Наталья
Розенберг

Осипу Мандельштаму

В попытке сохранения былого 
великолепия, нашаривая слово, 
и междометия хватая на лету, 
в слезах полубезумья и поту, 
рванусь сквозь молодость и детство, 
трамвайное кольцо и кутерьму 
домов жилых да по соседству, 
в мясистой зелени, тюрьму… 
Не возбраняется, однако же, черкнуть 
живьем записку, может быть, умея 
воробушком последовать за нею, 
порхнуть за дом, назначенный на слом 
и, расчирикаться про первые стихи, 
мол, скатывались в трубочку бумажки, 
сей паранойный способ не был блажью, 
казалось, так сподручнее для них, 
жить налегке… Тесёмочка крепка. 
Я клювом развяжу гнилые нити, 
почти что зрительно закручивая винтик 
в куриный мозг, в разверзнутую пасть. 
Там, в кровь вошел, как в реку, 
     Мандельштам, 
закидывая голову, картавя, 
последних семь черновиков оставив 
топтать чужим казенным сапогам. 
Я всё до буковки на волю передам: 
досвистывать, доклёвывать, лукавить, 
орешками раскалывать на память 
враздрызг, и всласть…