Бабочка-лето
Легкомысленной яркой бабочкой лето влетело в твоё окно и раскинуло веером незамысловатый пасьянс из трёх красных карт: июнь-июль-август – выбирай любую, загадывай желание. Вдруг исполнится? Нет, не отмахивайся, пряча улыбку в глубине серо-серьёзных глаз твоих, – счастье и любовь кратковременны, как летнее многоцветие звонкоголосое, насладись ими полностью.
Только лето поможет снять многослойные одежды-маски – коконы одиночества. Только летом ты вдруг почувствуешь себя по-детски открытымискренним, без сомнения – станешь самим собой.
Видишь?
Юная дева Июнь несёт предвкушение чуда, ожидание росистой нежности.
Проказник Июль, восторженный, покажет тебе все прелести бытия и уголки чувственности, наполнив сердце волнующим новизной ветром с морей и солнцем – пылающим до бесцветности.
Задумчивый Август, спешащий к шкатулке с багряными драгоценностями, научит ценить минуты, украшая их памятью, прислушиваться к дождливому шёпоту и не задавать вопросов: ответы сами придут потом, осенью.
От всех не уйти
Целеустремлённый мужчина решил ото всех уйти. Ему было важно уйти ото всех, а от некоторых – в особенности. Сначала он поменял квартиру. Потом страну. Потом снова квартиру в уже поменянной стране. Ещё он поменял всех мужчин и всех женщин. Но уйти не удалось. Тогда он просто открыл дверь и быстро вышел.
Мужчина был высок, крепок, у него были длинные ноги. Он зашагал ими через поля, леса и реки; зашагал, не оборачиваясь и без сожаления. Шёл он свободно, широко, вдыхал полной грудью; шёл по тротуарам, автобанам, подъездным и просёлочным дорогам, а ещё по горным тропам.
Но потом над плечом у него кто-то каркнул, громко и резко, и он остановился – решил, это знак: пришёл. И лёг в зелёную траву, заложил руки за голову, вытянул ноги и устремил взгляд в голубое небо. От неба уйти было нельзя, да и не хотелось, а хотелось в него улыбаться и погружаться – всё глубже и глубже – в рваные смайлики облаков.
«Получилось», – решил ушедший мужчина.
Но тут за головой зашуршало, прошлепало мелкими шажками, засопело и затихло. Затихло накоротко, а потом возмутилось: «Мужчина, вам чего?!»
Мир субъективен
Мороженщик Сутуйлов, недовидев недоглазом, принял пробегавшую мимо кошку за злобную крысу и протянул руку к банке с ядом, недавно купленным для уничтожения вредителей. Банки на месте не оказалось, и он ругнулся: «Проклятье!»
Гимназистка Грушкина, сидя летним утром за столом с белой скатертью, приняла пробегавшую по саду кошку за голодного ёжика и протянула руку к блюду с булочками, привезёнными только что от пекаря. Булочка была тёплой и мягкой, и она крикнула: «Хочешь?»
Фотограф Перчиков, нацеливаясь объективом на кокетливую тётку на лавочке, принял пробегавшую мимо кошку за ласточку и испуганно потянулся за зонтиком. Зонтик был давно утерян, и он вздохнул: «А ведь к дождю».
Кошка быстро проскользнула мимо суетящихся людей и уселась греться на солнышке, подставляя прищуренную мордочку встречному ветерку. «Мир прекрасен», – предположила она.
Мир субъективен.
Ломберный стол
У меня в квартире, посередине холла, стоит ломберный стол. Стол овальный, из красного дерева, на большой ноге с львиными лапами, красивый и старый.
И звучит красиво: лом-бер-ный. Когда мы говорим «ломберный», то выпрямляем спину и зачем-то тянем «о-о-о».
Но на самом деле стол вовсе не ломберный, он без сукна, да и не для карточных игр, а просто для чаепитий зимними вечерами. Но тётка моя, Ляля, называла его ломберным – для значимости и интриги.
Исторический объект я берегла, протирала тряпкой и гордилась антиквариатом, хоть уже изрядно потёртым и кое-где сильно поцарапанным. И, увы, самое большое увечье оставил на нём мой сын, когда был маленьким.
Однажды, под звонкий смех нашей Ляли, уже плохо ходившей к тому времени, а потому часто и подолгу восседавшей в холле рядом со своим придуманным столом, подобно старой карточной королеве, мой прилежный дошкольник, пыхтя и стараясь писать ровно, с нажимом выцарапал на семейной реликвии шариковой ручкой: «Лялька – жопка».
«Как ты могла ему это позволить! – возмутилась я, вернувшись с работы и обнаружив такой вандализм. – Ты даже ему диктовала!»
«А! – махнула рукой наша Ляля. – Брось! Жизнь так коротка, а я давно так не смеялась! Да и стол этот совершенно обыкновенный».
В аптеке
– Восемьсот пятьдесят.
– А это поможет?
– Должно, – аптекарша безучастно смотрит на круглолицую женщину. Та болезненно кривит лицо и дотрагивается кончиками пальцев до губ.
– Губы, понимаете, мои губы, – говорит она, и слова её отчетливо долетают до недовольной очереди. – Они ничего не чувствуют. Потеряна чувствительность – понимаете? Я всё время нахожу в них какие-то перья, кусочки стекла, нитки, сухие листья и старые письма. Что же мне делать?
Аптекарша молчит устало, а люди в очереди молчат раздражённо.
– Может, хоть стёкла мне вынете, – в нерешительности шепчет женщина и подается вперед, подставляя губы.
Аптекарша хмурится. А женщина отстраняется и говорит обреченно:
– Хорошо. Давайте витамины. Раз нет ничего более действенного.
Из цикла «Любовь? Она – разная…»
(ритмизованная проза)
Муха
Жаль, что есть ограничения во времени.
Жаль, что нельзя быть хозяином своему настоящему.
Жаль, что нет ответов на мои «Как ты? Где ты? Как ты? Где ты?»
Жаль, что мы другдружкина иллюзия.
«Жаль-жаль-жаль», – вот я и зажужжала. Как муха!
Лучше бы ты сразу меня прихлопнул.
Если…
Если я тебе не звоню, это ничего не значит.
Если я долго молчу, это ничего не значит.
Если я тебе не пишу, это ничего не значит.
Если я плачу, кричу тебе что-то обидное, это ничего не значит.
Если я ….
Это ничего не значит.
И если ты… это ничего не значит.
Что тогда значит?
Когда ты рядом…
Когда ты рядом, боюсь спугнуть тебя. Прислушиваюсь к твоим интонациям.
Когда ты споришь, удивляюсь твоей напористости. Когда внимательно слушаешь, благодарна тебе. Когда ты властно к себе притягиваешь, молчу, погружаясь в твои прикосновения, поражаясь своей покорности.
Я купаюсь в твоей нежности, купаюсь в любви твоей. Смотрю в глаза твои и вижу свою новую историю. И ты в меня вглядываешься, словно с листа считываешь. Иногда как на ребенка смотришь с умилением, тогда мне кажется, что силы твоей достаточно, хватит на нас двоих.
Но уходишь ты, словно в чёрные дыры проваливаешься. Знаю я: ты – в делах, может быть, тебя даже нет в городе. Где ты, с кем ты – для меня неведомо. Иногда рассказываешь истории из бисера. Когда перезваниваемся, радуешься. Но порой звонки мои – как в пустую комнату. Тогда в душе моей – неверие. А вдруг я тебя выдумала?
«Люблю, люблю, – отчаянно шепчешь ты. – Вера – это самое главное».
И стыдно мне за свои сомнения, назойливо-мелочные...
© Ольга Грушевская, 2009–2023.
© 45-я параллель, 2023.