Я переписывать не стану
Из книги Тютчева и Фета,
Я даже слушать перестану
Того же Тютчева и Фета,
И я придумывать не стану
Себя особого, Рубцова,
За это верить перестану
В того же самого Рубцова,
Но я у Тютчева и Фета
Проверю искреннее слово,
Чтоб книгу Тютчева и Фета
Продолжить книгою Рубцова!..
Поезд мчался с грохотом и воем,
Поезд мчался с лязганьем и свистом,
И ему навстречу жёлтым роем
Понеслись огни в просторе мглистом.
Поезд мчался с полным напряженьем
Мощных сил, уму непостижимых,
Перед самым, может быть, крушеньем
Посреди миров несокрушимых.
Поезд мчался с прежним напряженьем
Где-то в самых дебрях мирозданья
Перед самым, может быть, крушеньем,
Посреди явлений без названья...
Вот он, глазом огненным сверкая,
Вылетает... Дай дорогу, пеший!
На разъезде где-то у сарая
Подхватил, понёс меня, как леший!
Вместе с ним и я в просторе мглистом
Уж не смею мыслить о покое, –
Мчусь куда-то с лязганьем и свистом,
Мчусь куда-то с грохотом и воем,
Мчусь куда-то с полным напряженьем,
Я, как есть, загадка мирозданья.
Перед самым, может быть, крушеньем
Я кричу кому-то: «До свиданья!»
Но довольно! Быстрое движенье
Всё смелее в мире год от году,
И какое может быть крушенье,
Если столько в поезде народу?
Ах, кто не любит первый снег
В замёрзших руслах тихих рек,
В полях, в селеньях и в бору,
В деревне празднуют дожинки,
И на гармонь летят снежинки.
И весь в светящемся снегу,
Лось замирает на бегу
Зачем ты держишь кнут в ладони?
Легко в упряжке скачут кони,
И по дорогам меж полей,
Как стаи белых голубей,
Ах, кто не любит первый снег
В замёрзших руслах тихих рек,
В полях, в селеньях и в бору,
Слегка гудящем на ветру!
1955
Я люблю, когда шумят берёзы,
Когда листья падают с берёз.
Слушаю – и набегают слёзы
Всё очнётся в памяти невольно,
Отзовётся в сердце и в крови.
Станет как-то радостно и больно,
Только чаще побеждает проза,
Словно дунет ветер хмурых дней.
Ведь шумит такая же берёза
На войне отца убила пуля,
А у нас в деревне у оград
С ветром и дождем шумел, как улей,
Русь моя, люблю твои берёзы!
С первых лет я с ними жил и рос.
Потому и набегают слезы
На глаза, отвыкшие от слез...
1957
Пришла, прошлась по туалету
Стара, болезненно-бледна.
Нигде глазам отрады нету,
Как будто здесь была война!
Опять какая-то зараза
Сходила мимо унитаза!
Окурки, пробки, грязь... О, боже,
За что казнишь, меня, за что же!
В ребятах тоже
нет веселья!
Улыбки сонно ей даря,
Ещё качаются с похмелья,
Отметив праздник Октября!
1959
Размытый путь. Кривые тополя.
Я слушал шум – была пора отлёта.
И вот я встал и вышел за ворота,
И вдаль пошёл... Вдали тоскливо пел
Гудок чужой земли, гудок разлуки!
Но, глядя вдаль и вслушиваясь в звуки,
Была суровой пристань в поздний час.
Искрясь, во тьме горели папиросы,
И трап стонал, и хмурые матросы
И вдруг такой повеяло с полей
Тоской любви, тоской свиданий кратких!
Я уплывал... всё дальше... без оглядки
На мглистый берег юности своей.
Я буду долго
Гнать велосипед.
В глухих лугах его остановлю.
Нарву цветов.
И подарю букет
Той девушке, которую люблю.
Я ей скажу:
– С другим наедине
О наших встречах позабыла ты,
И потому на память обо мне
Возьми вот эти
Скромные цветы!..
Она возьмёт.
Но снова в поздний час,
Когда туман сгущается и грусть,
Она пройдет,
Не поднимая глаз,
Не улыбнувшись даже...
Ну и пусть.
Я буду долго
Гнать велосипед,
В глухих лугах ею остановлю.
Я лишь хочу,
Чтобы взяла букет
Та девушка, которую люблю...
Она совсем ещё ребенок –
И ясен взгляд, и голос тонок.
Она совсем ещё дитя –
– Давай походим тёмным лесом!
– Давай разбудим соловья!
Там у дороги под навесом
– Давай сбежим скорее в поле!
– Давай посмотрим на зарю!.. –
Я подчиняюсь поневоле
Но чувства борются во мне,
Я в жизни знаю слишком много,
И часто с ней наедине
И вот она уже грустна,
И вот уже серьёзней встречи,
Совсем запутает она
Зачем же мы ходили лесом?
Зачем будили соловья?
Зачем стояла под навесом
Та одинокая скамья?
Неужели
одна суета
Был мятеж героических сил
И забвением рухнут лета
Сталин что-то по пьянке сказал –
И раздался винтовочный залп!
Сталин что-то с похмелья сказал –
Сталин умер. Его уже нет.
Что же делать – себе говорю, –
Чтоб над родиной жидкий рассвет
Я пойду по угрюмой тропе,
Чтоб запомнить рыданье пурги
И рождённые в долгой борьбе
Я пойду поклониться полям...
Может, лучше не думать про всё,
А уйти, из берданки паля,
На охоту
в окрестности сёл...
1960
В минуты музыки печальной
Я представляю жёлтый плёс,
И голос женщины прощальный,
И первый снег под небом серым
Среди погаснувших полей,
И путь без солнца, путь без веры
Давно душа блуждать устала
В былой любви, в былом хмелю,
Давно понять пора настала,
Но всё равно в жилищах зыбких –
Попробуй их останови! –
Перекликаясь, плачут скрипки
И всё равно под небом низким
Я вижу явственно, до слёз,
И жёлтый плёс, и голос близкий,
Как будто вечен час прощальный,
Как будто время ни при чём...
В минуты музыки печальной
Не говорите ни о чём.
1966
Звезда полей во мгле заледенелой
Остановившись, смотрит в полынью.
Уж на часах двенадцать прозвенело,
Звезда полей! В минуты потрясений
Я вспоминал, как тихо за холмом
Она горит над золотом осенним,
Звезда полей горит, не угасая,
Для всех тревожных жителей земли,
Своим лучом приветливым касаясь
Но только здесь, во мгле заледенелой,
Она восходит ярче и полней,
И счастлив я, пока на свете белом
Горит, горит звезда моих полей…
За годом год уносится навек,
Покоем веют старческие нравы, –
На смертном ложе гаснет человек
В лучах довольства полного и славы!
К тому и шёл! Страстей своей души
Боялся он, как буйного похмелья.
– Мои дела ужасно хороши! –
Хвалился с видом гордого веселья.
Последний день уносится навек...
Он слёзы льёт, он требует участья,
Но поздно понял, важный человек,
Что создал в жизни
ложный облик счастья!
Значенье слёз, которым поздно течь,
Не передать – близка его могила,
И тем острее мстительная речь,
Когда над ним, угаснувшим навек,
Хвалы и скорби голос раздавался, –
«Он умирал, как жалкий человек!» –
Подумал я и вдруг заволновался:
Мы по одной дороге ходим все. –
Так думал я. – Одно у нас начало,
Один конец. Одной земной красе
В нас поклоненье свято прозвучало!
Зачем же кто-то, ловок и остёр, –
Простите мне – как зверь в часы охоты,
Так устремлен в одни свои заботы,
Пускай всю жизнь душа меня ведёт!
– Чтоб нас вести, на то рассудок нужен!
– Чтоб мы не стали холодны как лёд,
Живой душе пускай рассудок служит!
В душе огонь – и воля, и любовь! –
И жалок тот, кто гонит эти страсти,
Чтоб гордо жить, нахмуривая бровь,
В лучах довольства полного и власти!
– Как в трёх соснах, блуждая и кружа,
Ты не сказал о разуме ни разу!
– Соединясь, рассудок и душа
Когда-нибудь ужасной будет ночь,
И мне навстречу злобно и обидно
Такой буран засвищет, что невмочь,
Что станет свету белого не видно!
Но я пойду! Я знаю наперёд,
Что счастлив тот, хоть с ног его сбивает,
Кто всё пройдет, когда душа ведёт,
И выше счастья в жизни не бывает!
Чтоб снова силы чуждые, дрожа,
Все полегли и долго не очнулись,
Чтоб в смертный час рассудок и душа,
Как в этот раз, друг другу улыбнулись...
1964
В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмёт ведро,
Красные цветы мои
В садике завяли все.
Лодка на речной мели
Дремлет на стене моей
Ивы кружевная тень.
Завтра у меня под ней
Буду поливать цветы,
Думать о своей судьбе,
Буду до ночной звезды
Лодку мастерить себе...
В. Белову
Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи…
Мать моя здесь похоронена
– Где тут погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу. –
Тихо ответили жители:
Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил…
Тихая моя родина.
Новый забор перед школою,
Тот же зелёный простор.
Словно ворона весёлая,
Школа моя деревянная!..
Время придёт уезжать –
Речка за мною туманная
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
Кто-то стонет на тёмном кладбище,
Кто-то глухо стучится ко мне,
Кто-то пристально смотрит в жилище,
В эту пору с дороги буранной
Заявился ко мне на ночлег
Непонятный какой-то и странный
И старуха-метель не случайно,
Как дитя, голосит за углом,
Есть какая-то жуткая тайна
Обветшалые гнутся стропила,
И по лестнице шаткой во мрак,
Чтоб нечистую выпугнуть силу,
По углам разбегаются тени...
– Кто тут?.. – Глухо. Ни звука в ответ.
Подо мной, как живые, ступени
Кто-то стонет всю ночь на кладбище,
Кто-то гибнет в буране – невмочь,
И мерещится мне, что в жилище
Кто-то пристально смотрит всю ночь...
Печальная Вологда
дремлет
На тёмной печальной земле,
И люди окраины древней
Родимая! Что ещё будет
Со мною? Родная заря
Уж завтра меня не разбудит,
Замолкли весёлые трубы
И танцы на всём этаже,
И дверь опустевшего клуба
Родимая! Что ещё будет
Со мною? Родная заря
Уж завтра меня не разбудит,
И сдержанный говор печален
На тёмном печальном крыльце.
Всё было весёлым в начале,
На тёмном разъезде разлуки
И в тёмном прощальном авто
Я слышу печальные звуки,
Которых не слышит никто...
Я люблю судьбу свою,
Я бегу от помрачений!
Суну морду в полынью
И напьюсь,
Как зверь вечерний!
Сколько было здесь чудес,
На земле святой и древней,
Помнит только тёмный лес!
Он сегодня что-то дремлет.
От заснеженного льда
Я колени поднимаю,
Вижу поле, провода,
Все на свете понимаю!
Вот Есенин –
на ветру!
Блок стоит чуть-чуть в тумане.
Словно лишний на пиру,
Скромно Хлебников шаманит.
Неужели и они –
Просто горестные тени?
И не светят им огни
Новых русских деревенек?
Неужели
в свой черед
Надо мною смерть нависнет, –
Голова, как спелый плод,
Отлетит от веток жизни?
Все умрём.
Но есть резон
В том, что ты рождён поэтом.
А другой – жнецом рождён...
Все уйдем.
Но суть не в этом...
1970
Я тоже служил на флоте!
Я тоже памятью полн
О той бесподобной работе –
Тобою – ах, море, море! –
Я взвинчен до самых жил,
Но, видно, себе на горе
Любимая чуть не убилась, –
Ой, мама родная земля! –
Рыдая, о грудь мою билась,
В печали своей бесконечной,
Как будто вослед кораблю,
Шептала: «Я жду вас... вечно»,
Люблю вас! Какие звуки!
Но звуки ни то ни сё, –
И где-то в конце разлуки
Однажды с какой-то дороги
Отправила пару слов:
«Мой милый! Ведь так у многих
И всё же в холодные ночи
Печальней видений других
Глаза её, близкие очень,
И море, отнявшее их.
Скачет ли свадьба в глуши потрясённого бора,
Или, как ласка, в минуты ненастной погоды
Где-то послышится пение детского хора, –
Вспыхнут ли звёзды – я вспомню, что прежде блистали
Эти же звёзды. А выйду случайно к парому, –
Прежде – подумаю – эти же вёсла плескали...
Ты говоришь, говоришь, как на родине лунной
Снег освещённый летел вороному под ноги,
Как без оглядки, взволнованный, сильный и юный,
Верил ты в счастье, как верят в простую удачу,
Слушал о счастье младенческий говор природы, –
Что ж, говори! Но не думай, что, если заплачу,
Грустные мысли наводит порывистый ветер.
Но не об этом. А вспомнилось мне, что уныло
Прежде не думал: «Такое, мне помнится, было!»
Вспыхнут ли звёзды – такое ли будет на свете! –
Так говорил я. А выйду случайно к парому, –
«Скоро, – я думал, – разбудят меня на рассвете,
О, если б завтра подняться, воспрянувши духом,
С детскою верой в бессчётные вечные годы,
О, если б верить, что годы покажутся пухом, –
Как бы опять обманули меня пароходы!..
1970
Я уеду из этой деревни...
Будет льдом покрываться река,
Будут ночью поскрипывать двери,
Мать придёт и уснёт без улыбки...
И в затерянном сером краю
В эту ночь у берестяной зыбки
Так зачем же, прищурив ресницы,
У глухого болотного пня
Спелой клюквой, как добрую птицу,
Слышишь, ветер шумит по сараю?
Слышишь, дочка смеётся во сне?
Может, ангелы с нею играют
Не грусти! На знобящем причале
Парохода весною не жди!
Лучше выпьем давай на прощанье
Мы с тобою как разные птицы!
Что ж нам ждать на одном берегу?
Может быть, я смогу возвратиться,
Ты не знаешь, как ночью по тропам
За спиною, куда ни пойду,
Чей-то злой, настигающий топот
Но однажды я вспомню про клюкву,
Про любовь твою в сером краю
И пошлю вам чудесную куклу,
Чтобы девочка, куклу качая,
Никогда не сидела одна.
– Мама, мамочка! Кукла какая!
И мигает, и плачет она...
Словно зеркало русской стихии,
Отстояв назначенье своё,
Отразил он всю душу России!
И погиб, отражая её...
1965
Сергей Есенин
Слухи были глупы и резки:
Кто такой, мол, Есенин Серёга,
Сам суди: удавился с тоски
Да, недолго глядел он на Русь
Голубыми глазами поэта.
Но была ли кабацкая грусть?
Вёрсты всё потрясённой земли,
Все земные святыни и узы
Словно б нервной системой вошли
Это муза не прошлого дня.
С ней люблю, негодую и плачу.
Много значит она для меня,
Если сам я хоть что-нибудь значу.
Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны,
Неведомый сын удивительных вольных племён!
Как прежде скакали на голос удачи капризный,
Давно ли, гуляя, гармонь оглашала окрестность,
И сам председатель плясал, выбиваясь из сил,
И требовал выпить за доблесть, за труд и за честность,
И быстро, как ласточки, мчался я в майском костюме
На звуки гармошки, на пенье и смех на лужке,
А мимо неслись в торопливом немолкнувшем шуме
Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно
Во мгле над обрывом безвестные ивы мои!
Пустынно мерцает померкшая звёздная люстра,
И храм старины, удивительный, белоколонный,
Пропал, как виденье, меж этих померкших полей, –
Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,
О, сельские виды! О, дивное счастье родиться
В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!
Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица,
Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,
Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что, всё понимая, без грусти пойду до могилы...
Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды!
Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!
Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы
Я буду скакать, не нарушив ночное дыханье
И тайные сны неподвижных больших деревень.
Никто меж полей не услышит глухое скаканье,
И только, страдая, израненный бывший десантник
Расскажет в бреду удивлённой старухе своей,
Что ночью промчался какой-то таинственный всадник,
Неведомый отрок, и скрылся в тумане полей...
Взбегу на холм
и упаду
в траву,
И древностью повеет вдруг из дола.
И вдруг картины грозного раздора
Я в этот миг увижу наяву.
Пустынный свет на звёздных берегах
И вереницы птиц твоих, Россия,
Затмит на миг
В крови и жемчугах
Россия, Русь – куда я ни взгляну...
За все твои страдания и битвы –
Люблю твою, Россия, старину,
Твои огни, погосты и молитвы,
Люблю твои избушки и цветы,
И небеса, горящие от зноя,
И шёпот ив у омутной воды,
Люблю навек, до вечного покоя...
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Смотри опять в леса твои и долы
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времён татары и монголы.
Они несут на флагах чёрный крест,
Они крестами небо закрестили,
И не леса мне видятся окрест,
А лес крестов
в окрестностях
Кресты, кресты...
Я больше не могу!
Я резко отниму от глаз ладони
И вдруг увижу: смирно на лугу
Траву жуют стреноженные кони.
Заржут они – и где-то у осин
Подхватит это медленное ржанье,
И надо мной –
бессмертных звёзд Руси,
Высоких звёзд покойное мерцанье...
1960
Я умру в крещенские морозы.
Я умру, когда трещат берёзы.
А весною ужас будет полный:
На погост речные хлынут волны!
Из моей затопленной могилы
Гроб всплывёт, забытый и унылый,
Разобьётся с треском,
и в потёмки
Сам не знаю, что это такое...
© Николай Рубцов, 1955–1971.
© 45-я параллель, 2007.