Олег Тупицкий

Олег Тупицкий

Четвёртое измерение № 9 (429) от 21 марта 2018 года

В западне казуальности

* * *

 

Небесные цветы дворов и пустырей

влекут меня к себе невнятно и тревожно.

Я сделал первый шаг. Я вышел из дверей.

Я не могу сказать, вернусь ли. Невозможно

предвидеть результат внезапных перемен,

стремительный итог уходов без прощаний.

Искусство быть вдвоём не знает ни времён,

ни комнат, где скелет напрасных обещаний,

скрываемый в углу от посторонних глаз,

не хочет присмиреть и цокает костями.

Его немой укор, его истошный глас

не значат ничего для движимых страстями

по вечному пути. Незваными гостями

им так легко идти с худыми новостями.

 

* * *

 

Я говорю а кто такие мы

лелеющие мелкие обиды

имеющие призрачные виды

в полшаге от сумы или тюрьмы

паломники бредущие из тьмы

во тьму и не хулящие планиды

искатели Эдема Атлантиды

и золота в бассейне Колымы

высокие и подлые умы

прекрасные творенья инвалиды

быки и матадоры без корриды

в болоте ежедневной кутерьмы

на фоне лета осени зимы

весны до жизни после панихиды

 

* * *

 

Неподвластно, неподсудно,

безрассудно, низачем

зарождаются подспудно,

как руда из гидротерм,

по законам тех тектоник,

что неведомы почти

и которые никто не

в состоянии постичь,

в неположенные сроки

потаённые слова –

и тогда молчат сороки,

и не ухает сова.

 

* * *

 

О, ты, которая меня

пленила и не оставляешь

своими ласками, храня

святой порядок струн и клавиш!

 

Блюла черёмуху, сирень,

слыла распутницей бездомной

и взор туманила, сиречь

была отравной белладонной.

 

Со дна морского позвала

на ловлю раковин жемчужных

и от рассудка отвела

гармонией созвучий чуждых.

 

* * *

 

Живи по гамбургскому счёту

и мерь на собственный аршин,

свою рутинную работу

спеши, как подвиг, совершить.

 

Коль будут все твои попытки

безрезультатны и робки,

не паникуй и до калитки

шагай себе и не ропщи.

 

Тогда сомнение заронишь

о сиром поприще своём

и вдруг на дне души занорыш

отыщешь с горным хрусталём,

 

тогда судьбы не будет жалкой,

и не загнёшься ни за грош,

а просто пьезозажигалкой

светила новые зажжёшь.

 

* * *

 

Испокон и доколе

будет веять зефир,

у любого свой колер,

минерал и цифирь.

 

Вот и я, может статься,

вышел к морю лицом

не рассеянным старцем –

желторотым юнцом,

 

чтоб увидеть не просто

воду, парус и чёлн,

а мерцающий фосфор

набегающих волн

 

под покровом кромешной

киммерийской ночи

и найти от неспешной

ипостаси ключи.

 

* * *

 

На холмы Грузии я не вернусь уже.

Мир сжался, как шагреневая кожа.

Мой рай обосновался в шалаше

на правом берегу родного Сожа.

 

Года не те, и прыть давно не та.

Бывало, путь стремительно и браво

бежал с высот Кавказского хребта

и от Зугдиди уходил направо

в пределы вожделенные Апсны.

 

Теперь иные помыслы и сны

диктуют обязательства по дому,

которым ни названий, ни числа.

 

Прощай, Мтацминда! Молодость прошла.

Стань музыкой кому-нибудь другому.

 

* * *

 

Дух самаркандской дыни

нежнейшего нежней

ласкает и поныне

отверстия ноздрей.

 

Брусники магаданской

не едено вкусней

и всей крови напрасно

там пролитой красней.

 

Что в памяти осталось

на самом тёмном дне,

чтобы утешить старость?

Одни харчи, а не

 

вмороженные навзничь

в Чукотку и Таймыр,

необратимо напрочь

забытый Гур-Эмир.

 

Животные инстинкты,

лихой адреналин

по венам и транзитный

неумолимый сплин

 

оправданы единым

законом бытия:

и пейте, и ядите –

се кровь и плоть моя.

 

* * *

 

На беду ли, удачу жалкую,

не приверженный куражу,

я по жизни не попрошайкою,

не ходатаем прохожу.

 

Не водительствую над шайкою –

из других наитий грешу.

Ни у щедрого, ни у жадного

подаяния не прошу.

 

Не прихрамывая, не шаркая,

с запрокинутой головой

я походкой иду не шаткою

по нелёгкой да по кривой,

 

контролируемый пошагово

в бело-чёрном пути своём –

неразменной фигуркой шахматной,

самоназванным королём.

 

* * *

 

Не желаю принимать на веру

то, что многолицый мир людей

состоит из равных по размеру

и материала кирпичей.

 

Легионы смехотворных мифов

и несостоятельных причин

отрицают проявленья мнимых

с этой точки зренья величин.

 

Добивая раненых ранимых,

каркает глумливо вороньё.

И враньё, что нет незаменимых –

самое постылое враньё.

 

* * *

 

Поэт везде не больше чем поэт.

Как церковь отделён от государства –

равно поборник нищенства и барства

по мере поступления монет.

 

Не спорю, временами он эстет,

и гражданин, и вечности заложник.

Что за толпа трясёт его треножник

и в год какой – ему заботы нет.

 

Он иссушаем паче ожиданья

не жаждой пониманья и вниманья,

а в основном радеет об одном –

о собственной модели мирозданья,

о месте в нём и цели пребыванья,

всё норовя поставить кверху дном.

 

Непричастный

 

Мат. 1, 18.

 

Тихо жил, помаленьку плотничал –

пропитание добывал

для семьи. Никогда не подличал

и упавшего не добивал.

 

Как-никак, а сыночка вырастил,

обучил ремеслу его.

Может быть, и надежду выразил,

что сгодится то ремесло.

 

Только взрослого не наставишь,

не управишь следами ног –

и пошёл, тридцати достав лишь,

по другому пути сынок.

 

А кем выкормлен был и вспоен

при участии долевом –

про того мало кто и вспомнит.

Непричастен – и поделом.

 

* * *

 

Не поносите лицедея, 

плещите не жалея рук: 

ему равно, кто – Иудея 

сидит в партере или Русь. 

 

Кто, как не вы, его оценит, 

и кто приветит, господа! 

Ему равно играть на сцене 

что душегуба, что Христа. 

 

Вы плачете или смеётесь, 

когда он мечет страсти в масть, 

и с отвращением плюётесь, 

когда лажает, заносясь. 

 

Не осуждайте лицедея 

за вседозволенность его. 

Да что вы, право, в самом деле! 

Он раб таланта своего. 

 

* * *

 

Мне дефицит познаний 

не даёт разобраться: 

тело – лишь резонатор 

для вселенских вибраций? 

 

Или чудо гармоний 

лирников и поэтов – 

порожденье гормонов 

и произвол секретов? 

 

Я до озноба трушу 

от того, как бесстрастно 

время колеблет душу 

в данной точке пространства. 

 

Импульс не передаётся, 

но вызывает жженье, 

словно на дне колодца – 

звёздное отраженье. 

 

* * *

 

Из былого в грядущее 

переправа понтонная, 

жизнь моя загребущая, 

жизнь моя беспонтовая 

 

и не то чтобы кинула, 

и не то чтобы канула 

на «Ракете» до Киева, 

«Метеором» до Канева, 

 

но сулила серьёзную 

перспективу, ярчайшую, 

обещала амброзию 

наливать полной чашею, 

 

а случилась обычная, 

на другие похожая – 

вся такая привычная 

и такая пригожая. 

 

* * *

 

В западне казуальности, 

в дебрях нет или да 

вероятность реальности 

существует всегда. 

 

Но пути магистральные – 

только вниз головой, 

и стихи многостранные 

мне писать не впервой. 

 

А другие деяния, 

будь то в нечет иль чёт, 

на путях мироздания 

не берутся в расчёт.