Ольга
Галицкая

        * * *

Быть может, я – призыв последний твой,

Последняя из жриц,

Что причащали розовой водой

Из мраморных криниц.

Пришедшая, как нежная жена,

И лёгкая стопой.

Без устали, без совести, без сна

Влекомая тобой.

Ты с криком моё имя назовёшь,

Отчаяньем убит.

Не плачь, дитя, когда ко мне прильнёшь,

Забывши всякий стыд... 

* * *

Верила ли, знала, Мириам?

Будет хлеб иной, сердца – иные...

Не Твои ли муки родовые –

Обещанья, данные царям?

Что ответишь сонным пастухам,

В тёмном хлеве ставшим на колени?

Если даже Ты... Что делать нам

В нищем, бесприютном Вифлееме?

Если даже Ты, прижав к вискам

Смуглые дрожащие ладони,

Не поверишь ни седым волхвам,

Ни дарам, лежащим на соломе... 

* * *

Вот новые гунны пришли

Во имя Христа и Аллаха,

И старое зло принесли –

Гордыни и детского страха.

Прощай. На пути в Эрзерум

Мне ангел на белом верблюде

Иное сознанье вдохнул –

В пустом и скудельном сосуде.

Прощай. Между нами война –

Бессмысленно-горькая тайна,

И кисть винограда случайно

Веселья и жизни полна.

* * *

Земля безвидна и пуста.

И жаркий лист над ней летает

Да осень с влажного куста

Сухой остаток собирает.

Её расчёт неумолим –

И так Атропос вяжет нити,

Что Фауст жаждою томим

К полуистлевшей Маргарите.

Так помутневшие моря

Глядят вперёд, не узнавая

Ни солнечного сентября,

Ни лихорадочного мая.  

* * *

Зима сердилась и смеялась,

А рассмеявшись, позвала...

И, задыхаясь, целовалась,

И белой ручкой обняла.

И не было щедрей и краше,

И сердцу не было милей,

Когда закладывал Борей

В кабак пустое счастье наше.

Как нам расстаться у ворот?

Пускай судьбу переиначит

Весенних слёз водоворот,

Хоть слёзы ничего не значат.

* * *

Нам не коснуться уст поцелуем нежным,

Не воротить мужей из походов дальних.

Станем безумней Лиссы; волны мятежней,

Лучше, 

       желанней,

                     ближе,

                            родней,

                                     печальней.

Нам не отнять у моря его добычи.

    Так высоко над миром звезда мерцает!

              Низко над бурным морем душа летает,

                                           Крича по-птичьи.

* * *

Не говори, что молода душой.

Душа – стара. Растёт её громада

Из райского потерянного сада,

Из бездны ада, несмышлёныш мой...

Бессмертный Зевс кивает головой,

Приветствуя, как равную, Психею.

И всё наполнено лазурною весной,

И южным ветром с Галилеи.

И ты гадаешь, ангел или бес

Над душной пропастью играет...

Так Персефона юная с небес

Влюблённого Аида окликает.

* * *

Отчего неисцелима

Эта музыка в крови?

Назови меня любимой,

Нелюбимой назови.

Только лёгкое ненастье

Затуманит белый свет...

Губы, тонкие запястья

И серебряный браслет.

Не люби цыганки чёрной.

Не губи и не зови

Этой трепетной, тлетворной,

Нежной музыки в крови... 

* * *

Офелии прощальная краса

Сегодня с нами – и уже не с нами...

И мир плывёт под всеми парусами,

И ветер надувает паруса.

Когда б не знать, что он идёт на дно –

Безгрешный мир, и нежный, и невинный.

Отравлены оливки и вино,

И причитанья песенки старинной.

Нам в уши льют велеречивый яд

Стихов бессмысленно-прекрасных.

И Музы громче пушек говорят,

Что в Эльсиноре вновь небезопасно. 

* * *

Пройдут века... Корделий и Офелий

печальный век забудется, истлеет,

как тлеет шёлк дождливого рассвета

и лёгкая зола у очага

меняет цвет с карминного на серый.

И закопчённый свод старинной кухни,

и ласковый уют библиотеки

ты позабудешь... Только вот рука

всё будет выводить узор прилежный

из мелких стёжек, и всё так же будет

не помнить зла любовная строка. 

* * *

Сиял январь, как херувим,

И в небе звёзды леденели.

И щёки бархатные зим

То разгорались, то бледнели...

Мы научились слову «бог»,

Когда в просторы кочевые

Посмертный вписывали слог,

И снег, и небеса живые...

И кажется, что Темучин

С его лошадкой коренастой

Опять явился средь равнин –

Широколицый, безучастный.  

* * *

Спит Луна и грезит наяву –

Клеопатрой, изумрудной змейкой,

Девочкой, прекрасною еврейкой,

Мёртвою царевною в гробу...

Материнский ласковый испуг,

Лёгкое дрожание свирели...

Если смерть моих коснётся рук,

Я проснусь в высокой колыбели.

Не зови, печальная Земля...

Здесь не место ревности и страсти.

Мы родились для земного счастья,

А уходим в лунные поля. 

* * *

Так мало Коломбин, так много ротозеев

Торопится взглянуть на чудеса...

Мы счастью своему поверить не умеем –

Целуем тихие глаза.

К нам фея сладких грёз на цыпочках приходит,

И снег лежит, как белая сирень...

Там белый голубь за голубкой бродит,

Воркуя целый день.

А зимний сад взлетает над оградой

Мальчишкой-школьником; и на душе светло...

Так полно жизни, полно снегопада

Волшебное стекло!

* * *

Цветенье царскосельских лип

И розы веймарской смятенье...

И Лизхен смех, и Гретхен пенье,

Их губ пленительный изгиб

И – папильотки в волосах...

И лёгкая, как сон, походка...

И ямочки на их щеках,

И ямочки на подбородках! –

Всё только кружево и тлен,

Когда рукой подать до рая,

Когда у девичьих колен

Звучит музыка золотая... 

* * *

Что знаем мы о доме на горе?

О звёздной пыли, предрассветном мраке...

О всех живущих на большом дворе,

Тем более – осле или собаке,

Привязанной за хлевом, под стеной,

И вздрогнувшей от стона ли, от крика?

О женщине с младенцем за спиной?

О трёх волхвах –

И всех земных владыках,

Идущих за счастливою звездой...

А снег валит, что побледневший дым...

Стоит зима в серебряном сосуде.

«Не сравнивай: живущий несравним», –

Сказал поэт... И вспомнил об Иуде.