Если утро
Если утро – пусть небо и птицы.
Если полночь – пусть небо одно.
Или так. Если время проститься –
Приготовь и постель, и вино.
Будь добра, если только возможно,
Или так – не суди за спиной.
Не дели меня правдой и ложью –
Ты судьба. Оставайся судьбой.
Все могилы свои и курганы
На закате приди распахнуть.
Просто «утро» скажи, если рано,
Или так – разбудить не забудь.
Уходят беженцы мои
Уходят беженцы мои,
Всё безмятежнее их лица,
И лебедь красная садится
Закатом море напоить.
Прекрасна меркнущая птица.
Их имена на языке
К губам теряют доступ частный,
И соль, и вкус тягучих гласных,
И право болью бить в виске.
Но промедление прекрасно.
Ещё стоят на берегу
И раскрывают клювы чайки –
Так ловят рыбку Нескучайте
И голосов не берегут.
Но песни их необычайны.
Так убываем налегке,
Всё больше, больше чужестранцы,
О жизни с гидрой эмиграций
Болтая, как о пустяке…
Прекрасна вспыхнувшая в танце.
Серп
Ты родина. Сколько меня ты зовёшь…
Я слышу. Я помню. Я знаю.
Как ветер поёт, как склоняется рожь,
Под серп немоты попадая, –
Так спело бы сердце – но губ ему нет,
Так губы хоронят безмолвный ответ.
Не знаю я, кто ты такая.
Тоской бы назвать – но какая тоска
Эдем на груди не качает?
Я нищий без рук – а была бы рука,
Не знала бы сторону рая.
Деревья
Р.Г.
А вот деревья, вот деревья
Не ходят друг на друга лесом.
И землю чтут без суеверий,
И родину не сносят с места.
Она горит – они сгорают,
Чёрт знает как, но встык стоят.
И никогда не оставляют.
И ничего не говорят.
Побеждённые
Время – старый дезертир,
«Входит в город неприятель».
Здравствуй, славный Новый мир
В нежурнальном варианте.
Предисловие мертво.
Мы – из этих предисловий,
Пули Первой мировой:
«От минувшего, с любовью…»
Кабы лучше сочинить,
Отженить бы смерть от жизни
С русским «быть или не быть
Ветром в поле – только свистни!..»
А за полем пустыри,
Лес и сердце каннибала.
И стоят богатыри,
Где беспамятство застало.
Словно город Ретроград
Шел по улицам столетий,
И попал в него снаряд,
И войны он не заметил.
*
«Панихида…»
Смеются вороны твои.
За что, Василий Верещагин,
Тут кости русские легли
У Вислы, Одера и Праги?..
Вставай и заново рисуй –
И не опустит поп кадила,
И жизнь качнётся на весу
Перед открытою могилой,
Накроет обморок землёй.
Но возле божьего рабочего
Вторым причётником постой,
Последним, видевшим воочию.
Мы век чернил переживём,
Словами по небу промажем.
Но ты вставай и стой при нём
И в Третьей, и в Четвёртой даже.
Полоса
Самолета полоса,
На ладони линии.
А над нею небеса
Горькие и синие.
Так бы пить бы и смотреть,
Мерить взглядом-соколом –
И не жалко умереть,
Только неба около.
Счастье
Взять бы в руки – и в карман
Положить на день унылый,
Чтобы с горем пополам
Счастье пёрышком носилось.
Чтоб не весило ничуть
И кармана не теряло,
Не давило бы на грудь
Да рубаху бы не рвало.
Тихо в домике одно
Проживало
И на пуговку окно
Закрывало.
Пастушки и пастушки
Ах, милый Августин, ах, милый,
Идут по улице дожди.
Кого ты, песенка, забыла
И спишь в фарфоровой груди?
Ах, слишком нежно, слишком хрупко
Носить стеклянные сердца.
И незабудка, и забудка –
Динь-динь – и разбиваются.
Мы бы поладили с дождями,
Мой милый Августин, мой… ах…
Дожди не властвуют над нами,
Но умирают на руках.
И снова ходят по дорогам,
И ждут пастушку у крыльца.
И недотрога, и дотрога –
Динь-динь – и разбиваются.
Мы с пастушками из фарфора
О милости поговорим,
Когда покинем этот город
И разобьёмся вместе с ним.
О чём ты, песенка, жалеешь?
Любовь пропала, ну так что ж.
И нас бы вздёрнули на рее,
Да в поле реи не найдёшь.
Ах, моды ветреные эти,
Ах, электронный менестрель!
Со всем мы сладили б на свете –
Динь-динь – и снова динь-дилень.
………
У магазина раритетов
Я иногда ещё смотрю,
Как за приличную монету
Твою пастушку выдают.
Мой бедный
Мой добрый гений всё беднее,
Всё больше снега в волосах,
И воздух синью леденеет.
Остынь и ты, мой бедный страх.
Ещё полцарства до рассвета,
Одна прозрачная рука
Прошита бледной ниткой света
И легче призрака легка.
Держись, мгновение, попробуй
За оголённый локоток –
Найдёшь недвижный ужас гроба
И сновидений порошок.
Найдёшь и берег, и песок.
А впереди еще полцарства,
И ни собаки, ни коня.
И время, чёртово лекарство,
Вот-вот и вылечит меня.
Комарик
Колокольчика голос хрустальный
Зазвенит и опять пропадёт:
«Здесь когда-то такая Наталья
Проживала?» – «Теперь не живёт».
Отворится и хлопнет входная,
И комарик пройдёт по ножу.
«И не скажите, где проживает?»
«Да и этого вам не скажу».
Раздухарится пьяная липа,
И какой-то летающий шкет
Без единого вздоха и всхлипа
Просвистит комариную вслед.
Так, качаясь от летнего зноя,
Будет песенка долго звенеть:
«Тут покойно – а ты беспокоишь,
Тут так сладко во сне умереть».
Немая эпоха
Величество проходит у окна,
Роняя взгляд и штор не задевая.
Ей столько лет… не меньше, чем цена
За каждую прогулку над сараем.
Ей столько вёрст… не вместится в окно.
Есть счетовод – он собирает цифры.
Эпоха молчаливого кино –
Плыви, гречанка, сброшенная с Кипра.
Плыви, корабль снов и островов,
Моя рука качается с тобою –
Там тишина, но сколько ляжет слов,
Чтоб почернело море голубое…
Она прошла, рассыпав серебро,
И замерли матросы, прижимая
К холодной кружке воспаленный рот,
Не видя край и не желая края.
И оттого, что крох не подберу,
Что названного имени не вспомнить,
Я говорю с ней с лёгкостью старух
И с наглостью уверенных любовниц.
Безумная, но как она молчит –
И острова, и рыбы цепенеют,
Словно никто в шагреневой ночи
Не звал её по имени Персея.
Глаза
У мадонны глаза голубые,
Это честно художник наврал.
Это небо в глазах у Марии
Он увидел и нарисовал.
Он увидел в них много такого,
Что увидеть совсем не просил.
И набрал он что есть голубого,
И на веки ладонь положил.
Записки о сумасшедшем капитане
*
Как милосердно оставались дни,
Не торопясь из комнаты больного –
Больной был сам безумней, чем они.
Сестра! Сестра!.. Ах, ничего такого.
Вы вспомните о бедном старике?
Вы вспомните о бравом мореходе
С петицией в протянутой руке?
Сестра! Сестра! Куда же их выводят?
Неправда ваша – так не подают,
Неужто океаны обмелели!
Все океаны засыпают тут,
В прологе мира, в комнате с постелью.
Сестра! Сестра! А если корабли?..
Зачем же жгут, зачем же чёртов жгут!
«Сент-Августина», «Эмма», «Розали»…
Плевать в шестые номера кают!
Не пропускали.
Дуры.
Берегли
Последнего из проклятой земли.
*
А капитан –
Но он сошел с ума.
Но не на берег, нет, но не на берег?
Его взяла иллюзия сама
В ряды гребцов, прикованных к галере.
Кто вздумает его освободить –
Да будет сброшен в яростные волны.
Он обречён смотреть и не сходить
И океан безумием наполнить.
*
Все комнаты научены молчать –
С камнями разговаривать, как с морем.
И забывать, навеки забывать.
И всё же их язык огнеупорен.
Горит закат в подставленном окне,
Но каждый спящий камень отражает…
И яблоко расплавилось в огне –
А глаз глядит. Глядит не умолкая.
Мой враг, давай побелим ещё раз,
Стене скорбей простительна побелка.
Мой брат, а Бог тогда и вправду спас,
Когда не дал… Когда поставил к стенке.
*
Любимая, я, знаешь, как дышу? –
Из разговора с мёртвым капитаном, –
Проклятых мёртвых по морю вожу.
Что удивительно, но, в общем-то, не странно.
И сорок лет... Ведь время не прошло.
И не пройдёт, не сомневайся в этом.
Дышать по смерти так же тяжело,
Как проводить экскурсию с поэтом.
Но тот бы не был русский капитан,
Кто бы оставил парня по-английски.
По-итальянски. Бог не книгоман,
Но эти воды видел слишком близко.
*
Глухая улица, холодная земля,
Наверное, дадут немного снега.
Какой-то кит во чреве корабля.
Ты знаешь лучше место для побега?
Сейчас раскинет руки силуэт
И борт пробьёт короткая заточка.
И вывалятся на безумный свет
Кит и моря. И растворятся к ночи.
Глухая улица, январская земля,
К утру, похоже, высыплется манна.
Мы похороним рёбра корабля.
Ты оценил бы красоту обмана.
Сердце Карла
Ищейка след и сердце потеряла –
Так только ночь любила нас за страх.
А если не любила, то спасала.
А не спасла – качала на руках.
У тишины прозрачные ресницы,
У тишины огромные глаза.
И будет длиться, длиться, длиться, длиться…
И только ты, и ты не исчезай.
Пока молчит куриный запевала,
Смотри в глаза, но не тяни за край.
Она, предав, уже не предавала.
И ты меня, и ты не выдавай.
Все лепреконство наше черепками
Рассыплется в карманах дурака.
Я не хочу с открытыми глазами
Ждать ледяного крика петуха.
Рассвет, король… Не может быть рассвета
У опоённых карловым вином.
Но что за сердце вспыхивало бредом!
Какие псы сидели за столом!
© Наталья Перстнёва, 2019.
© 45-я параллель, 2020.