Николай Рубцов

Николай Рубцов

живописный портрет Николая Рубцова кисти Михаила КопьеваИз книги судеб. Родился 3 января 1936 в селе Емецк Архангельской области. В 1940-м семья Рубцовых переехала в Вологду, где их и застала война. Мальчик рано остался сиротой – отец, Михаил Андреянович, ушёл на фронт и, как считали дети, погиб уже в 41-м (на самом деле отец бросил семью и после войны жил отдельно в Вологде, где умер в 1962-м…) А мама будущего поэта скончалась ещё в 42-м, и Колю направили в Никольский детский дом Тотемского района Вологодской области, где он окончил семь классов.

Вологодская «малая родина» подарила поэту главную высокую ноту – «старинную русскую самобытность», стала центром его жизни, «землёй… священной», на которой он чувствовал себя «и живым, и смертным».

С 1950 по 1952 годы НР учился в Тотемском лесотехническом техникуме. Затем два года работал кочегаром в архангельском траловом флоте треста «Севрыба» и ещё два года – разнорабочим на опытном военном полигоне в Ленинграде. С 1955-го по 1959-й проходил армейскую службу на Северном флоте (в звании матроса и старшего матроса). После демобилизации жил в Ленинграде, работая попеременно слесарем, кочегаром и шихтовщиком на Кировском заводе...

В 1962-м Рубцов поступил в Литературный институт имени А.М. Горького в и познакомился с Владимиром Соколовым, Станиславом Куняевым, Вадимом Кожиновым и другими литераторами, чьё дружеское участие не раз помогало ему и в творчестве, и в делах по изданию стихов. В 1969-м НР окончил Литературный и получил первую в своей жизни отдельную однокомнатную квартиру…

Николай погиб в семейной ссоре 19 января 1971 в своём вологодском доме – от рук жены Людмилы Дербиной. В Вологде его именем названа улица и установлен памятник (скульптор А. Шебунин). В Тотьме также есть скульптурная композиция работы известного мастера В. Клыкова. Памятник Рубцову установлен и на его родине, в Емецке (скульптор Н. Овчинников).

Первая книга стихов НР «Лирика» вышла в 1965-м в Архангельске. Затем были изданы поэтические сборники «Звезда полей» (1967), «Душа хранит» (1969), «Сосен шум» (1970). Готовившиеся к печати «Зелёные цветы» появились уже после смерти поэта. Потом стали печататься издания «Последний пароход» (Москва, 1973), «Избранная лирика» (Вологда, 1974), «Подорожники» (Москва, 1975), «Стихотворения» (1977) и многие, многие другие… издания.

Поэзия Рубцова, предельно простая по своей стилистике и тематике, обладает неподдельной искренностью, внутренней масштабностью, тонко разработанной образной структурой.

Особой известностью в народе пользуются песни на его стихи – «В горнице моей светло», «Я буду долго гнать велосипед», «В минуты музыки печальной»…

 

Первоисточники:

«Большая советская энциклопедия» и «Википедия»

 

Ташкент, однако...

Николай Рубцов…1970 год. Ранняя осень. Ташкент. Я выхожу из магазина с новой книжкой стихов Николая Рубцова, недавно изданной «Советским писателем». Называется она «Сосен шум». Зачаровывает само название, в котором слышится и зов родной русской природы, и далёкий голос поэта, стихи которого успел полюбить...

Мои старшие друзья по литобъединению знают многие из них, на занятиях читают вслух «по кругу». А такие шедевры, как «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны», «Добрый Филя», «Элегия» мы переписываем в тетрадки, передаем из уст в уста. Здесь, в «среднеазиатской глубинке», особенно отрадно сознавать, что где-то – то ли в Вологде, то ли в Москве – живёт и творит такой прекрасный поэт, как Николай Рубцов. Молодой мастер, продолжающий традиции русских классиков – Тютчева, Фета, Блока, Есенина…

Я – по натуре заядлый книжник. С детских лет читаю и собираю книги. Много лет прошло с того дня, но радость той покупки всё ещё живет в моём сердце. Неудивительно, что и все детали удачного дня сохранились в памяти.

 

…Выйдя из магазина в сквере Революции я уселся на скамейку под столетними дубами, посаженными ещё при генерал-губернаторе края фон Кауфмане и погрузился в чтение. Строки стихов увлекли, и я не заметил, как рука подошедшего сзади человека легла на моё плечо. Поднял глаза… Сайяр*, ташкентский поэт, прозаик, стихи которого я переводил.

– Интересная книжка? – вместо приветствия спросил Сайяр.

Я показал обложку.

– О, – воскликнул старший товарищ по перу, присаживаясь рядом. – Да это же мой друг, твой тёзка, Коля-джан Рубцов.

– Ты его знаешь?

– Здесь познакомились.

– Он был… в Ташкенте?

— Да. Правда, давно.

— Расскажи, расскажи подробнее.

Сайяр улыбается моей молодой горячности, утвердительно кивает.

– Хорошо. Но это долгий разговор, Коля. Пойдём, попьём где-нибудь чайку. Здесь, кстати, неподалеку есть кафе «Дружба». Подходящее название для разговора об этом человеке, а?

В тот же вечер воспоминания Сайяра о Рубцове я подробно записал в свою тетрадку.

 

…В 50-е годы Сайяр жил на Тахтапуле в старогородской части города. Писал стихи, печатался. В отличие от своих друзей он хорошо говорил по-русски. Знал наизусть многие стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова…

Возле железнодорожного вокзала в районе ветхих построек, где с начала века обитали русские (в основном беженцы с голодного Поволжья), у Сайяра на улице Сарыкульская, дом 12, жил приятель Ахмад. Он приехал из Коканда и снимал за умеренную плату, как тогда говорили, угол у полуглухого старика дяди Кости, человека сильно пьющего, но по натуре доброго и отзывчивого человека.

В очередной свой приезд к Ахмаду Сайяр увидел в тесном дворике дяди Кости под старым тутовником незнакомого русского паренька. Он сидел на табуретке за колченогим столиком и с аппетитом уплетал деревянной ложкой какое-то варево из миски.

 

Николай РубцовСайяр: «Лицо у него было узкое, востроносое, глаза маленькие, диковатые… Или так мне показалось в первый момент? На моё приветствие он сухо кивнул головой. Пообедав (был полдень), незнакомец буквально выскользнул в калитку. Дядя Костя сказал, что неделю назад он привел паренька с вокзала. «Смотрю, – говорит, – бедолага лежит на скамейке. Жарища!

Того и гляди, солнечный удар хватит. Пожалел, растолкал я его, привел домой». А мой приятель Ахмад сказал, что новый постоялец какой-то странный – мало разговаривает, неохотно идёт на контакт.

Только в третье или четвёртое моё посещение Ахмада удалось разговорить молчаливого паренька. Дяди Кости дома не было, а Ахмад ещё не вернулся с занятий – он учился в ДКЖ игре на рубабе**. Паренька звали Колей Рубцовым. С его же слов я узнал, что он приехал из Москвы. А вообще-то гость был родом с далёкой Вологодчины. Добирался он до Ташкента на почтовом поезде трое или четверо суток. Состав постоянно загоняли в какие-то тупики. Под Оренбургом на маленькой станции у Николая украли небольшой баульчик, в котором находились запасная рубашка и кое-какая еда. Хорошо ещё, что документы были с собой. Сердобольные соседи по тесному плацкартному вагону, узнав о пропаже, делились с Николаем своими съестными припасами. В Ташкенте у парня никого не было – ни родственников, ни знакомых. Если бы не добряк дядя Костя, не известно, как бы сложилась судьба Рубцова в чужом городе. «Что ты думаешь здесь делать?» – спросил я Колю. «Поживу, осмотрюсь, – ответил он. – Может, в ремеслуху (ремесленное училище – Н.К.) поступлю или пойду куда-нибудь на работу».

В этот день я почувствовал, что холодок между мной и Николаем стал таять.

А в другой раз, когда я Коле показал опубликованное в местной молодёжной газете своё стихотворение, он проникся ко мне заметным интересом. Коля признался, что и он тоже «кропает» стихи. «Прочти что-нибудь», – попросил я. Коля охотно прочитал несколько своих стихотворений. Сейчас уже не помню, о чём были они. Однако стихи мне понравились. Своей мелодичностью, душевностью. Я предложил: «Давай покажем их в редакции русской газеты. У меня там есть знакомые». Коля подумал и отказался. «Не могу, – сказал он. – Стихи у меня пока в голове… Вот перепишу их на бумагу, тогда, может быть…» А когда я уходил, Коля, смущаясь, обратился ко мне: «Сайяр, мне как-то непривычно произносить твоё имя. Можно, я буду называть тебя по-русски Саша?..» – «Называй, –улыбнулся я. – Так меня называют русские ребята нашей махали!»***

Недели через две Коля сам попросил меня: «Сашок, я переписал стихи… Давай покажем их в редакции». Мы договорились с ним о встрече. Редакция газеты «Комсомолец Узбекистана» тогда находилась на улице Правды Востока, 26, неподалёку от знаменитого Пьян-базара. Заведующей отделом литературы и искусства в те годы была добрая и приветливая женщина, фронтовичка, сама писавшая стихи к праздничным датам, Елизавета Видонова. Я хорошо её знал, она перевела на русский язык пару моих стихов.

В назначенный час Коля не пришёл. Своё опоздание (слишком долгое) он объяснил тем, что у него не было денег на трамвай. И весь неблизкий путь от вокзала до Пьян-Базара по невероятной летней жаре мой друг топал пешком. Северянину эта вынужденная прогулка далась, видимо, трудно. Но Коля не показывал этого, поглядывая виновато в сторону. В руке у него находилась тетрадка со стихами, свёрнутая в трубочку.

Видонова нас приняла тепло, усадила на старый дермантиновый диван, а сама прошла к столу. Разгладила Колину тетрадку и углубилась в чтение. По её сосредоточенному лицу, болея за Колю, я старался уловить: нравятся ей стихи или нет. Но оно было бесстрастным, ничего не выражало.

Окончив читать, Видонова улыбнулась и сказала: «Стихи хорошие… Но, понимаете, в них много грусти, пессимизма. А нам нужны произведения о комсомоле, о строителях Голодной степи, о хлопкоробах… Если вы напишете стихи на эти темы, приносите. Мы с удовольствием их опубликуем». «Нет, я не пишу таких стихов», – ответил Николай и покраснел. «У вас должно хорошо получиться! Подумайте над моим предложением», – сказала на прощанье Видонова. «А что тут думать?» – махнул рукой поэт, хлопнув громко дверью.

Уже на улице я почувствовал, что отказ не очень-то расстроил моего друга. «Я знал, я чувствовал, что ответ будет именно таким, – разоткровенничался Коля. – Но я всё равно буду писать только то, что меня волнует». Было душно, знойно. Я угостил Николая на Пьян-базаре газированной водой и дешевыми пирожками из ливера, называемыми в народе «Ухо-горло-нос». Коля заметно повеселел. Уминая пирожки, он шутил: «Вот это поэзия, настоящая!» На прощанье я дал ему горсть медяков, чтобы он мог добраться на трамвае до своего временного жилища.

Как и на что жил все это время Николай, я точно не знал. Но Ахмад мне сказал, что он по воскресеньям помогает дяде Косте торговать его старыми вещами и железками на барахолке, известной в городе как Тезиковка. За это постояльцу от старика перепадает кое-какая мелочь.

Иногда, когда дядя Костя был сильно пьян или не в духе, он выгонял Колю из своей хибары. Парень уходил, гулял по ночному городу, спал в парке на скамейке или кемарил где-нибудь на вокзале. Благо, ночи в Средней Азии тёплые. Николай часто голодал. К тому же милиция не давала покоя. Только уснёшь, а они тут как тут, тычут в бок. Хорошо ещё – не забирали в отделение. Поскольку у сухощавого паренька была отговорка, действовавшая убедительно: «Поругался с родителями. Ушёл из дома».

Наутро дядя Костя, одумавшись, бежал искать Колю. Виновато что-то бормоча под нос, он приводил его обратно домой. С Ахмадом такого не случалось. Он жил в пристройке с отдельным входом и всегда запирался.

Да-а, не сладко жилось пареньку в чужом городе, у чужого человека.

Хорошо помню: в июле, когда стали вовсю поспевать бахчевые, сосед по Тахтапулю дядя Нури попросил меня взять друзей и помочь ему в субботу сгрузить дыни, которые он привезёт на полуторке на базар. Кого пригласить в помощники? Я поехал к Ахмаду и Николаю. Они с охотой согласились помочь.

Базар Чор-су находится в старинной части Ташкента и дословно переводится на русский язык как «Четыре родника» (чор – четыре, су – вода). Здесь всегда многолюдно, шумно, красочно. Прилавки ломятся от сдобных лепёшек, восточных сладостей и пряностей, кувинских гранат и наманганских яблок, ферганского винограда и мирзачульских дынь. Дурманящий запах плова и шашлыков неодолимо притягивает гостей и завсегдатаев базара. Николай пробирался сквозь это пиршество лета и рук человеческих, и был заметно растерян. Ему ещё никогда не доводилось видеть такого красочного изобилия…

эпизод вечера, посвящённого 70-летию Николая РубцоваНа открытой площадке в конце базара нас уже ждала полуторка, доверху нагруженная спелыми дынями. Дядя Нури при виде меня обрадовался. Ахмад сразу полез в кузов, а мы – я, Николай и дядя – выстроились в цепочку. И вот дары природы, налитые солнцем и мёдом, полетели из рук в руки, вырастая на земле в пирамиду. Нет, это нелёгкая работа – сгружать дыни при палящем солнце. Особенно для щуплого паренька. Мы-то с Ахмадом были и постарше, и к такому труду привычны. Но Николай работал споро, хотя пот с лица и катился градом. Думаю, если бы не три-четыре передышки, с налету мы бы не справились с тяжёлым грузом. Но вот, наконец, последняя дыня украсила на площадке верхушку внушительной пирамиды. Дядя Нури поблагодарил нас и щедро расплатился. Деньги мы поделили поровну на троих и пошли в ближайшую чайхану.

Потом Ахмад мне поведал, что Николай дня два провалялся на койке. Так разболелась у бедняги спина от непривычной работы.

…В середине августа я поехал навестить Ахмада, а заодно и Николая. Друга моего на месте не оказалось. Он гостил у родителей в Коканде. «А Коля уехал домой, – сказал пьяненький дядя Костя. – Я дал ему на дорогу деньжат. Хороший он хлопчик, помогал мне по хозяйству, как сын родной. Вот только бедовый, похоже, пропадёт зазря…»

Печальным было моё возвращение на Тахтапуль.

Этой же осенью меня призвали в армию. Шёл 1954 год.
 

…Наверное, «того Николая» я никогда бы и не вспомнил, если бы не одна ещё счастливая случайность. В начале 60-х годов я поступил учиться в литературный институт имени Горького. Уже на старших курсах в коридоре общежития увидел знакомое до боли лицо. Долго вспоминал. Наконец, подошёл и спросил: «Ты – Коля?» «Я – самый!» — последовал ответ. «Узнаёшь меня?» Коля был заметно пьян, он морщил лоб, роясь в памяти, и тогда я пришёл к нему на помощь: «Помнишь Ташкент, дядю Костю, Ахмада, Чор-су?..» Коля встряхнулся, глаза его просветлели: «Саша!» – он обнял меня и потянул в одну из комнат, где вовсю пировали поэты. Увы, толкового, по душам разговора у нас тогда не получилось. Может быть, потому, что воспоминания всё-таки были не из самых приятных?.. Коля был младше меня на два года. Я уже оканчивал институт, а он только начинал учиться. И дороги наши в жизни, в творчестве пошли разными колеями…»

 

…Интересно, что за тридцать три года до приезда Рубцова в Ташкент (1954) в «хлебном городе» побывал и его великий предшественник Сергей Есенин (1921). Однако у рязанского самородка вообще нет стихов о Ташкенте. Правда, некоторые есениноведы утверждают, что многое увиденное и прочувствованное им в Средней Азии спустя время трансформировалось и причудливо засверкало жемчужинами в «Персидских мотивах». И в творчестве Рубцова «среднеазиатская тема» отслеживается всего лишь в двух стихотворениях – «В пустыне», датированном 1968 годом, и более раннем «Желании», где тема Ташкента всё-таки проходит намёком: «Жизнь меня по северу носила / И по рынкам знойного Чор-су!» (1960).

Нет, не забыл, не забыл поэт своей ташкентской эпопеи…

 

*Псевдоним узбекского писателя Сайярпулата Файзуллаева.

**Узбекский щипковый инструмент вроде мандолины, но с длинной декой.

***Квартал.

 

Николай Красильников

 

Июль-сентябрь-2007

 

Улица короткая, как жизнь

Постюбилейные размышления

 

3 января 2011 года исполнилось 75 лет со дня рождения Николая Рубцова

 

Талант – всегда чудо. И потому всегда неожиданен. Читая стихи Николая Рубцова, невольно думаешь: как мог на этой скудной, в смысле культуры, почве, на невспаханном поле, да ещё под затянувшееся ненастье вырасти и вызреть такой удивительный колос, каким предстает перед нами его поэзия… Жизнь, кажется, сделала всё, чтобы убить зёрнышко его дарования ещё до того, как оно даст росток.

Сергей Викулов

 

Птица-память

Да, не очень-то благоволила судьба к Николаю с самого рождения! Вспомним горестные страницы биографии будущего поэта. Его отец, Михаил Андриянович Рубцов, родился в 1900 году в селе Самылково, под вологодским городком Соколом. Работал в сельпо. Здесь они с женой Александрой Михайловной обзавелись старшими дочерьми – Надеждой и Галиной.

В тридцатые годы семья часто переезжает с места на место. В Емецке, где явился на свет Николай, Рубцов-старший руководил отделом рабочего снабжения здешнего леспромхоза. Затем семья переехала в Няндому, а потом в Вологду. Перед войной Михаил Андриянович был репрессирован, но через год выпущен на волю…

Едва Коле исполнилось пять лет, началась война. Отца призвали на фронт, с которого он так и не вернулся. А летом 1942 года он потерял мать: она тяжело заболела и умерла. Потрясённый смертью матери, Коля убежал в лес и пропадал там неделю. Когда вернулся, прочёл сестре Галине стихи, в которых были такие строки:

 

Но вот наступило большое несчастье –

Мама у нас умерла.

В детдом уезжают братишки родные,

Остались мы двое с сестрой.

 

Наверное, этот неумелый опыт был для него первым, навеянный горестными событиями в судьбе. Позже, много лет спустя, помыкавшись на чужбине, вдали от родных мест, и вспоминая пережитое горе, Рубцов напишет незаживающей в сердце болью щемящие строки стихотворения «Тихая моя родина»:

 

Тихая моя родина!

Ивы, река, соловьи…

Мать моя здесь похоронена

В детские годы мои.

– Где же погост? Вы не видели?

Сам я найти не могу. –

Тихо ответили жители:

– Это на том берегу.

Тихо ответили жители,

Тихо проехал обоз.

Купол церковной обители

Яркой травою зарос.

...Тина теперь и болотина

Там, где купаться любил…

Тихая моя родина,

Я ничего не забыл.

…С каждой избою и тучею,

С громом, готовым упасть,

Чувствую самую жгучую,

Самую смертную связь.

 

Владевшее им в ту пору чувство тоски по родному краю не могло не вылиться в строки, ставшие для него на всю оставшуюся жизнь поэтической формулой:

 

Но моя родимая землица

Надо мной удерживает власть, –

Память возвращается, как птица,

В то гнездо, в котором родилась…

(«Ось»)

 

…После смерти матери, став круглым сиротой, маленький Коля Рубцов попал в детдом, а точнее сказать – в бедный сельский приют, не имевший ничего общего с современными детдомами. Приют теснился в обыкновенном для вологодской сельщины бревенчатом двухэтажном доме, какие ставили «справные», большесемейные мужики.

К этому времени дом был пуст. Здесь-то, в селе Никольском Тотемского района Вологодской области, стоящем на берегу реки Толшмы, правого притока Сухоны, среди диких лесов и болот и прошли его семь сиротских лет – с 1943 по 1950 год. Это село стало Коле Рубцову малой родиной, вошедшей в его душу, как изначальная основа.

 

Весёлая голова

В  1950 году, окончив семилетнюю школу, юный Рубцов отправился в Ригу: там было море и – верх его мечтаний – мореходное училище! «Но… “мореходка” “не приняла” юного романтика, потому как к тому времени ему не исполнилось ещё пятнадцати лет». (С. Викулов).

Нетрудно представить себе, какое горе пережил подросток, когда рухнула, как карточный домик, первая его радужная мечта. Позже об этом он напишет:

 

Как я рвался на море! 

Бросил дом безрассудно

И в моряцкой конторе

Всё просился на судно.

Умолял, караулил…

Но нетрезвые, с кренцем,

Моряки хохотнули

И назвали младенцем…

(«Фиалки»)

 

«Вот он, одинокий, голодный, в “грязной фуфайке”, свисающей с узеньких плеч, – рассказывает далее Сергей Викулов, – бредёт по насыпи мола, глядит на корабли, стоящие на рейде, – такие близкие теперь, но по-прежнему недоступные. “Купите фиалки!” – плывёт над волнами залива лёгкая игривая мелодия. Но не веселит она юношу. “Купите фиалки! Купите фиалки!” А у него на языке: “Купите фуфайку! Купите фуфайку!” Фуфайка – единственное, что он может продать, чтобы разжиться хотя бы кусочком хлеба. А ведь ему нужно раздобыть денег на обратный билет до Вологды. А от Вологды пароходом надо было добраться ещё и до Тотьмы – своего райцентра, в котором, он знал, есть лесотехнический техникум». Неудачно съездив в Ригу, где его не взяли в «мореходку», Николай после детдома поступил в Тотемский лесотехникум и проучился в нём около двух лет.

«В Тотьме, когда учился Рубцов в Лесном, – вспоминает его друг Сергей Багров в своей книге “Детские годы Коли Рубцова”, – он всегда и во всём норовил быть лишь первым. Где он только себя не испытывал. На стадионе среди футболистов он торопился забить поскорее собственный гол. Носился по полю страстно, с бешеным криком… Однако гол забивали другие. И через две-три игры к футболу он окончательно охладел.

В аудиториях, на переменах, среди всевозможных затей пользовалась успехом обычная схватка по-русски, когда выяснялось, кто был сильнее, и двое бойцов, жестоко обнявшись, пытались свалить друг друга… В пылу своих первых побед он был готов померяться ловкостью с каждым из всех тридцати обучавшихся в группе ребят… В те подростковые годы Коля не ведал, что самые крупные схватки его – впереди и пройдут они полем Поэзии… Однако поэт проявит бойцовский характер, выдержит всё и станет, в конце концов, тем, кем и назначено стать на роду…

Запомнился день начала июня 1951 года, – продолжил свои воспоминания Сергей Багров, – когда мы, готовясь к экзаменам, целым курсом искали пристанища, где бы нам никто не помешал. Облюбовали мы Вознесенский собор. Большинство задержалось на кровле придела. Только пятеро вместе с Рубцовым вскарабкалось выше – на крутоскатую крышу четверика, в середине которого высился каменный барабан, накрытый гигантской луковицей из бронзы. Отсюда видны три крыла монастырских келий, красневшая кирпичом крепостная стена и несколько башен с бойницами для пищалей. А дальше глазам открывались холмы с полями и деревнями, тихая Сухона с плывшей по ней вереницею барж и глядевшая сквозь густую листву деревьев, будто сама былинная Русь, пёстрокрышая Тотьма.

Конспекты, учебники, книги, – всё это лежало у нас под руками. Один лишь Рубцов был без книг и конспектов… Скинув сатиновую рубашку, лежал на железной крыше, подставив припёку голую грудь. И упорно смотрел за пределы холмов, словно видел там позабытое время и, узнавая его, что-то неслышно шептал.

Снизу послышался крик: “Завхо-оз!”… Нижняя крыша вмиг опустела. И мы бы, возможно, спустились за всеми вниз, да Рубцов показал рукой в сторону барабана. В трёх его окнах ржавели решётки. В четвертом – пустота, куда можно войти…

– Спущайтесь! – сердито предупредил завхоз. – Не-то ряз-говяривать будете не со мной!.. Коль не слезете через минуту – директору доложу. Пущяй со стипендии сымет! – И, грохоча сапогами, исчез.

Не повлияла угроза лишь на троих из пяти, вскарабкавшихся на крышу четверика. На церкви, кроме меня и Рубцова, осталась староста нашего курса Шилова Ия. Приподняв подол платья, Ия исчезла, ступив куда-то в пустое пространство… К счастью, увидели Ию мы не внизу, а справа, шагах в десяти, на кирпичном карнизе. Притираясь спиной к наклонной стене, она осторожной ощупкой шла по опасному кругу. Когда она вышла к окну с другой стороны, мы с Колей отчаянно покраснели. Была задета мужская честь. Девица может. А мы? Рубцов натянул на себя рубашку. Ступил решительно на карниз. Я тоже ступил. Мы двигались боком вперед. Справа налево. Наши затылки касались холодного свода. Казалось, свод нас нарочно толкал, и мы поневоле горбили спины. В эти минуты важно было привыкнуть, освоиться и не струсить. Нам хватило для этого круга. Второй круг мы шли по карнизу, как ходят по тропке, плечом повернувшись к стене, и вскоре поняли, что так ходить безопасней… Коля забрался в окно. Подождал, оседлав подоконник, когда приближусь к окну и я…

Момент, когда я споткнулся, ступив на шнурок развязавшегося ботинка, для меня был и тёмен, и непонятен. Рука    машинально   метнулась   к окну. А там в своей белой рубашке – Рубцов. Одно я запомнил, когда выбирался на каменный подоконник, – это тревожную Колину руку. Он держал мою руку в своей с волнением человека, который отчаянно рад, что всё у нас обошлось без последствий. Уже на земле, спустившись с церкви, он посмотрел на меня искрящимися глазами и изумлённо сказал: “Весёлая голова”…»

Сохранилась переписка поэта с Сергеем Багровым много лет спустя после их совместной учебы в лесном техникуме, опубликованная в книге Николая Рубцова «Видения на холме», указывающая на их долгую творческую дружбу. Приведу одно из его более поздних писем.

 

С. П. Багрову

Август 1964 года

 

«Серёжа, милый!.. Я очень был рад твоему приезду. Спасибо тебе, что “наш двор  уединенный, пустынным снегом занесенный, твой колокольчик огласил!” (Пушкин).

Вышел 8-й номер «Октября». Там есть и мои стихи. Я уже их читал. А ты не читал? Посмотри, если найдёшь как-нибудь минуту свободного времени. Сядь в кресло, закури сигару и почитай их помаленьку, балагуря о том о сём.

…Ну, будь здоров! До свидания, Серёжа. Пиши. Буду ждать».

Н. Рубцов

 

О морском «волке»…

В архангельском траловом флоте, куда обратился юный Рубцов, его определили угольщиком (подручным кочегара) на старый тральщик РТ-20, который уже проплавал 34 года. Но Николай с радостью воспринял это предложение. В одном из своих стихотворений он с гордостью и присущим только ему светлым юмором напишет об этом:

                                

Я весь в мазуте, весь в тавоте,

Зато работаю в тралфлоте!

…Я, юный сын морских факторий,

Хочу, чтоб вечно шторм звучал,

Чтоб для отважных вечно – море,

А для уставших – свой причал...

       

«Команда тральщика состояла из отъявленных бичей, – рассказывает в своих воспоминаниях о Рубцове известный на Севере мореход А. П. Шильников. – В море работают, как черти, но ступят на берег – не вытащишь из кабаков. Ловили треску в Баренцевом море, рейс длился полмесяца, потом три дня в порту. Хватил я лиха с этим народом».

Так впервые в жизни побратался Николай Рубцов с морем и его тружениками – рыбаками, с их полными не только романтики, но и риска трудовыми буднями, совершенно особым бытом, традициями и обычаями. И он рисует их такими, какие они есть:

 

Душа матроса в городе родном

Сперва блуждает, будто бы в тумане:

Куда пойти в бушлате выходном,

Со всей тоской, с получкою в кармане?..

(«Возвращение из рейса»)

 

«Многие стихи из “морского” цикла написаны Рубцовым с юмором. Остроумная шутка в матросской среде высоко ценилась. Это успел он узнать с явным расчётом на матросскую аудиторию, которая не терпела (и это он тоже знал) не только лжи, но даже малейшей фальши в стихах». (С. Викулов)

 

Об этом красноречиво свидетельствуют строки:

 

... – Подумаешь, рыба! –

                     Треске мелюзговой

Язвил я:

              – Попалась уже? –

На встречные злые суда

                                без улова

Кричал я:

              – Эй, вы! На барже! –

(« В океане»)

 

В 1955 году Николая Рубцова призвали в армию. Эскадринный миноносец – мощный, красивый современный по тем временам корабль, на долгих четыре года стал для него родным домом. Жизнь, как река после весеннего половодья, вошла наконец в берега. Вместе со строгим воинским уставом, боевой учебой пришли надёжность и обеспеченность быта, чего он не знал, по сути с 1949 года…

«И не случайно сослуживцы запомнили   матроса   Рубцова   и   весёлым,   и общительным. Запомнились им не только улыбка его, но и неразлучная с ним гармонь: играть на гармони он научился еще в детдоме» (С. Викулов)

Во время службы на корабле он продолжает писать и стихи. Но в них поначалу – угадывается не столько рубцовская интонация, рубцовский почерк, сколько вполне понятное для молодого поэта желание начать печататься. И он вскоре достигает цели: стихи его появляются в газете «На страже Заполярья». Попадают стихи молодого Рубцова в 1958 году и в сборник «На страже Родины любимой».

А в вышедшем в следующем году альманахе «Полярное сияние» его стихам было отведено целых две страницы. Конечно, молодой поэт не мог не радоваться успеху, хотя, наверное, и понимал, что в этих стихах он не был всегда самим собой, брал иногда не ту, не свою ноту…

Приближался день демобилизации. И Николай Рубцов – теперь уже не столь беззаботно, как раньше – думает о предстоящем выходе «на гражданку», о выборе жизненного пути – единственного из возможных: ведь только в этом случае жизнь обретет смысл, станет наполненной и радостной.

Сохранилось письмо, посланное им в те дни одному из самых близких друзей – Валентину Сафонову… «Скажу только, что всё чаще задумываюсь, каким делом заняться в жизни. Ни черта не могу придумать! Неужели всю жизнь придётся делать то, что подскажет обстановка? Но ведь только дохлая рыба (как гласит народная мудрость) плывёт по течению».

О призвании поэта, как видим, здесь пока ни слова… В одном из первых писем другу после демобилизации он скажет уже более определённо: «Хочется кому-то чего-то доказать, а что доказывать и кому – не знаю. А вот мне сама жизнь давненько уже доказала необходимость иметь большую цель, к которой надо стремиться». И потому вполне можно предположить, что к моменту демобилизации он выбрал для себя эту «большую цель», которая и называлась – Поэзией.  

 

Нарвская застава

Демобилизовавшись осенью 1959 года, как свидетельствую многие источники, Николай Рубцов решает ехать в Ленинград. Там поэты, журналы, издательства… Но где он будет там работать и жить? Однако махнул на всё рукой – поехал… Помыкавшись какое-то время, он поступил работать кочегаром на знаменитый Кировский завод за Нарвской заставой…

Николай быстро нашёл дорогу в заводское   литобъединение, а через него – и в редакцию многотиражки. Вскоре его стихи появились на страницах этой газеты, а осенью 1961 года и в сборнике «Первая плавка», составленном из стихов поэтов-рабочих Кировского завода.

Но рамки заводского литобъединения для него были узки. И потому он посещал одновременно более солидное литобъединение «Нарвская застава», которое давало выход уже на и на большие литературные вечера, и в журналы.

«На занятиях литобъединения Николай Рубцов слышал не одни похвалы. Его критиковали за “отрыв от жизни” (мало, дескать, стихов о рабочем классе), но в то же время кружковцы, видимо, догадывались, что перед ними поэт настоящий, поэт “милостью божьей”» (С. Викулов)…

Навёрстывая упущенное время, Николай сдаёт экзамены за десятилетку экстерном.

 

«Много я вам хлопот доставил…»

Николай РубцовНа творческий конкурс литинститута Николай Рубцов представил самодельную книжку «Волны и скалы». В неё вошли тридцать восемь стихотворений. Пройдя успешно творческий конкурс и став студентом Литературного института имени А.М. Горького, он ждал на занятиях и семинарах не школярских разговоров о ямбах и хореях, а откровений о жизни, о душе человеческой… И неудивительно, что ему, уже сформировавшемуся поэту с самобытным талантом, скоро стало просто скучно отсиживать часы в зачастую, полупустых аудиториях. Зато, по рассказам близких друзей-поэтов Анатолия Передреева, Станислава Куняева, Владимира Соколова, которые в то время во многом повлияли на Рубцова, читал он запоем, нередко ночи напролет… А то, совсем неожиданно, уезжал куда-нибудь – чаще в село Никольское, где прошло его детство…

«В 1964 году в творчестве Рубцова, – пишет во вступительной статье к его книге в серии “Поэтическая Россия” критик и литературовед Вадим Кожинов, – наступает решительный перелом. В августе в журнале “Октябрь” были напечатаны пять его стихотворений, которые не только по-настоящему ввели его в литературу, но и бесспорно свидетельствовали, что Николай Рубцов –один из самых многообещающих поэтов… В те годы мы часто с ним встречались. Он был безгранично предан поэзии. Читал Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Некрасова, Есенина с такой страстью и самозабвением, что их ритмические речи представали как реальные события его собственной жизни, как его глубочайшие радости и страдания. А когда Николай Рубцов пел свои стихи « В горнице моей светло… », « Я уеду из этой деревни… », «Потонула во тьме отдалённая пристань… »– то рождалось ощущение, что звучат не стихи, а вдруг вырвавшаяся из недр жизни стихия».

…К сожалению, в любви поэт не был счастлив. Та, которую любил он пылкой и нежной любовью, не дождалась его, пока он скитался по морям…

Не каждая способна связать свою судьбу с человеком, душу которого постоянно сжигает творческий непокой… Не сложилась его семейная жизнь и с другой женщиной, подарившей ему дочь… Об этом «Прощальная песня»,а вернее, песня разрыва его с семьёй:

 

…Мы с тобою как разные птицы,

Что ж нам ждать на одном берегу?

Может быть, я смогу возвратиться,

Может быть, никогда не смогу…

Но однажды я вспомню про клюкву,

Про любовь твою в сером краю

И пошлю вам чудесную куклу,

Как последнюю сказку свою.

Чтобы девочка, куклу качая,

Никогда не сидела одна.

– Мама, мамочка! Кукла какая!

И мигает, и плачет она!

 

Поэт ни в чём не упрекает женщину, но просит в свою очередь, понять и его.

Кто ж виноват, что они оказались «разными птицами»: разные одно гнездо не вьют…

«Николай Рубцов жил трудно, даже мучительно трудно, – далее вспоминает Вадим Кожинов. – Я говорю об его внутренней, духовной жизни, хотя и внешние условия его быта складывались нелегко. В 1964 году за ряд прегрешений он был переведён на заочное отделение литинститута, что означало для него потерю постоянного пристанища и средств к существованию – пусть и очень скромных, но регулярно получаемых».

«Николай был непрост в общении, – рассказывает в своих воспоминаниях проректор Литературного института по научной и учебной работе, критик Александр Михайлов. – Это знают бывшие студенты, учившиеся с ним, и его товарищи вологжане, он сам страдал от этого, искренне раскаивался в своих проступках, снова срывался. И требовалось много терпения и такта, чтобы помочь ему хотя бы удержаться в институте, не попасть в какую-нибудь скандальную историю.

Уже после защиты дипломной работы, то ли во время государственных экзаменов, то ли перед их началом, я встретил Николая во дворе института на Тверском бульваре и зазвал к себе в кабинет. Поспрашивал насчёт работы, печатания и прочих дел. Отвечал Николай как-то односложно, как будто чего-то стеснялся. Разговор явно не клеился. Мы попрощались за руку, и Рубцов, как-то неловко потоптавшись на месте, словно не зная, что делать дальше, повернулся ко мне и, глядя куда-то в окно, сказал глуховато:

– Вы уж меня простите за мои художества… Много я вам хлопот доставил… А институт всегда добром вспоминать буду…»        

К 1964 году у него установилась связь с Вологодской писательской организацией, которая пригласила Рубцова, как земляка, на очередной семинар молодых писателей. Его стихи на этом семинаре были высоко оценены и рекомендованы Северо-Западному издательству Архангельска. Через год книжка вышла. Однако такая долгожданная, она едва ли обрадовала 29-летнего автора: ибо тонюсенькая, невзрачная, книжка не давала представления о действительных возможностях его таланта.

Через два года чрезмерная осторожность архангельских издателей была компенсирована. В 1967 году по инициативе известного русского поэта Егора Исаева была издана книга Николая Рубцова «Звезда полей», вышедшая в Москве, в «Советском писателе», которая сразу поставила его в первый ряд современной поэзии, хотя это и понимали тогда немногие.

Произвела, видимо, впечатление она и на архангельских издателей, и они выпускают вторую, значительно более объёмную книгу земляка «Душа хранит» (1969). В следующем году к этим трём сборникам присоединится и четвёртый («Сосен шум»), выпущенный снова «Советским писателем» и готовится к изданию своего рода итоговый сборник «Зелёные цветы», вышедший в свет, увы, уже после гибели поэта…

Книги Рубцова вызвали в то время ряд очень сочувственных, подчас даже восторженных откликов в критике. Его признание постоянно росло и расширялось. Кроме того, он, наконец, обрёл свой дом в столице его родной вологодской земли. Николая поддерживали здесь друзья и соратники по литературе – Виктор Астафьев и Василий Белов, Виктор Коротаев и Александр Романов.

 

Обаяние неповторимой личности

Зрелые стихотворения Николая Рубцова отмечены печатью подлинной народности и человечности. Поэзия Рубцова не просто говорит нечто «о народе» (а также об истории и природе), в ней как бы говорят сами народ, история, природа. Их естественные «голоса» звучат в голосе поэта иногда с залихватской удалью – и тогда картины деревенской жизни празднично встают перед глазами читателей, выливаясь у него в прекрасные – восторженные и грустные одновременно – строки:

 

Давно ли, гуляя, гармонь оглашала окрестность,

И сам председатель плясал, выбиваясь из сил.

И требовал выпить за доблесть в труде и за честность,

И лучшую жницу, как знамя, в руках проносил!

И быстро, как ласточка, мчался я в майском костюме

На звуки гармошки, на пенье и смех на лужке,

А мимо неслись в торопливом немолкнущем шуме

Весенние воды, и брёвна неслись по реке…    

(« Я буду скакать по холмам… »)

 

Либо в голосе поэта нарастает тревога за будущее России и не даёт его неуёмному сердцу покоя, – и тогда она набатом звучит в его душе, предостерегая о грядущей опасности потомков. Как это мы видим в стихотворении « Видения на холме»:     

       

Взбегу на холм и упаду в траву.

И древностью повеет вдруг из дола!

Засвищут стрелы будто наяву,

Блеснет в глаза кривым ножом монгола!

.................................................................

Россия, Русь! Храни себя, храни!

Смотри, опять в леса твои и долы

Со всех сторон нагрянули они,

Иных времён татары и монголы.

Они несут на флагах чёрный крест,

Они крестами небо закрестили,

И не леса мне видятся окрест,

А лес крестов в окрестностях России…

 

Николай Рубцов велик прежде всего проницательным видением жизни русского народа, и это подтверждается сейчас гонимыми бедностью стариками, бездуховностью чиновников, простодушием и любвовью к родной природе, Отечеству, русской истории, детям и старикам самолучших людей страны…

Так же неподдельна и органична и другая черта поэзии Николая Рубцова – её человечность. Он не умиляется со стороны другим человеком, наслаждаясь этим своим умилением, а даёт ему войти в стих с его собственной правдой. Иллюстрацией тому служат стихи «Русский огонек», «На ночлеге», «Добрый Филя», и многие другие. Например:

 

Я запомнил, как диво,

Тот лесной хуторок,

Задремавший счастливо

Меж звериных дорог…

Там в избе деревянной,

Без претензий и льгот,

Так, без газа, без ванной,

Добрый Филя живёт.

Филя любит скотину,

Ест любую еду,

Филя ходит в долину,

Филя дует в дуду!

Мир такой справедливый,

Даже нечего крыть…

– Филя! Что молчаливый?

– А о чем говорить?

(«Добрый Филя»)

 

Замечательны   стихи   Рубцова о животных и птицах… Олицетворяя их, он воспроизводит всю гамму человеческих чувств в разных жизненных ситуациях, случающихся с этими бессловесными героями, как это показано в стихотворении «Коза»:

 

Побежала коза в огород.

Ей навстречу попался народ.

– Как не стыдно тебе, егоза? –

И коза опустила глаза.

А когда разошелся народ,

Побежала опять в огород.

 

Или воспроизводит перед нами трагические картины жизни этих героев, требующих нашего сочувствия, а иногда и человеческого участия, как звучит это в стихотворениях «Вечернее происшествие», Журавли» и в цикле детских стихов, таких как «Ласточка», «Воробей», «Ворона», «Медведь»…

Какой пронзительной интонацией и болью наполнены строки стихотворения «Ласточка»,где поэт вместе с горестной пичугой оплакивает нелепую гибель её несмышлёныша-птенца. Такие стихи невозможно читать без слез сострадания. Это так близко людским чувствам, особенно отцовским и материнским.

 

Ласточка носится с криком.

Выпал птенец из гнезда.

Дети окрестные мигом

Все прибежали сюда.

Взял я осколок металла,

Вырыл могилу птенцу,

Ласточка рядом летала,

Словно не веря концу.

Долго носилась, рыдая,

Под мезонином своим…

Ласточка! Что ж ты, родная,

Плохо смотрела за ним?

 

Николай Рубцов принадлежал к тому поколению людей, в детских душах которых тяжёлым и грозным эхом отозвалась война. Сиротство, голод, холод, тоска по родительской ласке, по домашнему уюту; потом скитания по стране, тяжёлая работа наравне со взрослыми – всё это пришлось пережить Николаю Рубцову. В таких условиях душа человека или глохнет совсем и превращается в камень, или становится болезненно чувствительной к чужому горю и страданиям…

Что касается бытовой обустроенности, то, начиная с семилетнего возраста и почти до самой гибели Николай Рубцов не знал, что такое отдельная комната, а тем более кабинет с письменным столом и книжными полками; общая комната в детдоме; тесная каюта на четверых на корабле; и снова общая комната в рабочем общежитии; а потом – крестьянская избёнка с тремя подслеповатыми оконцами по    фасаду;   и   лишь   незадолго   до смерти – однокомнатная   квартира в Вологде, не успевшая стать его рабочим кабинетом.

Но внешние обстоятельства жизни не имели для Николая Рубцова существенного значения, и, конечно, не смогли снять или хотя бы ослабить противоречия, часто овладевавшие его душой. И нет сомнения, что гибель его не была случайной. В целом ряде стихотворений с полной ясностью выразилось доступное немногим истинным поэтам, остро ощущающим ритм своего бытия, предчувствие близкой смерти. Он даже точно предсказал это в стихотворении:

 

Я умру в крещенские морозы.

Я умру, когда трещат березы…

 

В морозную крещенскую ночь, 19 января 1971 года Николай Рубцов во время тяжкой ссоры был убит женщиной, которую собирался назвать женой.

Похоронили его на новом кладбище за городской чертой.

Позже по ходатайству писателей и общественных организаций именем Николая Рубцова была названа улица в Вологде. Она такая же короткая, как и его жизнь. Одним концом упирается в улицу Гоголя – любимого писателя Николая Михайловича, – другим она выходит на реку Вологду и белокаменный храм Софии, воспетый поэтом и не единожды им посещаемый.

В родном городе Тотьме имя Николая Рубцова присвоено районной библиотеке, а на берегу Сухоны в честь него разбит парк и бескорыстными стараниями талантливого скульптора Вячеслава Михайловича Клыкова, лауреата Государственных премий СССР и РСФСР, воздвигнут памятник поэту.

Народ помнит, чтит и бережёт дорогое сердцу имя…

В настоящее время опубликовано много книг, литературных статей и воспоминаний современников Рубцова о его горестных, полных страдания и лишений детских и юношеских годах… Немало литературоведческих статей и исследований посвящено творчеству Николая Рубцова учёными Института Мировой литературы при Академии РФ, а также ведущими российскими поэтами и критиками.

Давая оценку творчеству Рубцова, Вадим Кожинов писал: «Неоспоримый признак истинной поэзии – её способность вызывать ощущение самородности, нерукотворности стиха… Лучшие стихи Николая Рубцова и обладают этим редким свойством…»              

 

Меж болотных стволов красовался восток огнеликий…

Вот наступит октябрь – и покажутся вдруг журавли!

И разбудят меня, позовут журавлиные крики

Над моим чердаком, над болотом, забытым вдали…

Широко по Руси предназначенный срок увяданья

Возвещают они, как сказание древних страниц.

Всё, что есть на душе, до конца выражает рыданье

И высокий полёт этих гордых прославленных птиц...

(«Журавли»)

 

Кажется нам и сегодня, по прошествии многих лет со дня написания Николаем Рубцовым этих пронзительных стихов, что они всегда существовали в природе до определённой поры, и только однажды поэт смог извлечь изо всей разноголосицы окружающего мира те единственные, слова, которые и вылились в неповторимые по состоянию его души на тот час строки.  

Уже сегодня можно с уверенностью сказать, что имя поэта прочно вошло в народное сознание. Поэтому так велик у людей интерес к поэзии Рубцова: ибо в ней всегда присутствует обаяние неповторимой личности, жизнелюбие молодости, чистота и свет истинно русского таланта.

Подтверждением тому служит большинство его удивительных по средствам художественной выразительности и пронзительной правде стихотворений, воспевающих не только самозабвенную любовь к малой родине с её неповторимыми северными пейзажами и населяющими её издревле самобытными по своей исконной сути людьми, но и много других стихотворений, иронически тонко подчеркивающих на протяжении всей жизни поэта его абсолютное равнодушие к неустроенности своего быта и досуга.

Одним из таких ярких иронических стихотворений Николая Рубцова и является «Элегия», искрометные строки которого знает, наверное, каждый из почитателей его таланта:

 

…Стукну по карману – не звенит.

Стукну по другому –   не слыхать.

Если только буду знаменит,

То поеду в Ялту отдыхать.

 

памятник в Тотьме – скульптор Вячеслав КлыковПрочитав уже после смерти поэта эти весёлые строки и представив на миг, за семь тысяч вёрст от нас, воспетое в песнях «…самое синее в мире – Чёрное море моё…» – с набившимися в прибрежные его воды, как сельди в бочку, лоснящимися от экзотичного загара отдыхающими, освежающими себя дорогими искромётными напитками, и тут же осмотрев свой скудный кошелёк с полученными отпускными за год работы на Севере, я также иронично улыбнулся и, охолонувшись жарким июльским полднем в нашем бирюзово-мглистом рукотворном море, уже без снедаемой меня жажды к Югу, написал стихи, посвящённые памяти Николая Рубцова, которыми, уважаемый читатель, и закончу своё повествование о великом русском поэте.

 

Памяти Николая Рубцова

 

Не слагал он гимн червонцам.

Что поэту кошелёк?!

В Ялте денег тех под солнцем

На неделю –   крайний срок…

Не искал он праздной лени,

Счастья купленных минут:

Их дороже край олений,

Край, где радуги цветут.

Где на солнечных полянах

Паучок, забравшись в тень,

Из серебряных туманов

Тянет нить в осенний день…

Там, в избушке, у оконца,

Когда день лучи гасил,

Он писал стихи о солнце,

Пел о северной Руси…

В те края не за калымом

Средь седых полярных мхов

Брёл поэт, пропахший дымом

И охрипший от стихов.

 

Владимир Корнилов,

член Союза писателей России,

член Союза журналистов России

и член Международной Гильдии Писателей

 

Январь-2011

Братск

 

Иллюстрации:

фотографии Николая Михайловича разных лет;

живописный портрет поэта кисти Михаила Копьева;

обложка пластинки с песнями на слова НР;

эпизод вечера, посвящённого 70-летию Николая Рубцова;

памятник в Тотьме - скульптор Вячеслав Клыков
 

Биографическая справка об авторе статьи

Владимир КорниловВладимир Корнилов – член Союза писателей России и Союза журналистов России, член Международной Гильдии Писателей.

Окончил Литинститут имени А.М. Горького. Женат. Имеет дочь и сына, которые подарили ему трёх внучат. В 1992-м году по рекомендациям Владимира Цыбина, Ростислава Филиппова и Андрея Румянцева принят в члены Союза писателей. Победитель 8-го Всероссийского поэтического конкурса «Звезда полей-2008» имени Николая Рубцова. Лауреат «Сибирского литературного конкурса имени писателя Геннадия Карпунина – 2008» (Новосибирск) – награждён дипломом «Золотой Синильги». Лауреат журнала «Сибирячок» (Иркутск, 2009). Лауреат второго международного фестиваля славянской литературы и культуры «Славянские традиции-2010» – награждён Почётными премиями Международного Сообщества Писательских Союзов имени Владимира Даля и Конгресса Литераторов Украины имени Юрия Каплана с вручением именных медалей. Лауреат второго Международного поэтического конкурса «Звезда полей-2010» имени поэта Николая Рубцова. Победитель первого этапа международного поэтического конкурса «Золотая строфа-2010». Финалист III международного литературного фестиваля «Русский стиль-2010» (Германия) – награждён дипломом. Полуфиналист международного конкурса «Литературная Вена-2010» (Австрия). За многолетнюю плодотворную работу в современной русской поэзии дважды награждён  грамотами Союза писателей России.

Автор 13 поэтических книг и одной книги прозы, изданных в Москве и в Иркутске в 1984–2006 годы (две из них – написаны для детей). В 2009-м в издательстве «Российский писатель» вышла книга избранных стихотворений «Отпусти на волю музыку души». Редактор книги Николай Дорошенко.

Подборки стихотворений