Ольга
Алёнкина

* * *

Ещё розовеет клевер,
Трава ещё зелена,
Но тихо приходит север.
Ложится на землю,
На
Желтеющих листьев пледы,
На улиц промокших рты,
Ты прячешь подальше кеды,
И в курточке тонешь ты.
И, руки в карманы пряча,
Как в тёплые гнёзда птиц.
Ты смотришь на мир иначе –
Как будто и нет границ.

В овсе

Не все беседуют в овсе.
Но мы не все.
И не как все
Сидим, беседуем в овсе.
В метёлках жёлтых
Зреет злак!
И солнца пламенный кулак
Над нами пламенно повис.
И день стоит как кипарис.
А мы беседуем
И нам
Приятен злаков светлый храм.
Вот богомол сидит в овсе.
Его заметили не все.
А он, качаясь на ветру
Спокойно молится в жару.
Чудесен полдень.
Благодать.
Мы замолчали.
Что сказать,
Когда с компанией в овсе
Мы все сегодня не как все.

Живу

Мне подушкой служит куст полыни.
А постелью – мягкая трава.
Я живу по-новому отныне!
Я сегодня заново жива!
И, вбирая запахи и звуки,
Вслушиваюсь в птичий перепев.
Я лежу в траве, раскинув руки,
И молчу, от счастья, ошалев.
Надо мною неба космос синий,
Пухлые от влаги, облака.
Я в деревне! В зёрнышке России!
Я – её заветная строка!

На самокате

На самокате катится ребёнок.
Ногою оттолкнулся, и – вперёд!
Он самый главный в мире.
Он с пелёнок
Себя везде и всюду узнаёт.
Он катится, слегка на руль подавшись.
Он светится, как солнце ясным днём.
И я, его задором надышавшись,
Теперь хожу и думаю о нём.
Что станет с ним, когда он повзрослеет?
Поймёт ли жизнь? Оценит ли? Простит?
Сейчас он только радостью владеет.
И в редкий день, по мелочи грустит.
Катись, ребёнок! Да минует горе!
Останься самобытным огоньком.
Пусть жизни всеобъемлющее море
Не оттолкнёт болезненным тычком.
Катись. Катись, не ведая печали.
Лети под тёплым ангельским крылом.
Пусть остаётся всё, что есть в начале
На доброе и мудрое потом!

Не пашется

Не пашется сегодня почему-то,
А хочется с улыбкой на лице,
Сидеть среди осеннего уюта
На тёплом и стареющем крыльце.

Смотреть на иву, выгнутую эркой,
На благородный стан княгинь-берёз.
И мерить всё одной простою меркой –
Всё это Бог однажды преподнёс.

И красен день. Покой его и светлость,
И цапли в отражении реки,
И тихая настойчивая смелость
Существовать всему и вопреки.

И я сижу, под ветра перекличку.
Передо мной деревья всех мастей.
И ощущаю темечком сестричку,
Которой больше нет среди людей.

Всё хорошо как будто бы,
Но где-то,
где не достать ни глазом, ни рукой,
Осталось наше сестринское лето.
Остался мир. Такой же. Но другой.

Не плачется сегодня почему-то,
И я молчу с улыбкой на лице,
Среди покоя, счастья и уюта
На тёплом всепрощающем крыльце.

* * *

Скрючились листья.
Старушечьих пальцев синоним.
В хрупкости этой и смерть и свобода в одном.
Страшные мысли гоню от себя. Посторонним
незачем знать, что я думаю, как и о чём.
– Кто ты, прохожий?
Иди. Не заглядывай в лица.
Вряд ли всплывёт пеленгас в этой мутной воде.
Лучших, как губка, в себя забирает столица.
А остальным остаётся мечтать о звезде.
Осень-кокосень. Обычное времятеченье.
Вечер остудит прохладой погаснувший день.
Жизнь – просто крошки халвы, или, может, печенья...
Я – просто чья-то случайно упавшая тень...

Похороны

Памяти Петра Николаевича Исакова...

 
Нас было мало. Дождик лил.
И гроб стоял на табуретах.
Среди украшенных могил
мы вспоминали о поэтах.

– Петруша! – ласково звала
вдова покойного, прощаясь,
ему заветные слова
она шептала. Превращалась

земля в податливую плоть.
И под дождём размок суглинок.
С небес смотрел на нас Господь.
А мы счищали грязь с ботинок.

Подошвы тёрли о траву,
не осознав ещё потери.
А Бог – Он завершил главу
и приоткрыл неслышно двери.

Мы все простились. Кто как мог.
Кто словом, кто одним лишь взглядом,
и свежий холмик как итог
образовался с нами рядом.

Мы дружно сели в катафалк.
И дождь всё лил и лил устало,
и неба потемнел колпак.
А на Земле Петра не стало.

Случается

наделаешь глупостей разом
на несколько жизней вперёд
как будто внутри тебя разум
какой инородный живёт
Борис Панкин

 
Наделаешь глупостей. После
Уже и не смотришь вперёд.
Всё тянет заброшенный остров.
И тянет, и будто зовёт.

И вот забинтуешь тревогу,
Ударишь по глупой тоске,
И выйдешь один на дорогу
Плавник рисовать на песке.

И сердце сожмётся в комочек,
Уставшее жить в разнобой.
И с неба сойдёт ангелочек
Тебя уводя за собой.

* * *

Дождит за окнами маршрутки.
Заходят зонтиков грибы.
Ползут машины словно утки,
Хозяев вечные рабы.

Скрипит в маршрутке лобовое,
Сгребая капельную муть.
И это время дождевое
Нам всем даёт передохнуть:

Смотреть в окно. Сидеть напротив
Нам незнакомого лица.
Подпрыгнуть чуть на повороте,
Как на коленях у отца.

И, перед выходом, сгибаясь,
Узнать давно знакомый дом.
И выйти в дождик, улыбаясь,
Тому, что всё ещё живём.

* * *

Давай с тобой побродим по туману.
Закутаемся в капельную мгу.
Мне острова пока не по карману,
Но в мой мирок сводить тебя могу.

Здесь сойка разрывается от крика,
Как старая несмазанная дверь.
А дерева от мала до велика
В заоблачную тянутся артель.

Здесь меж берёз гуляют братья клёны,
Беседует с рябиною дубок.
А между пней, в кармашках потаённых
То там, то тут находится грибок.

Плетёт паук заманчивые снасти.
Промокло брюшко, вымокла спина.
Но он плетёт, у мудрости во власти,
У каждого из нас своя война.

* * *

Напор у воды очень слабый.
Насосу хана.
Холодною жабой на небе
надулась луна.
И звёзд мошкара застилает
небесный витраж.
Мы здесь до утра.
И наш дом – абсолютный винтаж.
И дым из трубы,
И замшелые доски крыльца.
– Какой ты хотел мне судьбы? –
Я спрошу у отца.
Но он не ответит. Он там,
Где вопроса не ждут.
Он там. Ну, а я?
Я пока что по-прежнему – тут.
Паук-крестовик паутины плетёт гамачок.
Ему здесь не место. Но он не поймёт.
Дурачок.
Порвёт паутину открытая поутру дверь,
И снова в рутину вползёт человеческий зверь.