Николай
Рябеченков

* * *
 

...Я стою под Кремлёвской стеной,
гордо руки сложив за спиной.
Автоматы наведены.
Я ж не знаю своей вины...
Грянет залп. И, царапая стену,
опускаться на землю я стану...
И исчезну. Мгновенно. Мгновенно...
Но царапаться не перестану...

* * *
 

Всё просто. Всё обыкновенно.
Жизнь бьёт не только кулаком.
Жизнь бьёт мелодией Шопена...
Бьёт, не жалея ни о ком!
Всё просто. Всё обыкновенно.
Мораль любого подлеца
внеклассова и вневременна.
Ей нет начала. Нет конца.
Меня воспитывали много.
Учили жить. Учили пить
и не пьянеть. В карман за словом
не лезть. Обманывать. Любить.
Любить не так, чтоб в злую полночь
срываться: «Без неё не жить!»
А просто – знать. А просто – помнить.
И забывать. И вновь любить.

Учили подличать. Сгибаться
перед началом всех начал.
В лицо учили улыбаться
вышестоящим сволочам.
Я с детства был способен очень.
Но в жизни
встанет в горле ком,
и до конца прожить захочешь
бездарнейшим учеником!
Всё почему-то не доходит:
Простые истины, и те
в своей нагольной простоте
для сердца сложных формул вроде.
Живой и вроде неживой.
Свободен вроде, а стреножен.
По пустякам из кожи вон
готовый выскочить. И всё же
живущий в ней. Дрожащий в ней
с постылой маскою кретина...
То ль бессловесная скотина,
то ль просто тень среди теней...

* * *
 

Жизнь моя – это вечный поиск.
Пыль и соль на моих щеках.
Красноярское море – по пояс.
Ширина Енисея – шаг.
Но однажды,
когда устану
(не вменяйте, прошу, в вину...),
припаду, задыхаясь, к стакану,
и в стакане воды утону...

Молитва-2

Господи, Господи... Если ты есть...
Дай мне прощение, успокоение.
Пусть соберётся какой-нибудь съезд,
по Рябеченкову примет решение.
Пусть выбирает из тысячи мест.
Пусть отдохнет он, духовный калека,
где человек человека не ест,
где не казнит человек человека...

Молитва-3

Не дай мне, Боже, умереть зимой!
А, превратившись в белую ворону,
спустись с небес,
поговори со мной,
хоть с глазу на глаз,
хоть по телефону.
Всевышний! Ты один виновней всех
за то, что длится нашей жизни драма,
что я плачу за первородный грех
неведомых мне Евы и Адама.
Что я всю жизнь следил за журавлём,
синицу грея в кулаке при этом.
Всеведаюший! В Царствии Твоём
позволь расстаться
летом с белым светом!
И где ты. Боже?
Говорят, везде.
Всех видишь, знаешь всех
и всё умеешь.
Узнать бы только –

на какой звезде
ты над моей свечою руки греешь!

* * *
 

Наверно, потому, что не могу
забыть всё то, что должно бы забыться,
мне нравятся задумчивые лица,
что всё пережитое берегут.
Наверно, потому, что не могу
все то, что помню,
передать словами,
я молчалив, неразговорчив с вами.
Простите мне задумчивость мою!

* * *

Не нажил ничего. Хоть много прожил.
И вот теперь прощайте! Уезжаю...
Простите все, кому остался должен.
Я вас прощаю!
Вы оставайтесь. Я не помешаю.
Ни слёз из-за меня, ни радости со мной
уже не будет. Я ль тому виной?
Я вас прощаю...

* * *
 

Утро. Мороз и метель во дворе.
Солнце не светит.
Сколько ещё впереди январей,
кто мне ответит?
Сколько на землю снегов упадёт?
Сколько растает?
Утро. Позёмка вдоль улиц метёт,
след заметает.
Выйду на улицу – прямо в лицо
с ходу, с разбега
ветер бросается, словно свинцом,
комьями снега.
Слышен короткий отрывистый стон
голых деревьев.
Ветер бросается с разных сторон
одновременно.
И не укрыться, не спрятаться, не
отворотиться...
Сколько ещё посчастливится мне
жить, торопиться?
Сколько я выдержу прямо в упор
снега и ветра?
Утро. Сквозь окон морозный узор –
голая ветка...

Художникам Старого Скита

Бродяги, смертники, изгои...
Весь мир нам кажется чужим.
Живём, не дорожим собою
и перед смертью не дрожим.
Нам в этой жизни невозможной
всего страшнее суета.
И вот звучат тоской острожной
все песни Старого Скита.
Теряем кисть из рук умелых.
Теряем смысл. Теряем цель.
Летит вдоль стен заиндевелых
горизонтальная метель.
Банальна жизнь. И смерть банальна.
Тоска банальна. И беда.
И мы почти горизонтально
летим, не ведая куда!
Летим, летим над милым краем,
где нам открыты все пути.
Вот так над жизнью пролетаем.
Так над судьбою пролетим...

* * *
 

Чего мы ищем, убегая?
Какой нас хлещет в спины бич?
Какого призрачного рая
мы все стараемся достичь?
Пора смирить свою натуру.
Не то, споткнувшись как-нибудь,
накроет сдуру амбразуру
твоя единственная грудь.
Решать проклятые вопросы?
О стенку биться головой?
Уж лучше Александр Матросов
вернулся с фронта бы живой!
Увы! Снарядов было мало.
А дот всё бил и бил
под дых!
А дураков всегда хватало,
нас, безымянных, рядовых.

Через холод

Ночь под карнизы вползает инеем.
В серой холодной сырой полумгле
звёзды, как гвозди, вонзаются в спины.
Давят к земле. Пригибают к земле.
И, кажется, эта свинцовая тяжесть
сердце сдавила.
Зажала в тиски.
И, кажется, слова не вымолвить даже
от злой леденящей холодной тоски.
А где-то, считая шаги понемногу,
усталость гоня с тяжелеющих век,
идёт человек, потерявший дорогу.
Один, через холод идёт человек.
Упрямый. Уверенный.
Злой и горячий.
Шагает, а путь его вовсе не прост...
Давайте ему пожелаем удачи.
И ровной дороги.
И ласковых звёзд.

* * *

Я мало в этой жизни сделал,
но все ж судьбой не обделён
зелёным ветром, снегом белым,
простором четырёх сторон.
И, знать, в одном моё спасенье,
за то судьбою я храним,
что воду пил из Енисея,
встав на колени перед ним.

* * *

Я перед вами весь, как на духу.
Штаны – навыворот.
Портянки – на диване.
Своей души бюстгалтер на меху,
как на духу, снимаю перед вами!
На мне сошёлся клином белый свет.
Прожекторы в упор. Спасенья нету!
Прикрыться бы страничками газет,
на коих доводилось быть поэту...
Стихи мои! Мой фиговый листок.
Им не прикроешь ни стыда, ни срама.
Их, может быть, хватило б лишь на то,
о чём в стихах не говорится прямо.
Сижу, смущённо сунув палец в нос,
и ощущаю дрожь в районе пупа...
Всё это, братцы, было бы смешно-с,
когда бы это не было так глупо.

* * *

Я – один. Замерзающий инок.
На сто вёрст – ни единой души.
Паутиною белых снежинок
кто-то сумрачный вечер прошил.
Я живу в ожидании встречи,
где вниманьем её почтить?
Тяжким грузом ложатся на плечи
все несбывшиеся мечты.
Я брожу по пустому небу.
Я – отверженный в звёздном краю.
Словно странник, просящий хлеба,
я у окон твоих стою.
Тишина... Ни огня, ни звука,
ни улыбки, ни взгляда нет.
Ночь – постылая старая сука –

приласкалась в тиши ко мне.
Вот и стой под окном и тоскуй.
Тишину, застывая, слушай.
И корявый ночной поцелуй
навсегда запечатал душу.
Всё мне чудится странный сон.
от него я в ночи просыпаюсь:
я – могильщик своих похорон.
Горсть земли на свой гроб бросаю.
А потом
над холодным холмом.
снег накинув, как плащ, на плечи.
чуть ворочая языком.
говорю я прощальные речи.
Мол, погиб он в расцвете сил.
Был он молод, и бодр, и весел.
Был изгоем. Поэтом был.
И ушёл, не допев своих песен.
И теперь – ничего не надо,
ни забот, ни кошмарных снов!
Мать-земля! Из твоих сынов
он один из достойнейших
Ада...