* * *
Мы сваливались под крайними хатами –
малолетки с пушком над губой,
нас колхозные бабы расхватывали
и кормили как на убой.
Отдирали рубахи потные,
Тёрли спины – нехай блестит!
Искусали под утро подлые,
Усмехаясь: «Господь простит…»
А потом, подвывая плакали,
провиантом снабжали впрок.
И начальнику в ноги падали,
Чтобы нас как детей берег.
1941–1943
Баллада о расстрелянном сердце
Я сотни вёрст войной протопал.
С винтовкой пил.
С винтовкой спал.
Спущу курок – и пуля в штопор,
и кто-то замертво упал.
А я тряхну кудрявым чубом.
Иду, подковами звеня.
И так владею этим чудом,
Что нет управы для меня.
Лежат фашисты в поле чистом,
Торчат крестами на восток.
Иду на запад по фашистам,
как танк – железен и жесток.
На них кресты
и тень Христа,
на мне – ни Бога, ни креста:
– Убей его! –
И убиваю,
хожу, подковами звеня.
Я знаю: сердцем убываю.
Нет вовсе сердца у меня.
А пули дулом сердца ищут.
А пули-дуры свищут, свищут.
А сердца нет,
приказ – во мне:
не надо сердца на войне.
Ах, где найду его потом я,
исполнив воинский обет?
В моих подсумках и котомках
для сердца даже места нет.
Куплю плацкарт
и скорым – к маме,
к какой-нибудь несчастной Мане,
вдове, обманутой жене:
– Подайте сердца!
Мне хоть малость! –
ударюсь лбом.
Но скажут мне:
– Ищи в полях, под Стрием, в Истре,
на польских шляхах рой песок:
не свист свинца – в свой каждый выстрел
ты сердца вкладывал кусок.
Ты растерял его, солдат.
Ты расстрелял его, солдат.
И так владел ты этим чудом,
что выжил там, где гибла рать.
Я долго-долго буду чуждым
ходить и сердце собирать.
– Подайте сердца инвалиду!
Я землю спас, отвёл беду. –
Я с просьбой этой, как с молитвой,
живым распятием иду.
– Подайте сердца! – стукну в сенцы.
– Подайте сердца! – крикну в дверь.
– Поймите! Человек без сердца –
куда страшней, чем с сердцем зверь.
Меня Мосторг переоденет.
И где-то денег даст кассир.
Большой и загнанный, как демон,
без дела и в избытке сил,
я буду кем-то успокоен:
– Какой уж есть, таким живи.
И будет много шатких коек
скрипеть под шаткостью любви.
И где-нибудь, в чужой квартире,
мне скажут:
– Милый, нет чудес:
в скупом послевоенном мире
всем сердца выдано в обрез.
1944
* * *
Страна лесов,
Страна полей,
Упадков и расцветов,
Страна сибирских соболей
И каторжных поэтов,
Весь мир хранит твои меха,
Но паче дух орлиный –
Он знает стоимость стиха
И шкурки соболиной.
И только ты, страна полей,
Предпочитаешь сдуру
Делам своих богатырей
Их содранную шкуру.
1949
* * *
Я в детстве любил воевать –
А в юности был невоинственный:
Мне слышался голос таинственный.
Он мне не велел воевать.
Но юность пришлась на войну.
И я воевал – что поделаешь? –
И я убивал – что поделаешь? –
Как гвозди в песок забивал.
Давно поистлели в гробах
Немецкие боги дебильные.
И только пески надмогильные
Скрипят у живых на зубах.
Егерь
Обломали парня в лагерях.
Ходит нынче парень в егерях.
Ходит – в ус не дует – по лесам.
Лысый – не грустит по волосам:
Нет волос, да шапка здорова,
Вот и не замёрзнет голова.
Обломали парня в лагерях:
Ходит он, как барин, в егерях.
За ружье, за бабу, за уют
Да за то, что в морду не дают –
Спит не спит
И до свету встаёт,
«Широка страна моя…» – поёт.
А ему ль не знать, как широка:
Всю прошёл ещё до сорока.
А ему ль не ведать, чем живём:
Только тем, что из лесу крадём.
Знать не знает –
До свету встаёт –
Мужикам зажиться не даёт.
Чёрный ворон
В маскхалате белом:
Горе – ворам,
Слезы – матерям.
Кто-то говорит, что «не в себе он».
Кто-то, что «себя не растерял».
Цельный парень ходит в егерях.
Лучше бы он помер в лагерях…
1954
* * *
В России плохо с мужиками,
Чтоб с головою
Да с руками, –
И не одна война виной,
И революцией одной
Не оправдать –
тоска их съела:
Попробуй посиди без дела,
К беде Отечества спиной?!
Борцы,
Аскеты,
Сумасброды,
Земной презревшие уют,
Копают тупо огороды
И водку пьют
Или не пьют.
Их нет в искусстве, нет в науке,
Их запах выдрали из книг,
Чтоб внуки их
и внуков внуки
Учились жизни
Не у них…
1956, 1961
* * *
Порушены мёртвые связи,
Иная упрочена связь:
Проныры – из грязи да в князи,
Народишко мордою в грязь,
Как раной открытой прижался –
Отторгни его, оторви.
Прижался, приник, прилежался.
Чтоб храмом восстать на крови.
Кровит над забором рябина
Всей горечью подлых кровей –
Россия,
Опять ты – чужбина
Для лучших твоих сыновей.
* * *
Нет денег,
хоть и надо их немного…
А нам сегодня б выбраться туда,
где лес ладошками кленовыми
перебирает провода.
И над землёй – вечерний звон,
как зов сердечный издалека.
Где небо чёрное,
Как зонт,
пилот роняет с самолёта.
Таруска.
Берег.
Как во сне
и лес, и дом, приблудший к лесу.
Там нынче мелкой крупкой снег
Шуршит по мёрзлому железу.
Там все
в заботах о тепле.
Шаги – размеренны, негулки.
Лишь тень любви моей к тебе
там громко топчет переулки.
1962
* * *
Не заслуга быть белым,
не достоинство – русым.
Очень трудно быть смелым.
Очень просто быть трусом.
Кто не продал Россию
ради денег и славы,
знает: трудно быть сильным,
знает: просто быть слабым.
Знает: трудно жить крупно,
проще жить – осторожно:
добрым – сложно и трудно,
а недобрым – несложно.
Люди смелого роста –
улыбаемся грустно:
нам, конечно, непросто,
нелегко...
Но не гнусно!
1949
К России
Евгению Яковлевичу Хазину
Я не болезнь, я боль твоя, Россия,
Не праздничная тряпка к ноябрю,
Но, словно придорожная осина,
Стыдом твоим горюю и горю.
Я – крик и кровь,
Рассечённая бровь,
Молитва, подымающая крыши,
И та слеза, что катится в тиши.
И ты меня, смотри, не заглуши!
Шагни в огонь – и ты меня услышишь
И в слове «ах!»,
И в вопле,
и в мольбе.
Я не с тобой,
Не рядом,
Я – в тебе:
Я не болезнь,
я боль твоя,
ты слышишь?
Иду, по язвам боязно ступая,
То острая, как нож
(Но я не нож!),
То нудная, подспудная, тупая –
Осины оклеветанная дрожь.
И ты меня, как лошадь, не стреножь,
Не жги, как придорожную осину,
Что плачется, как нищий, на миру.
Я – боль твоя.
И если я умру –
Тебе ж не поздоровится. Россия…
1965
* * *
Люби меня тихо и грустно,
пока за порогом темно,
любить, как болеть – безыскусно –
никто не умеет давно.
Но с глазу на глаз и заглазно,
едва зарумянится свет –
люби меня полно и праздно,
как будто усталости нет.
А в этой больничной одежде,
где я и четыре угла, -
люби меня просто, как прежде,
когда не любить не могла…
1971
* * *
Когда я вернулся с войны,
меня не узнали,
Говорили, что знали такого-то,
Но что это не тот…
Убивали меня, воскрешали,
До зубов пеленали,
Через край зашивали суровыми нитками рот.
И вернулся, конечно, не тот.
Но – вернулся! –
Чтоб, к земле приклонившись,
Вернуть хоть какого – того!
Сколько раз, не сломав головы,
Через голову перевернулся
Искушённый преемник –
Наследник пути моего.
И покуда живой – тот вернувшийся, –
Тлеет надежда,
Что проснётся однажды, разжав кулачонки, во мне
Долгожданный, дурной,
По сегодняшним меркам – невежда,
Позабывший о славе, о грязи,
О прошлой войне…
1976
* * *
Кончаются читатели стиха,
Но никогда не кончатся поэты:
Они как первый цвет, как первоцветы,
Их поступь изначальна и легка.
Полуулыбка, вздох, два-три штриха –
И все на всё получены ответы,
Все в точности исполнены заветы,
И всё обнажено, как до греха.
Лиха беда начало – не лиха! –
И не беда, пока точны приметы –
Свежи закаты и светлы рассветы.
Пока колдует лозами река,
И, словно этот шёпот лозняка,
Легко осуществляются сонеты.
1990
* * *
Умираю, не спеша, в работе.
Рою ров,
тащу бревно к сараю.
Спрашивают люди:
– Как живете?
– Так вот, – улыбаюсь, – умираю.
И они не слушают ответа,
Улыбаюсь, значит, всё в порядке.
Человечеству не жалко лета,
Если тыква толстая на грядке.
– Всё в порядке! –
и иду к сараю
От лопатной к скобельной работе.
– Так вот, – улыбаюсь, – умираю, –
Если спрашивают:
– Как живете?..
* * *
Сколько лет? Сколько дней? Сколько книг?
Может, этот обманчивый миг –
Мой последний обманчивый миг,
Где ни лет, и не дней, и ни книг,
Всё здесь правильно – то или сё, –
В этом мире – привычка на всё,
Не привыкнет никто к одному, –
Что относится это к нему,
Не к кому-то, но прежде – к нему!
А точнее – ко мне одному,
Потому что с уходом моим
Всё не мне и – не нам! –
Только им –
Вся несносная боль бытия,
Та, которой не выдержал я.
1993
* * *
Блажен, кто мог
не что есть мочи
Благому следовать совету,
Но просто радоваться ночи
И просто радоваться свету.
И не страшиться перехода
В потусторонние начала.
Блажен тот муж,
кого погода
Ненастная не огорчала.
Кто ясен явно был и тайно
В стеченье неблагополучий.
Блажен и благ,
кто неслучайно
Прошёл, как наш счастливый случай.
1994
Молитва
Одиночество одиночеств
Умножается от вражды.
Собери нас, предвечный Отче,
На земные Твои следы.
Дай опору нам, дай надежду,
Отведи неблагие сны,
Дай нам слово живое – между! –
Чтобы были всегда ясны.
Тяжко – истинно! – если нету
Слова этого на губе.
К Твоему припадаю свету,
К телу ближнего, как к Тебе.
И коснувшись уже покоя,
И простив моему врагу,
Окровавленною щекою
Что-то выразить не могу…
© Николай Панченко, 1941–2005.
© 45-я параллель, 2020.