Ольга Добрицына

Ольга Добрицына

Четвёртое измерение № 8 (356) от 11 марта 2016 года

«Завтра» трепетная несбытость…

* * *

 

Крестики-нолики – злая игра,

проигрыш не уследить…

Хочешь, не хочешь – идёшь со двора,

и начинаешь водить.

Воли небесной набраться? – изволь!

Свой не проспи Благовест.

Крест зачеркнёшь – и прибавится ноль,

ноль – и прибавится крест.

Купол небесный разбился окрест,

падает в ноги земля.

Новорождённый младенческий перст

тянет воронка нуля.

Вот и очнулся, пора – не пора:

жить, и следить, и верстать.

Время приспело – идёшь со двора,

и – начинаешь искать…

Свой золотой, свой предел, беспредел,

ключ, замыканье, провал.

Место, где можно блажить не у дел,

голос, который пропал.

Крестики-нолики, белая мгла,

Вдоволь всего и в обрез!

Только гудели бы колокола

В синие уши небес.

 

* * *

 

«Завтра» трепетная несбытость…

Что гадание: быть – не быть?

Если узкое «голод-сытость» –

на весах твоего «забыть».

 

Если бытом тебя завалит,

тело брось и окно разбей –

там дорога, где солнцем залит

будет внутренний твой «плебей».

 

Пребывая в запретной коме,

и заоблачный зря ОВИР,

– Не от мира сего? – так вспомни,

то, плакатное: «Миру – мир!»

 

Вспомни завтра твоё сегодня,

и – немудрые вечера.

Как саднящая стрелка-сводня

время, конченое  вчера.

 

Сроки выйдут, как милость Божья!

Горизонт пропадёт вдали –

в календарное бездорожье,

где сползают часы Дали...

 

завтра.

 

* * *

 

Включить в ушах сирену

исполнить новый вой

подушку втиснуть в стену

в подушку с головой

с ключицами забиться

забыться отключить

от силуэтов лица

и души отлучить

по образу сличая

по случаю влача

в ладони заключая

подобие ключа

клин клином вышибая

нести за дичью дичь

себя перебивая

пустив из горла клич

вскричать как склочный кочет

всклокочен и колюч

чтоб уловить: клокочет

сквозь вой  Кастальский ключ.

 

* * *

 

Верблюдица,
неужели не больно?
Ушко игольное маловато?
Голос внутренний говорит: довольно!
Ведь ты – горбата!
Дважды. А те, кто пролез – нищи.
Истина старая, как заклятье:
Горб – такое обилие пищи!
Ты богата слишком. Сними платье.
Сними кожу. Душу отринь. Маловато?
Ушко игольное – просто манна
света…

А ты всё равно богата –
Царство небесное не по карману.
Два горба, если судить непредвзято,
тем паче спереди – это уж слишком
по-женски… Грудь молоком чревата,
значит, чревата любви излишком.
Верблюдица!
Мешает то горб, то кожа,
будто в храме – торговая лавка, –
об неё и споткнулась…

Мешает ложе
сну, а сытому волку – травка,
поедаемая овечкою – той самой…
Верблюдица,
перед ямой
ушка игольного стоять нелепо.
И уж поздно менять обличье.
Тяжеловесно, легко – шагни в небо.
Во всём величье.

 

* * *

 

Это просто вторжение слова, всего лишь вторжение.

Не война, не любовь, не атака, а только сражение.

Подпустила к стене ты кого? Неприятеля? Друга?

Проходимца? Посла? Отчего? От желанья? Испуга?

Это чувство простое, как хлеб, как усталость, как жалость.

Отпиралась, терялась и снова одна оставалась.

Будет день, будет ночь, будет жизнь, будет смерть, будет пища.

И не всё ли равно был всего лишь один или тыща?

Ниоткуда он родом, тобою любим и лелеем.

Он пришёл не рабом, не слугою, а просто лакеем.

Он не зодчий, не вор, не певец, не мудрец, не ваятель.

Он в твоём обиходе всего лишь обычный предатель.

Он сказал: Королевство? Не верю. Обычная крепость.

Даже вовсе не крепость, не светлость, а просто нелепость.

С женским именем. Дальше всего лишь пустое прочтение:

Полстраницы, конец, и поклон, и: моё вам почтение.

И привет в никуда. И остуда. А после осада.

Королевство падёт. Но останется дом и ограда.

Ни желанья, ни дела, ни слова, ни сна, ни испуга.

Не жена, не беда, не прислуга, а только подруга.

И останется только до двери дойти и до сада.

Не обида, не боль, а всего лишь пустая досада.

Не война, не любовь, просто в ближнем бою поражение.

Отражение слова. Вторжение. И – отторжение.

 

* * *

 

посвящается Долли

 

Когда проникли въявь, как влагою сквозь стены

Из наводненья снов уставшие пловцы –

С жемчужинами свойств разбуженные гены

В осоловелый клон немыслимой овцы,

 

Изменчивости лик сиял на небосклоне.

Мутация цвела, заметная едва.

Блаженная овца, в медлительном поклоне,

Растительную жизнь жевала, как слова,

 

Не ведая другой, кроме закланья, доли.

Искусственная ветвь давала новый сбой.

Беременная вновь, земля была для Долли

заставкою в Экспи, зелёно-голубой.

 

Наследственности груз отягощал породу,

Достоинства копил и признаки терял,

И в лоно все концы, по ходу, словно в воду,

Материя души – не душный материал.

 

Закладывая риск в потомственный конвейер

По роду будет клан, по матери и клон.

И матрицы спираль распахнута, как веер:

Возьмите эталон!

Не нужен эталон.

 

* * *

 

Кунсткамера. Паноптикум. Театр

анатомичен, дик и эксцентричен.

А вот и самый главный экспонат:

хорош, прекрасен, только неприличен.

 

Стеллаж. Витрина. Общий эпатаж.

Народ так эмпатично-апатичен.

И зритель, превращаясь в антураж

порой до неприличия обычен.

 

* * *

 

Не измерить то да сё

мерками Прокруста.

Было всё и будет всё!

Посредине – пусто.

 

В ухо так и не влилось –

карма или кара.

Скажешь русское авось –

вспомнишь про Икара.

 

Слышен чудный вечный звон

в небесах – как милость.

Кабы знать, откуда он –

всё бы получилось…

 

* * *

 

Пусть быть дорогим никогда не могло,

блестит, хоть не золото – на, мол!

Возьми, что негоже, что в руки легло, -

нашепчет Амур или дьявол.

 

Фальшивый оркестрик, весёлая медь

прикинутся музыкой флирта…

За кадром своим неудачным отметь,

как хочется лавра и мирта…

 

Отметь, как посудная лавка гремит

в душе раздражённой слонихи…

Глаголы отметь - поиметь и претит

сквозь дымную нечисть шутихи.

 

А после сожги доморощенный шлейф,

и время, и средство, и цель.

Как пуст этот вечер, как пуст этот сейф,

как пояс невинности цел!

 

* * *

 

Заторможу на станции «Динамо».

Во мне вот-вот взыграет динамит.

Бикфордов шнур всё выше, выше, выше –

оранжевым змеёнышем, шипя,

петляет, подползая

ближе, ближе…

 

Во мне гудит энергия динамо:

самозабвенно

я динамлю всё!

И звон в ушах – уже неистребим,

как ропот из динамиков.

Динамо-

машина,

заводись уже –

на славу,

на смех и грех,

на зло и на добро!

 

Так ветрены скупые домоганья,

и так скромны желания иных

подельников для тела: ни души

вокруг,

и как динамо ни крути,

как ни глуши

…но слаще нет для слуха,

чем тихий ровный шелест

или гул...

Душа – души порывы... И – дыши! –

на ветряную мельницу –

пока

огонь до цели доберётся,

чтобы

взорвать бесхозный

динамит, готовый

от взгляда загореться

с оранжевыми бликами...

Вот он –

бог из машины, величав и рыж!

 

* * *

 

Нью-Йорк. И наважденье.

Небоскрёб.

Окно.

Но взгляд опять упёрся в стенку.

Мой босс – зануда, карьерист и сноб

пытается погладить мне коленку.

Мы все в дешёвом деловом дурмане

размениваем свой ненужный труд…

Я на него подам, наверно, в суд,

и получу какие-нибудь мани.

Холодный пластик нового стола,

кофейный запах утреннего часа.

Я эту ночь спала, как не спала:

мне снова снился парень из Техаса.

Потом  –

что лифт захлопнулся тревожно,

что на работу вышла в неглиже…

И вновь на сто десятом этаже

тринадцатый искала безнадёжно…

 

Сесть на диету.

Позабыть о хлебе.

Работать дни и ночи напролёт!

Окно.

И в безупречно синем небе

Ко мне летит далёкий самолёт.

 

Круговорот вещей, событий масса,

но пустотою дует за плечом.

Наверное, мой парень из Техаса

уже в седле. И знает что почём.

Как надоело будней колесо!

Я думаю о парне из Техаса –

в его руках звенящее лассо…

А в здешних лицах – бодрая гримаса.

Сквозь эту скуку как дожить до ланча?

Тут каждый олух – биржевый фанат.

А он – увы! Наверное, женат,

и думает о детях и о ранчо.

Мой парень из Техаса молчалив…

он любит звёзды и не любит мяса.

А самолёт так дьявольски красив,

и так похож на парня из Техаса!

А, кстати, неплохой бы вышел бренд.

 

Окно… и неба голубая трасса –

мой облачный, счастливый Диснейленд.

В объятиях железного каркаса  

Я вспоминаю парня из Техаса…

Почти американский хэппи-энд!

 

* * *

 

Как оземь ударься в запой.

Рубаху раздаривай в клочья.

Когда ж поведут на убой –

Запой и кричи многоточья.

 

А после заткнись и уймись

В грязи и помоях кювета.

Замолкни, заплачь и взмолись,

Воскресни от белого света.

 

За дело возьмись, похмелись

Вчерашним гранёным стаканом.

Разбейся, а после – стелись

Туманом, дурманом, бурьяном.

 

* * *

 

Звонкая лазурь за облаками.

Ярче не бывает. В горле ком.

Что ты хочешь?

Голыми руками –

Да в костёр?

По снегу босиком?

 

Разуму и сердцу не внимая,

Позабыв, была иль не была,

Что ты хочешь? –

Накануне мая,

Накануне света и тепла?

 

В облачный щемящий белый омут

Выплеснув всю душу, словно дурь, –

Сорвалась туда, где птицы тонут,

С головой –

В поющую лазурь.

 

В послезимье –

После безлюбовья

Вынырнув, как в эту синеву,

Что тебе пустыня послесловья?

Если было Слово наяву…

 

Рыбалка

 

В. П.

 

I

Маленькая нимфетка,

речки родной стажёрка,

Рыбка-марионетка.

Удочка-дирижёрка.

 

У водяной отчизны

не рыбаки, а черти!

Рядом граница жизни,

рядом граница смерти.

 

Можно ли – лишь отчасти

душу отдать влеченью?

Как лупоглазо счастье –

радоваться теченью!

 

Дышат водою поры.

Ах, золотые струйки!

Ряби речной узоры

словно твои чешуйки.

 

Рыбка моя, не бейся!-

вечная блажь кормушки.

Ты червячок, не вейся,

над головой подружки.

 

Этот крючок с наживкой

в хитром значке вопроса:

быть иль не быть – ошибкой

жареной на подносе?

 

Как же вкусны подвески! –

хочется, между делом,

ей невесомость лески

смерить весомым телом.

 

И не спасёт от боли

сей – серебро кольчуги.

Вот и душа – на воле.

Вот и враги – как други…

 

II

Всего лишь – рыбалка,

да клёвое место.

Рогатая палка,

как символ насеста.

Похожи на ноты

крючки и колечки,

и тонут заботы,

как облако в речке.

Играет погода,

играет водичка.

А в сетке сегодня

одна невеличка…

Ловить недотрогу?

Какое коварство!

Помолимся богу

рыбачьего царства!

А дождик рисует

стальные кудряшки,

но ветер подует –

и снова барашки…

Любовь рыболова –

Сплошное лукавство!

Он ради улова

принёс эти яства...

А небо-то – сине!

Как яркие точки

на серой холстине

горят поплавочки.

Он весь – ожиданье…

Какая оснастка!

Плыви на свиданье –

мечта его, сказка!

Чтоб в уши  забилось

неслышное пенье…

Их женщинам – снилось

Такое терпенье?

Не долго ль – увлечься,

от дома  отречься?

Не долго ль – обжечься?

Да поздно беречься…

А удочка  словно

большая указка…

И рыбка, условно, –

немая гимнастка.

Пусть будет ошибкой –

родную арену

покинув, с улыбкой,

на новую  сцену –

 

на острый пенёчек,

на камни и травы.

Вкусила кусочек

блаженной отравы?!

А счастья – на йоту

всего лишь пригубишь…

Которой по счёту

в руках его будешь?

Блесною-обманкой

недолго балуя,

останется ранкой

крючок поцелуя.

Трико серебрится…

Уже заграница?

Успеть бы пробиться!

Успеть бы проститься…

И сальто тройное

до самых до веток

в пространство иное

сверши напоследок.

Придирчиво реют

крикливые чайки.

И тихо редеют

подводные стайки.

А волны – в песочек

ни шатко, ни валко…

Всего лишь  денёчек.

Всего лишь рыбалка.

 

* * *

 

Лучше не бывает

не бывает легче

и собака лает

где-то недалече

 

Сердце тихо бьётся

рыбою на суше

будто бы смеётся

не бывает лучше

 

В захолустье злачном

травы жгут как свечи

в ожиданье дачном

ночи и Предтечи

 

Облако стекает

падает на плечи

лучше не бывает

не бывает легче.

 

* * *

 

В остывающем вулкане

лава медленная спит.

А потом в небесном клане

красным облаком горит.

 

Бурю горькую в стакане

завари – и успокой.

И у слова на аркане

громким шёпотом воспой.

 

И в неволе, как на воле,

одиночеству сродни,

в потухающем глаголе

вспыхнут звуки, как огни.

 

Круг чем шире, тем короче

у небесного раба.

С заключённым  слова Отче

что поделаешь, судьба?

 

Чем дешевле, тем дороже

жизнь продаст его, деля.

С облачённым в слово Боже

что поделаешь, земля?