне.

* * *

Сезон закрыт. И с бересклетом

пылает лес.

И лета песенка допета,

и сбита спесь.

Мы – дачники, мы – тунеядцы,

нас город ждёт.

А к стёклам клеится прохладца,

прозрачен лёд.

И дремлет пёс, и старой печки

теплы бока.

А дым – колечко за колечком ‒

за облака.

Дым улетает, тает, тае...

А гладь небес

перечеркнули птичьи стаи

и светел лес.

* * *

Туча дождём припугнёт и уйдёт стороной,

будет греметь, издалека грозиться.

Пахнет за огородом вехом и лебедой...

Здесь тишиной можно из рук напиться.

Мерно качают головками васильки,

поле не помнит ни пахоты, ни урожая.

Вечером к лампе слетаются мотыльки –

бьются, сгорая.

Короток век, только русло сменила река,

только и дел – не забывать молиться.

Тихо на запад в некошеные луга

день упорхнёт вспугнутою жар-птицей.