Нина Веселовская

Нина Веселовская

Четвёртое измерение № 16 (76) от 1 июня 2008 года

Подборка: Реинкарнация Клеопатры

Exit

 

Шли на сцене разборки и споры,

Маски-ангелы, маски-бестии,

Неестественный хохот актёров

Надоел уже в первом действии.

 

Деньги, сплетни, карьерные выгоды,

А о чувствах – самая малость.

И от надписи красной «Нет выхода»

Обречённо сердце сжималось.

 

И уже не следя за сюжетом,

Я утюжила взглядом колонны:

Выход, выход, где же ты, где ты?

Но пропал огонёк зелёный.

 

Побрела я по залу отыскивать,

По портьерам тяжёлым шарить,

Словно будет единственной истиной

Электрический этот фонарик.

 

Вот он.

Свет из-за двери брызнул.

Закружили меня указатели.

И казалось, они обязательно

Приведут меня к новой жизни.

 

«Выход…» «Выход…» Что выходом станет?

Чую, будет подсказка свыше,

Мне откроет судьба свою тайну.

Я на дождик осенний вышла…

 

Надо ж здесь нам столкнуться

                           случайно,

Я уж думала и не увижу…

 

Ты стоял, зажигалкою пыхал,

Но она не давала огня,

Для кого-то ты, может быть, выход,

К сожалению, не для меня.

 

Старый художник

 

Всё. Грозовая канонада

Ушла за лес, ругаясь яростно.

А над обломанным горсадом

Взметнулась радуга в три яруса.

 

Как странно этот мир устроен!

Когда вот так гроза минует,

К нему летели светлым строем

Сверхпродуктивные минуты.

 

Добавив в краски умбры с сажей

И разбросав по полу тубы,

Он в заготовленных пейзажах

Монтировал бои и трупы.

 

И добавлял он крови в воды,

Пожарный дым туманил дали –

Что диктовала непогода,

Всё худсоветы утверждали.

 

…Парит в саду мольберт забытый,

Крепчает яблоневый запах,

И пудель ходит следопытом

В калошах грязевых на лапах.

 

Он пальцы в рот и свистнет лихо,

Потом, подняв вперёд ногами,

Кряхтя потащит пуделиху,

Чтоб отмывать ей лапы в ванне.

 

Умаясь, сядет на крылечке

Среди намокших старых шлепанцев,

И снова дымные колечки

В роскошном небе будут лопаться

 

Сидит и курит. Делать нечего.

Во тьму годов уходят лица

Войны, что детство искалечила,

Но чем потом всю жизнь кормился

 

А южный ветер листья сушит

И облаков чересполосицу

Гроза ему омыла душу,

Но на холсты уже не просится.

 

Пьяного сердца молитвы

 

Ю. Белову

 

Осень сулит нам утраты,

Ветер промозглый простуду.

Завтра пойдёшь с утра ты

Снова сдавать посуду.

 

Пару бутылок сомнительных

Сунешь в авоську опять ты,

Слушая, как на митинге

В небо несутся проклятья.

 

Руки и ноги поленьями,

Но неожиданно ловко

Сунешь в карман вожделенную

Длинную белоголовку.

 

К водке варенье – закуска ли?

Вроде бы противу правил.

И повторение тусклое:

«Боже, за что ты оставил?»

 

Спаса протрёшь старым свитером,

Надо поклон сотворить бы.

Но заглушаются митингом

Пьяного сердца молитвы.

 

Ноябрь

 

Когда перевели часы,

Мы сразу провалились в зиму:

В момент осыпались кусты,

И ноги в микропорках стынут.

 

Хотя морозов нет пока,

И снег, хоть выпал, но растаял,

Но всё лохматей грачьи стаи

И безнадёжней облака.

 

Под ветром сгорбились заборы,

Закат, отжатый, как лимон,

И всё тревожней перезвон

На католическом соборе.

 

Нам предстоит пройти сквозь тьму,

Морозы и оцепенелость.

И то, что летом нам приелось,

Недогорело, недопелось, –

Переосмыслю и пойму.

 

Большие снега

 

Мы в России любим снега,

Но бывает и этого слишком:

В Рождество замела пурга

До окошек седые домишки.

 

И бредут, опершись на лопаты,

Отгребать их старушки убогие,

Чтобы были наутро ребятам

Для разбега санок дороги.

 

Чтоб невестке сапог не засыпать –

Пусть вниманье к её особе.

И ещё для нетрезвого сына –

Возвратясь, не заснул бы в сугробе.

 

Иная жизнь

 

Тьма такая густая,

                  хоть ложкой хлебать,

Замирают на стрелках мгновенья,

Я глаза закрывая,

                  и едет кровать

В золотые врата сновидений

 

В той стране, в том краю

                  я познаю опять

Лёгкость тела и лёгкость слога –

Я танцую, пою,

                  я умею летать,

Мчусь в широком ландо по дорогам.

 

Меня там не гнетёт

                  опостылевший быт,

Сплетни, дрязги, долги и et cetera,

И ещё рядом тот,

                  кого можно любить,

Кого в жизни я так и не встретила.

 

Я спасаю его,

                  я пытаюсь обнять,

Напоследок уткнуться в колени,

Но кончается сон,

                  но сгущается явь,

Размываются милые тени.

 

Протираю глаза,

                  подойду к образам,

За иконами веточки вереска.

Что мне Спасу сказать?

                  Что из сна унесла

Каплю жизни иной. Человеческой.

 

Деревня

 

Коровами подстрижена трава,

Блестит в копытце зелье колдовское,

Я чувствую – душа моя жива

И только здесь дождалася покоя.

 

Неспешно всё. Спокойно. Без сует.

Ползёт лениво солнце к водоёму.

Мужик окурок кобелю суёт,

Тот морщит нос, не прогоняя дрёму.

 

Я различаю раннюю звезду,

Крепчает запах странного напитка,

Сосед ведёт кобылу за узду,

Протискивает в узкую калитку.

 

Им всё равно, кто в марте проиграл,

Куда везут смертельные отходы,

Но важно, кто в колодец нарыгал

И кто в кого промазал на охоте.

 

Под вечер, раздавив по полуштофу

И от эмоций захмелев слегка,

Экологическую видят катастрофу

В обличье колорадского жука.

 

Мне скучно с ними. Но вокруг трава

Обгрызена коровами до корня.

И здесь, в тиши, душа моя жива,

И только здесь дождалася покоя.

 

* * *

 

В городе морозов запоздалых

Признаки весны слабы и робки,

И грачи в контейнерах устало

Разрывают клювами коробки.

 

Но на гаражи в потёках рыжих

Левитановское солнце брызжет,

И, забыв про зимние напасти,

Бабы моют окна к ранней Пасхе.

 

Ещё раз о любви

 

Соловьёв я с тобою наслушалась

На три жизни вперёд,

И черёмухи запах удушливый

Меня скоро с ума сведёт.

 

Собрала я уже коллекцию

Дымных лунных колец.

А ты всё про мораль мне лекции…

Вот подлец!

 

Сугробы

 

Мокрый мир. Зима умирает.

Мерно, медленно капают крыши.

И заметно,

                  и даже слышно,

Как сугробы вздыхают.

 

Словно белые мягкие мишки,

Вдоль дорог собирались в стаи,

Поднимались до самых крыш и

Оседают.

 

Все вокруг стало плоским

                           и грязным,

Так из снов прорастают будни,

Только верим: что-то прекрасное

Ещё будет.

 

После метели

 

В ночь метель хулиганила по саду,

Отмечая осенние проводы,

И послушницами перед постригом

Нынче сливы склонили головы.

 

Вспоминать буду долго я с нежностью

Их монашеский белый наряд.

Только хлопья с деревьев заснеженных

Мне за ворот упасть норовят.

 

* * *

 

Я – дегустатор слов.

Пробую их на вкус,

Катаю во рту,

Ловлю прану, как от старого вина.

И если в пыльных сборниках

Удаётся найти

Что-то особенно марочное,

Весь день держу на языке этот кайф

И думаю:

Ради такой вкуснотищи

Стоило родиться.

А вы, льющие

Центнеры словесного самогона,

Не угощайте меня.

Я не смогу оценить ваш труд,

Не опьянею,

Меня просто стошнит

От вашей бормотухи.

 

Осень с моста

 

Бетонный мост и жёлтый дым вагонов –

Наверно, из-за мокрого угля,

За тупиком, как дембели в погонах,

Выпячивают груди тополя.

 

Но бравый вид их день за днём лошистей –

Осенней покоряются судьбе,

И всё острей напоминают листья

Рубашки из линялого хэбе.

 

Замкнётся круг. Вернётся время оно.

И мы под перезвонами церквей,

Отряхивая так листву и гонор,

Очистимся до сущности своей.

 

Пьяный ветер

 

Пьяный ветер щенком налетает, шаля,

Сквозняками наполнился дом.

Нынче даже сирень отцветающая

Молодым запахла вином

 

Нынче даже тихони-соседи мои

За столами, закусками устланными,

Их суровые жёны, как строй данаид,

Наполняют бокалы без устали.

 

А на клумбе их кот помечает подряд

Все цветы и смородины ветки.

Я его не гоню – разве кот виноват,

Если пьян он от майского ветра?

 

* * *

 

Я – реинкарнация Клеопатры.

Устав ещё в прошлой эре

                  от любовных утех,

Я веду почти монашеский

                  образ жизни.

Но по ночам слышу звон мечей

И бросаю прощальные взгляды

                  на очередную жертву,

На дурачка, заплатившего жизнью

За ночь со мной.

И ещё я помню во сне,

Что раньше

                  среди мужчин

Бывали Цезари…