Наталья Полякова

Наталья Полякова

Четвёртое измерение № 6 (426) от 21 февраля 2018 года

Время дрова обнимать

* * *

 

А свет по форме может быть любой:

То сажей газовой, то веткой голубой.

Он обитает в окнах и очках.

И в женщине с ребёнком на руках.

Закрыть глаза, считать до тридцати,

В вагоне спать, не знать, куда идти.

Открой глаза: вот лестница, вот дверь,

Вот мир за ней в ожогах от потерь.

Он уступает место старикам.

Придёт пора, и он уступит нам –

Не гладью вышьет землю, а крестом.

Родится женщина, а девочка потом.

 

* * *

 

Пережидая дождь под козырьком,

Найдёшь себя счастливым стариком,

Свежайшийхлеб разламывая с хрустом.

В кармане жизнь, потерянная Прустом:

Пустой конверт, бумага и билет

Писательский. А прочего в нём нет.

Как нет листвы. И осени не жалко.

Она пришла не шатко и не валко,

До белизны отмыла старый двор.

А ты стоишь у дома до сих пор.

 

* * *

 

А. Р.

 

Отыщет нас на смятой простыне

Обычный день, шагнувший из-за шторы

В наш съёмный рай с цветами на окне,

Где чередуем сны и разговоры.

А вещи – пыль, а деньги – шелуха.

Есть только свет, и он во всём на свете.

И мир – не мир, а форма для стиха,

Где мы за рифмы точные в ответе.

 

Центральный рынок в Ростове-на-Дону

 

Там свет, как снег, идёт наискосок

Пронзив морозный воздух воскресенья.

Там из граната давят терпкий сок.

Там сало, раки, овощи, соленья.

Под куполом торговые ряды,

На стенах рам графические тени.

Там снятся яблокам осенние сады

И пряный запах скошенных растений.

В глазах у рыб застыл холодный свет

Большой реки и вод её теченье

В которой рыбаков, как смерти, нет –

Есть только осень в авторском прочтенье.

Пустые руки виноградных лоз

И ягоды, оставленные в зиму.

Кружение над ними сонных ос.

Узор листвы в земле наполовину.

Над ним силки трамвайных проводов.

В них месяца потерянныйволанчик.

И семечки, и стайка воробьёв,

И бабушка. Купи у ней стаканчик.

 

* * *

 

Время дрова обнимать и нести неуклюже в дом,

Свет и тепло высекать из подмокших спичек.

Смысл неведом, но внутренним чувством ведом,

Пёс на платформу выходит на зов электричек.

Здравствуй, собака! Так лето нелепо прошло…

К спальным вагонам таранку несла и картофель

Девочка в гольфах, а бабушка –гжель и стекло.

Звон, отскочив, ударялся в гармонику кровель.

Бабушка пахла мукой и остывшей золой.

Девочка – щебетом птичьим и счастьем щенячьим.

Запах одной засыпали разбухшей землёй.

Запах другой увозили в вагоне гремящем.

Так пёс прибился ко мне, и так мы живём:

Ходим на станцию, связаны этой привычкой.

Воздух, как жизнь, обретает и вес, и объём.

С хлопьями снега, летящими за электричкой.

 

* * *

 

Треск и шорох – простой звукоряд.

Сладкий запах церковного воска.

Это ульи на поле горят,

И чернеет на досках извёстка.

И гречихи цветущей ожог.

Белый дым и кедровые смолы.

Это искры роятся у ног

Или мёртвые пчёлы?

 

* * *

 

Приди в себя, но свет не зажигай –

Пусть рыбки звёзд качаются над домом.

И если есть на свете света край,

Он в облаке и облике знакомом.

За край уже срываются слова

И ангелы, чьи руки в рыжей глине.

Там я и ты – стрела и тетива,

Уже неразлучимые отныне.

 

* * *

 

Зима грунтует грубый холст земли,

Пропитанный дождём, крупнозернистый.

Чтоб кисти беличьи нарисовать смогли

Следы зверей и серый лес безлистый.

Моих подошв нехитрый мастихин

Смешал цвета, и всюду глина, глина.

Но выбралась из потемневших глин

На свет, на снег, где ранена рябина.

Она роняет ягоды в сугроб,

Они в снежинках ломких, как в извёстке,

На перекрёстке всех звериных троп.

И на моём случайном перекрёстке.

 

* * *

 

Если б знал знаменитый Коперник –

Мы у чёрной дыры на краю

Собираем бессмертный бессмертник

И латаем лачугу свою.

 

Люстру в центр и мебель вдоль стенки –

Обживаем кирпич и бетон.

Раздвигаем диван и коленки.

И не плачем, не плачем потом.

 

Вышел мир из большой центрифуги.

Полоскание, глажка, шитьё…

Космонавты берут на поруки

Бессистемное наше житьё.

 

Ближе к морю ветвистее устье.

Космос помнит своих мертвецов.

Мы находим младенцев в капусте

И растим их потом без отцов.

 

* * *

 

Пока лежишь ты высохшим цветком,

уткнувшись в буквы на листе шершавом,

идёт ребёнок в шортах босиком

и синий цвет несёт в ведёрке ржавом.

 

А в нём цыплячий тополиный пух,

и чёрные гремят на дне моллюски.

У ласточек захватывает дух,

и радио трещит по-белорусски.

 

Но память просит точный перевод,

по ком звенело старое ведёрко.

И, кажется, переведёшь вот-вот

сквозь пустоту смешливого ребёнка.

 

Пусть он отыщет в «Горе от ума»

пастушьей сумки позвоночник ломкий.

И смерть пройдёт как обморок – сама –

по самой кромке.

 

* * *

 

Я – зерно на Твоей ладони,

Птица-время меня клюёт.

Днём косили траву на склоне.

Ночью снова она растёт.

 

И в высокой осоке всюду

Слышен шёпот и детский смех.

Он имеет свою амплитуду

И легко поднимается вверх.

 

Где созрели гранатами звёзды.

Заблудился один космонавт.

Разломи, пусть жуки и стрекозы

На бордовые зёрна летят.

 

Из сухой, пожелтевшей осоки

Дети яркий сложили костёр.

Только путник, в ночи одинокий,

Не заметил его до сих пор.

 

* * *

 

Вот пахнет прокисшими щами

Столовка вокзала.

Вот люди проходят с вещами.

Прошли. Их не стало.

 

Вот тащит баул нищебродка,

Худа и патлата.

Была пионерка, красотка,

Возможно, когда-то.

 

Но ты проходи, посторонний,

Разглядывать стыдно.

Глаза у бездомных бездонней,

Но слёз в них не видно.

 

Носильщики катят тележки

Тюки, чемоданы.

Мы дети огромной ночлежки –

марии, иваны.

 

Пора убежать от сиротства,

Читай от юродства.

Пока всё становится прошлым.

Становится прошлым.

 

* * *

 

Я в сад вошла, скатившийся к реке

В тумане рыжем, в рыжей шелухе.

В нем яблоко как брошенное слово,

Над ним засохший зонт болиголова.

Прощает плод бессилье сонной ветки.

Впадают в спячку бурые медведки.

Свой лабиринт покинул короед.

А я молчу, во мне ни слова нет.

Дитя земли – трава, чертополох.

И слово – выдох, и молчанье – Бог.

 

* * *

 

Покойные с нами в стихах говорят или прозе.

Мы пьём за их вечность вино на февральском морозе.

 

На старойХитровке под небом слепым и беззвёздным,

Где Осип один замечтался под снегом пастозным.

 

И режет сердца на куски неуклюжая жалость,

Чтоб тяжесть строки на несказанном слове держалась.

 

Чтоб жить в этом яростном мире легко и спокойно,

Растишь ты кому-то жену, а я выращу воина.

 

Пока параллельно истории катится детство,

Что им отдадим после всех этих войн в наследство?

 

Огни ли в больших городах или в сетках прицельных?

О, только б не черные ночи в оврагах расстрельных.

 

* * *

 

Вспомни свою жизнь без отвращения.

Ж.-П. Сартр

 

Включи жукам дежурный свет в окне.

И вспомни жизнь свою без отвращенья,

Как персонажи Горького «На дне»,

Как древоточец после превращенья.

 

Чем тише голос ночи, тем слышней,

Как исчезают лишние фонемы

Из сердца, солнца, лестницы, по ней

Уже идём, разбужены и немы.

 

И свет луны один на всех пролит.

Он держит нас в уме и на прицеле.

«Начни сначала», – скажет мне Евклид.

Он умер, да, но книги уцелели.

 

* * *

 

Не разобрать себя как сложный текст,

Не посчитать все стопы и длинноты.

Снимаются слова с привычных мест…

Как птицы и отыгранные ноты.

И не понять, где музыка жила,

В каких частях разобранной шкатулки.

Но выходила, плакала, звала

И наполняла парк и переулки.

И поднималась выше лип и крыш,

Летела снегом и толкала в спину.

Лови её! Ну что же ты стоишь?

В пустом дворе. В земле наполовину.