Нина Анна Бродская

Нина Анна Бродская

Все стихи Нины Анны Бродской

* * *

 

Быть вновь собой. Ветшая отпадает

от голого, от зябнущего «я»

всё то, что защищает и сжимает,

всё то, что дом, покров и чешуя.

 

И за последней оболочкой – тела –

безобразность, беззвучность пустоты…

Я не хочу, я не того хотела.

Мой смелый дух, а ты?

 

Ты помнишь одинокой воли сказку

и чистоту холодную высот…

Я так боюсь, что за простую ласку

ты всё отдашь. И вот –

 

запрячешься опять в живые рёбра,

в щенка мохнатый ком,

которого собака лижет добрым

и теплым языком.

 

* * *

 

У художника начинается грипп.

 

В лёгких набухает зябкий жар

и колючая сухая сырость.

Череп – тяжело звенящий шар,

очень крупный, сделанный на вырост.

По суставам – ноющая стылость,

а внутри – удар, удар, удар.

 

Я ли это? Может быть и я.

Мне чего-то нужно. Дела, дела.

Стой, не ты ль вчера, мечта моя,

уплотненья скорого хотела,

зримого для всех живого тела,

своего, отдельно, бытия?

 

Вот бумага, только как во сне.

Уголь, как сквозь толстые перчатки.

Что ж, ведь вы давно знакомы мне,

воплощений злые лихорадки.

Сил толчки не так страшны и сладки

в разных ядах, в страсти и вине.

 

Вот он, вот он, самый страшный миг.

Как начать? Пусть лучше завтра, после.

Знаю, знаю твой трусливый крик.

Ну, пошёл, тупой, упрямый ослик.

Кажется, вот здесь, нет где-то возле…

Вот он лёг, ужасный, первый штрих.

 

Дальше, дальше, требует сестёр

сила каждая пятна и среза,

мчатся все в занявшийся костёр,

торопясь, я с ними в пламя лезу,

в зубы к издевательскому бесу –

как оскал его для глаз остёр…

 

Дальше, дальше… только как смешно

всё перетянулось и кривится,

перекошено, искажено

лёгким сдвигом. И повсюду лица.

И во всех один оскал таится.

Даже тут, на камне, вот «оно»…

 

Дальше, дальше, это переход.

Нет, не то. Есть правила, однако.

Дисциплина. Подтянись. Вперёд.

Всё проявится. Но нету знака.

Это что? Не лошадь, а собака?

Надо переделать. Видишь? – вот.

 

Нет, не так, не так. Рука в огне.

Хруст бумаги. Всё внутри опало.

Взбить подушки. Только как их мало.

Голова на низком, вязком дне.

А на льдинах ног, и в вышине,

и повсюду – тяжесть одеяла.

 

 

* * *

 

В мир горячей плоти и желаний

узкое окно

светом радостного состраданья

пролилось давно.

 

А теперь мне жутко, жутко, жутко,

подходить к нему.

Стережёт стекло, как злую шутку,

пустоту и тьму.

 

За зеркальным плоским отраженьем

утомлённых глаз –

лишь хаос бессмысленных сплетений,

неживых гримас.

 

Дальнозоркость

 

«…avec ces yeux d’enfant qui sont comme

Des loupes…» (где-то у Анатоля Франса)

 

Нет, я не против старости, я – за.

Сулит мне даль недетскую беспечность

с тех пор как медленно мои глаза

переставляются на бесконечность.

 

Они смотрели лупами: для них

всё близкое огромным, важным было…

Теперь они хотят простых, больших

просторов и вещей, спокойной силы

 

далёких форм, которые манят

почти бесплотностью – от них не больно.

Близь съёжилась и остро режет взгляд.

Я разлюбила близкое. Довольно.

 

Очки? Обман, уловка, суррогат…

Хромому брезгать костылем не надо.

Но свежести очки не заменят

раскрытого легко и жадно взгляда.

 

Всё то, что можно тронуть, взять, обнять,

глазам теперь зловредно и зловеще.

Я вдаль смотрю. И вглубь смотрю, и вспять,

на никому невидимые вещи.

 

И чувствую, что даль и глубь одно.

И превращаюсь, без сопротивленья,

в связующее малое звено

больших, родных, но неслиянных звений.

 

……………………………………………

 

За дальней далью есть другая даль.

За болью глаз другая боль таится.

Последняя в глаза прольётся даль.

Пред нею боль последняя смирится.

 


Поэтическая викторина

* * *

 

Ещё не стемнело. Вдоль чистых тротуаров

лучисто зажглись фонари.

А там – ночь тупых, безысходных кошмаров

продлится до самой зари.

 

Средь серых, понурых домов будут гулки

шаги проходящих солдат,

и выстрел, и крики, и брань в переулке,

и бьющий в ворота приклад.

 

 

Мы тут привыкаем к тому, что мы целы,

что жизнь – ряд размеренных слов.

А там всё как было… разгул и расстрелы,

и стон, и скрежет зубов.

 

* * *

 

Мальчишества беспутно озорного

боялись детства душные года –

снежков нежданных грязного следа,

дразнящего, пугающего слова.

 

Двоится страх, заманчиво и ново.

Без вас нельзя. Вы яд и соль. Одна

у озорства и доблести основа.

В сраженьях и в рожденье боль нужна…

 

Но вы неволи, косности, заботы –

в борьбе с гармонией – союзный враг.

Беспечного насилья прочен знак,

им хлещет-бьёт войны и смуты флаг,

бесстыдный луч над зеркалом болота

и Торриджианов каменный кулак.

 

* * *

 

Мне казалось, что старость забыла,

не задев, стороною прошла,

загодя сединой подарила

и другого не сделает зла.

 

Мне казалось, что время застыло,

холодея зеркальным стеклом,

оттого, что другим уступила

я тепло, что вне зеркала было:

и любовь, и отчизну, и дом.

 

Но и стёкла старея тускнеют,

разрушается слой серебра,

сквозь изъяны – морщины – чернеет

смертный мрак, отраженье мутнеет

…и стеклу быть разбитым пора.

 

* * *

 

Можно бы страх побороть и не сдаться печали,

но как, Господи, за детей не бояться,

за тех, что смеются под обстрелом в подвале,

и за тех, что разучились смеяться?...

 

* * *

 

Молодость проходит как болезнь.

Жар спадает и сердцебиенье.

Боль стихает. Песнью стала песнь

любопытства, пыла и томленья.

 

Без любви – пугавший приговор,

«без любви» звучит как оправданье.

Пленник снова вышел на простор.

Мир кругом милей… и нежеланней.

 

А любовь жива. Она не та,

но добрей, спокойнее и шире,

всюду вкраплена и разлита

в этом милом, нежеланном мире.

 

Только бы созвучье сохранить

с Тем что атомы и звёзды движет,

с Тем что, как невидимая нить,

бывшее и будущее нижет;

 

волю строгую, свободный строй,

радость начинанья, завершенья,

созидания закон живой,

ритм, и силу, и порыв строенья.

 

 

* * *

 

Фра Беато Анджелико

 

Не стыдиться золотого света,

голубых и розовых тонов –

верю я, возносятся за это

в горнюю обитель чистых снов.

 

Всю мужскую, злую силу гнева,

дерзости и страсти претворить

в нежность, пред ребёнком и пред девой

твёрдые колени преклонить,

 

боль и радость жертвы полюбить,

покорясь зовущему напеву,

не глядеть направо и налево –

и над чёрно-красным, страшным зевом

в сень неувядающего древа

тонкая притянет властно нить.

 

* * *

 

Объяснили: земля кругла,

и живут на той стороне.

и не стало аду угла,

разве здесь, в глубине, во мне.

 

Если там, в синеве, в вышине,

чернота холодна, пуста,

значит святости в небе нет?

Есть-то есть, да совсем не та.

 

Где прошёл, прогудел мотор,

там ли, так ли, ангел крылат?

Навещает без крыл с тех пор

он мой тайный бездомный ад.

 

* * *

 

Опьяненье одиночества

овладело мною вновь.

Лживы были все пророчества –

Дружба, слава и любовь.

 

И в работе, и в безделии,

и в покое, и в борьбе –

ширь полей и узость келии.

Быть собой в самой себе.

 

* * *

 

Под простыми, весёлыми словами

голос подгибается. А кончить надо.

И улыбками гонишь – бичами –

через мост испугавшееся стадо.

 

Под настилкою непрочной всхлип

хлюпает о тёмные стропила.

Каждой мысли каждый изгиб

слёзно горькой влагой затопило.

 

И следишь со спортивным напряженьем:

выдержит? надломится? нельзя, не надо.

Бубенцы смеются, морды в пене,

на крутой берег выбежало стадо.

 

Не узнают, что под той доской,

там где смех сорвался слишком звонко,

темнотою захлестнут немой

бьётся захлебнувшийся ягнёнок.

 

* * *

 

Пусть всё просто, обыденно мило,

мы – чужие среди чужих.

Что разбито внутри, что застыло,

это всё не видно для них.

 

Говорить про погоду, смеяться,

Ужасаться, печенье хвалить…

Как легко может вдруг оборваться

Из эрзаца непрочная нить.

 

И нельзя позабыть на полмига

Как провал между нами велик.

Нам они – устарелая книга,

мы для них – непонятный язык.

 

* * *

 

С толку сбитые, оглушённые,

озарённые слепотой,

мы пройдём века и эоны и

к стороне не вернёмся той.

 

Кем-то званные, не избранные,

потерявшие всё в пути,

мы проходим моря и страны и

нам своей страны не найти.

 

Губы сведены, руки связаны,

сны задавлены, даль мертва.

Слышишь? слышишь? там где-то сказаны

дома слышанные слова?

 

Духа ясного, духа смелого

тень в развалинах прежних стен?...

Звуки замерли, звуков не было.

Это отзвуки в пустоте.

 

* * *

 

Я живу на свете как чужая

и не знаю почему.

Я живу дивясь, не понимая.

Знаю только: не пойму.

 

Мне с людьми пустынней, чем в безлюдье,

хоть я та же, что они.

Днём как ночью думаю о чуде,

оттого что лживы дни.

 

И сильнее суеты обидной,

жизни пёстрой пустоты,

я боюсь опасности невидной –

раздвоения мечты.

 

 

* * *

 

Я потеряла родину и сад,

где я ребёнком яблони сажала.

Не знаю – много ль это или мало.

Я не грущу. Я не гляжу назад.

Я далеко от своего начала.

Я потеряла родину и сад,

где я ребёнком яблони сажала.