Нина Есипенко

Нина Есипенко

Все стихи Нины Есипенко

Окно

 

У кромки моря летний плеск прибоя,

от сопок дальних снега тусклый свет.

По городу всю ночь бродили двое –

седой туман и юноша поэт.

 

Он был влюблён, и город был ему

родной семьёй, большой и работящей.

Он был умён и судя по всему

подозревал о схватке предстоящей.

 

И вот в зените поздних зрелых дум,

похоронив друзей, растратив силы,

в тумане лета, как в чужом бреду,

он вдруг услышал: жизнь его простила.

 

Невнятный лепет робкого прибоя

как ропот древней страсти сердцу дан...

Перед окном всю ночь молчали двое
седой поэт и юноша туман.

 

Полярный бриз

эпистолярий

 

...

Как бухта? постепенно застывает?

иль до сих пор там слышен трапа скрип,

когда корабль извергает трюмом

на свежий воздух тени бывших жизней?..

 

А может быть, затихло всё в природе,

и Магадана нет уже во мгле...

и вихрь сдул и бухту, и дома...

и всё, что было, растворилось в Лете?..

 

А впрочем, всё – слова, слова, слова...

VP, из письма

 

1
Четвёртый день стоит моя погода

у моря без движенья... Светит ярко,

слепит глаза, макушку напекает и шепчет:
«Лето, лето разгорелось, – ты слышишь?» –
«Слышу». – «Видишь?» – Вижу, лето...

Но куртки не снимаю, жалко...
Лень...

 

2

На бугорке у школы номер три

трава зелёная пробилась возле серой,

                            пожухлой, прошлогодней.

И отворились худенькие глазки всех

                                             прошлых лет –
желтеют молчаливо, мерцают неизбывно.

Меж их ресниц снуют и копошатся плеяды

                             мух и мошек, совершая
                телодвижения и перелёты.

Плешивый пёс нагаевский приплёлся
и сипло задышал незлобной пастью,
блестя на солнце влажными очами;

нюхнул траву – и дальше затрусил

               вдоль улицы, покато льнущей к морю...

 

3

У моря утром

              выводок школярский
художников.

              Воткнули табуретки

в песок, ещё упругий по отливу,

и зябликами зяблыми расселись,

сгруппировались.

              Нюхают волну.

 

4

Медуз останки в чешуе медовой

                          морской капусты,

          брошенной на берег

холодной кистью утренней волны...

          В лучах от снега сопки Марчеканской

янтарно-изумрудным переливом,

желейно-леденцовым мокрым блеском

на трапезу открытия сезона –

влечёт и мириады первозданных

                          июньских мух,

и взор освобождённый художника тюрьмы.

          – Какой тюрьмы?

          – Излюбленной, мой друг.

 

 

Прелюдия

 

Я это видел: за верстой колючей
оранжевая падала печаль
под ноги ветру, и песок зыбучий
терзала твердокаменная лапа.

Я это слышал: плакали павлины,
терзая воплями ночную мглу,
и море страха подымало спины
горючих волн, несущихся на скалы.

Клубком свернувшись, я сжимал колени
и обнимал обеими руками
мятущуюся дрожь, и под конец
в груди открылась дышащая рана:

...О корабли!.. да здравствует судьба,
шуршащая в пожаре на крови...
дымящая, коптящая, жива-а-а...
в полёте пальцы ноют от тоски...
по брешному видению пари...
засни, увидев занавес зари,
взрываемый пожаром на краю...

Так мир во мне рождался безысходный.

 

Соната Дождь

 

Альберту Мифтахутдинову

 

Над городом колеблется рассвет,

окрестных сопок очертанья зыбки.

Как вдруг Дождя скользящий пируэт

взвился фонтаном флейт, валторн и скрипки!

 

О детский плач!.. Откуда ты звучишь?

Какую гибель городу пророчишь?

Неужто впрямь людскую дичь и чушь

презрением недетским ты порочишь?

 

...Чего ты хочешь?..

 

– Здравствуй. И молчи.

Три утра кряду, сразу после ночи

я звал тебя, я посылал сигналы...

Ты, наконец, окликнула меня.

 

Я понял и хочу тебе поведать,

что этот город, где наш дух витает,

на грани самой пошлой катастрофы.

 

Ты не простынешь? Холодно. И сыро.

Я знаю, что тебе не вреден север,

спасёт повышенный теплообмен,

но всё-таки давай зайдём под крышу.

 

... В коврово-кресельно-стеллажный полумрак

нас привели скрипучие ступени,

и чайник, оторвавшись от бумаг,

через минуту прыгал от пыхтенья.

 

Да будет чай! Поутру и всегда –

не символ, нет, не ритуал ходячий,

но жизнетворен, как сама вода,

напиток – крепкий, сладкий и горячий.

 

– Поговорим о странностях любви?

– Ах, перестань, прошу тебя, умолкни!

Ты слишком любишь говорить красиво,

но думаю, что в сути ты права.

 

– Иного я не мыслю разговора...

 

– Да! Да! Пускай доходит до раздора!

Эх, Вавилон, проклятый Вавилон, –

ты помнишь эту древнюю легенду?

Творили столп, во славу божества,

по-нашему, наверно, храм искусства,

храм духа, что ли... Словом, понимаешь.

Мне видится, что это было нечто

похожее на Север наших дум:

Дом Ветра... Дом единого Порыва...

 

– Аркадий? Друг? – не говори красиво...

 

– Да! Чёрт с ним, с Вавилоном! Пусть гниёт!

Архангелов тревожит запах мысли...

Куда как проще всех кормить интригой

и выжимками пошлого шаблона,

куда как трудно понимать любовь...

 

– Ну вот, а я о чём тебе твердила?

 

... за окнами тихонько моросило,

и школы музыкальной силуэт

виднелся мне как в дымке детских лет.

 


Поэтическая викторина

Соната Снег

Из лирики бригантов

 

Мона Лета, Март Чекан

 

#
Занавеской пурги убаюкана снежная память,

одинокость мечты превозносит непрожитый миг.

В нежном городе снов расстоянье измерить шагами
невозможно-легко, словно пламя расплавит шаги.

 

Снова ночь переходит границы земного уклада,

снова снег за окном воскрешает любви голоса.

В нежном пламени губ поцелуйная зреет соната

невозможно-легко, словно время парит на весах.

 

Я скажу тебе слово, которому нет назначенья,

кроме нежного-нежного-нежного-нежного сна,

бесконечного сна, бесконечного снега свеченья

невозможно-легко, словно первая в жизни весна.

 

##
Звенела ночь... В ушах метался шар,

на стенки черепа пугливо натыкаясь...

По комнатам, рассеянно шатаясь,

бродил кошмар.

 

Маячил бред... Не накреняя губ,

оцепленных метельной лихорадкой,

он чью-то тень высвечивал украдкой

и гнул дугу.

 

Потерян ключ... Настройщик удручён,

он слышит, что рояль звучит нечисто...

Но не в ответе за режим артиста

ничей поклон.

 

###
Боль моя! Капризный ветер

гасит чувственные свечи

дружбы и тепла...

 

Свет не вечен,

снега плечи

окрыляет каждый вечер

боль моя...

... Пришла?

 

####

Она пришла – и я воскрес, не помня пытки

её волос, её небес, её улыбки...

 

Она вошла – и я забыл, откуда родом

моя печаль, моя тоска, моя невзгода...

 

Она искала – и нашла, и ей не нужно

земного дня, земного сна, земного мужа...

 

Я всё учёл и всё пойму, но только дайте

в полночный час при свете глаз сказать «Прощайте...»

 

###

Она не хочет уходить,

моя зима, моя находка...

Я как утопленная лодка

у снежной бури на груди!

 

И бесконечной чередой

взмывают волны – и стекают...

Но памяти не окликают

и не грозят уже бедой.

 

Как будто жизнь – уже прошла,

а смерть – ещё не наступила:

пришла, погладила, спросила –

и усомнившись – отошла.

 

####

Не забегай, не убегай, не слушай ветра!

последним снегом дышит май, последним снегом...

 

Я не хочу, я не хотел такой свободы!

пуржит, пуржит над перекрёстком непогода...

 

Ты поглотил мой срок, мой путь, апрельский ветер!

твоим порывом задохнусь, как первой встречей...

 

Не дай мне сдохнуть от тоски, погода мая!

я так желал её руки и так желаю...

 

Пойми, ветрюга, я не зверь, я весь из глины!

я не хочу таких потерь, бесполовинных...

 

##
Я томилась негаданной встречей,

озарившей миражную даль.

О мой путь – между снегом и вечностью

на поющих любви проводах...

 

Но туманным дождём, не нарочно

намокает полётность крыла.

То ли связь между нами нарушена,

то ли просто любовь умерла.

 

Я и Наташа

 

1

 

– Если бы я была такая сильная, как буря,
я могла бы работать метелицей...

Наташа

 

 

Год старый провожая за порог,

встречаю новый с грустью затаённой:

зачем такой – колючий и зелёный

на перекрёстке улиц и тревог?

 

Всё вновь как прежде – каждый бугорок

для детских ног вершина и отрада,

а перелив хрустальный снегопада –

как эхо дальных пушкинских дорог.

 

О праздник долга! я опять не скрою,

что где-то буря мглою небо кроет...


От детской веры крепче и сильней,

оберегая всех времён единство –

из года в год труднее и больней

любовь к живым растёт как Материнство.

 

2

 

– Чем пахнет одуванчик?
– Черноглазым лицом!

Наташа

 

Давным-давно, десятки лет назад

твой дед, закинув ногу на колено,

катал меня, как будто на качелях,

и сам, казалось, был не меньше рад.

 

Отца я помню рослым и весёлым,

и с этого бы мне начать рассказ...

Бутугычаг. Заброшенный посёлок.

Закрытый рудник. Травы в первый раз.

Но новым детством всё открыто вновь,
и всё подвластно беглому названью –

отец мой!.. Черноглазая любовь!..

Хотя давно. Давно уже за гранью.

 

Отца я помню. Памяти отца –

как будто животворное продленье –

моё дитя, в котором от рожденья

бушует явь от прошлого Лица.