Наталья Перстнёва

Наталья Перстнёва

Новый Монтень № 6 (534) от 21 февраля 2021 года

Поцелуй

Зараза

 

Молчание, предполагаемое золотым цветком, вблизи выглядело распухшим на губах герпесом, оставалось ждать времени осыпания больных лепестков. Под которыми, быть может, сохранилась хоть одна серебряная капля.

Достаточно, чтобы проснулась река. Она вырастет и найдёт своё Синее море, понесёт по нему «Пинты» и «Ниньи», угадает по тоскливым крикам и холодному смеху соловьёв побережья, с первого поцелуя ветра вспомнит древнюю песню волны и ответит ему ликующим океанским штормом.

Ещё она вспомнит душное царство костей и червей, где родилась беспризорным ребёнком случая – несчастного или счастливого, но всё равно родилась, чтобы однажды уйти к солнцу и Синему морю и никогда не возвращаться. Это она знала наверняка, хотя черви ничего не могли рассказать ей о солнце, а кости о море, но то, что она больше не вернётся, было известно любому.

Вспомнит, как расталкивала замшелые валуны и растопыренные корни великанов, похожие на кривые пальцы в дырявом сапоге, как бежала с первым весенним ручьём искать свои тридевятые валы, паруса капитана Ахава и новые Магеллановы острова… Но какая разница – ей всё это предстояло открыть заново. Если острова не открывать вовремя, они пропадают навсегда.

И она помнит время большой воды, когда держала в голубых ладонях пропахшие перцем и корицей караваны морских верблюдов, и Непобедимую армаду испанцев, и разбитые лодочки последней надежды. Весёлое время, когда играешь с китобоями в орлянку, пока качаются над головой мачты и отрывают медные пуговицы от пузатого неба. Когда танцуешь с ревнивым ветром под сыплющимися из распоротых туч перьями, да-да, стряхивая с палубы проигравших, – ну, это ведь не та капля из последнего стакана.

Она предпочитала любить жизнь и не плакать над смертью, хотя соли бы ей хватило на весь океан – но есть же ещё русалки. «Пусть каждый занимается своим делом, и весь океан будет счастливее», – думала она, и весь океан с ней соглашался. Смерть – большое приключение, а капля была всего лишь обычной каплей и любила совершенно другие истории.

«Ты всемогущий или как?» – спрашивала она каждый ветер. И он поднимал её ещё выше и бросал на притихший берег, разбрызгивая шипящую пену до самого края света. Потом они уходили, ничего не оставляя после себя, кроме немых обломков и перевёрнутых лодок. Только это снова был совсем другой ветер. И ещё, и ещё. Они прилетали и улетали, не умея стоять на месте – она не умела их различать и носить с собой много воспоминаний.

Она помнила всё, но хранила воспоминания в глубоко спрятанных сундуках вместе со всеми жемчужинами и булавками – слепые придонные рыбы иногда натыкались на них, находя бесполезными и больше не беспокоя. Она растила коралловые города, наполняла доверху корабельные трюмы и ныряла за новыми приключениями, пока рыбы не охладили её кровь, а морская соль не выела по крошке маленькое речное сердце.

 

Такое маленькое, носившее единственный лёгкий ветер. Самый лёгкий ветер, случайно оставивший голос в какой-то из пляжных ракушек и навсегда замолчавший от одного поцелуя. Когда она вышла из реки, его уже не было. Если бы ветры знали могилы, можно было бы посмотреть то место, где кончается река и начинается Синее море.

Но они слишком коротки и непрочны – стоит подхватить, тут же умирают на руках. И она решила, что от них никогда ничего не остаётся, кроме обломков, даже не о чем сожалеть. То ли дело река – от реки остаётся море. Хотя бы капля, вечная, как все дети воды. Под розовым лепестком, за коркой в углу губ или в глухой складке высохшего русла – она подождёт, ей ещё надо родиться, чтобы уйти к солнцу и… Где же этот ветер?

 

Камни

 

Ни один камень из его бороды…

 

В пустыне идут долгие каменные дожди и не могут напоить даже терпеливую ящерицу. Каплями здесь удобно измерять время, но ни одну не сдвинешь с места. Ничего лишнего.

– Сколько же вам?

– 2017 разочарований.

– Счастливый. Все ещё впереди…

Это – если бы надгробья умели говорить.

Новый булыжник упадет в бесплодную землю, и мраморная кожа затянет свежую трещину – в пустынях некому показывать шрамы, – потом ещё и ещё.

Из такого Роден высечет свою сумасшедшую Камиллу. Под алебастровым огнём солнца расплавится мраморное поле, закачаются на волнах легконогие цветы в белых пачках, проснутся входные колокольчики. Ангелы на часах покажут лучшее время, когда исполняются в четыре руки… Когда симфония «Врата ада» сильнее того, что за воротами. Когда цветут колокольчики. В другое они потеряют серебряные язычки и музыка застынет, чтобы не говорить на мёртвом. Входить незачем, но если есть двери... Если бы за них заходили спасательные экспедиции, они бы назывались вратами надежды. За дверями много однокомнатных пустынь.

Пройдёт дождь, облетит Вечная весна, захлебнутся в море молчания бронзовые сирены, всё вернётся в Монтедеверже. У дверей останется забытый колокольчик. Он всё ещё тихо раскачивается и дрожит, когда ветер дёргает серебряный язычок, готовый сорваться с каменных губ и улететь. Как поцелуй.

…не упадёт зря.

 

Наш дорогой Артур

 

*

Дорогой друг! Позвольте же так вас назвать, наш дорогой Артур, и перейти к описанию последних событий.

В августе Рэйчел умерла. Из-за крайне дождливого лета и размытых дорог прощальная церемония прошла весьма скромно, точнее сказать, вовсе обошлось без церемоний. Присутствовали начальник лодочной станции и дочь почтового инспектора, дай бог им здоровья, в будущем году они собираются пожениться.

Так как погода всё ещё оставляет желать лучшего и прогулочный сезон можно считать закрытым – лодками и катамаранами теперь мало кто интересуется, – послеполуденное время решено проводить за игрой в клабор, а также за совместным разбором корреспонденции, найденной в довольно беспорядочном состоянии.

Поскольку известия от вас продолжают приходить, спешим сообщить, что, хотя адресат более не имеет возможности на них отвечать, все ваши письма остаются в целости и сохранности – при желании вы всегда получите их обратно в любое удобное для вас время. Только сообщите, будьте добры, заранее о своём намерении по этому адресу: Лора Бергман «Лодки напрокат» Песчаная дюна 14.

 

*

Дорогая Рэйчел!

Получил трагическое сообщение о печальных событиях, произошедших в твоей жизни. Прими мои искренние уверения в непреходящей любви и светлой памяти, или что ещё пишут в подобных случаях от растерянности. Я сегодня не смог оставаться в доме, отложил нашего с тобой Сэлинджера и весь день провёл в саду, разговаривая с самыми беспечными в мире цветами.

Посмотри, Рэйчел, я принёс тебе эти последние циннии, там больше не осталось ни одного цветка. Ты ведь знаешь, в какое смятение меня может привести безыскусная, откровенно уличная, но тем более заранее обречённая красота. Ни один цветок, вероятно, не способен столь безоглядно радоваться каждому убывающему дню перед бессмысленно наклонённым лицом слепоты. Мне оно видится абсолютно безликим, только ледяное дыхание ни с чем не спутаешь – цинниям это прекрасно известно.

Ты тоже не боишься ночи? Потом ответишь, когда захочешь посмотреть на них, – мне ещё нужно будет подобрать вазу и подходящее для цветов место в гостиной комнате. Скорее всего, ты их найдёшь в центре стола, журналы со всякой всячиной я сейчас уберу. Пусть останутся ровное поле и скатерть, какая-нибудь, не имеющая цвета и значения, впрочем, неважно – ты найдёшь букет на столе.

Если не сможешь по каким-либо причинам, завтра вышлю тебе их фотографию. Думаю, на бледно-голубом или, возможно, шафрановом фоне они должны хорошо получиться. Во всяком случае, других цинний уже не будет. Ты, конечно, и это помнишь – выращенные на продажу цветы я никогда в дом не приношу и никогда не покупаю. Следующие появятся не раньше лета, придётся подождать.

Ты приходи, Рэйчел, год – очень долгое ожидание. От них просто может ничего не остаться, кроме фотографии на фоне. Моя стена шафранового оттенка, Рэйчел.

Твой Артур

(Чёрт возьми, я уже начинаю привыкать к этому имени, но всё-таки почему бы однажды не спросить и моё, пока его ещё кто-то здесь помнит…)

 

Она

 

– Она умерла.

– Потом похороним у берега. Море польёт – вырастет новая. На ветру хорошо растут.

– Эту жалко.

– Удобрением станет. На пустом не бывает, нужна плоть предыдущих.

– Кровожадная выйдет.

– Ну, они такие. Или ты их, или они.

– Отчего так?

– Мечта должна быть сильной.

 

Пальто

 

Когда в гардеробе разобрали все пальто, оказалось, что одно лишнее. Перед началом его точно не было. Гардеробщик знал. Вахтёр ничего не знал – у него два своих, больше не застегнёшь даже в самую морозную ночь.

До закрытия так никто и не пришёл, только все разошлись. Совсем все, они проверили. Много раз, потом контрольный. И под креслами. В зале темно и пусто. На улице идёт снег, но ничего не ездит, тоже темно.

Заночевали втроём – вахтёр на работе, гардеробщик по совести, привидение из интереса.

Утром проснулось раньше всех, надело пальто и ушло. Перемытые чашки аккуратной горкой росли на подоконнике, сияя под первым солнцем. По ровному снегу тянулась узкая полоска следов.

– Маленькое.

– На каблуках.

– Ага. Тридцать пятый.

– Миниатюрное.

 

Румяные щёчки

 

Весной молодая ветка родила цветок. Всего один-единственный – и ветер пожалел его и не оборвал. Скоро из цветка получилось маленькое зелёное яблоко.

– Смотрите, какой у меня красивый ребёнок, – шелестела ветка старым соседкам, – самый лучший на дереве! У него уже краснеют щёчки. Как вы думаете, это не аллергия, случайно?

– Нет-нет, всё в порядке, – отвечали соседки, – это наш фамильный признак, мы же не Симеренки какие-нибудь. Румяные щёчки – определённо хорошо и красиво.

– Спасибо, я тоже так думаю, просто волнуюсь, – она продолжала шелестеть и волноваться, – это ведь мой первый ребёнок, единственный. А вдруг он скучает в одиночестве? С другой стороны, я люблю его в десять раз сильнее, чем вы каждого из своих. Он должен вырасти в десять раз счастливее. А вы не думаете, что у него сильно бледные щёчки? Ну, как для не Симеренок. Вдруг он болен меланхолией?

И старые ветки жалели её и не обрывали, лишь молча раскачивались, подставляя детей солнцу всеми боками по очереди. Они знали, что на этом дереве рождаются только близнецы.

Осенью кто-то прогрыз некрасивую дырку в красной щёчке, высунул противную голову и, щурясь на солнце, сказал: «Мама…». Но ветка уже не шелестела, она облетала и была очень занята.

 

Принцесса и соловей

 

Когда в сказке родилась добрая принцесса и ей, как принято, подарили соловья, всё пошло не так, сказка стала доброй и почти испортилась.

 

– Зачем мне соловей? – сказала принцесса и открыла дворцовое окно. – Пусть летит на волю, в замке слишком душно, – добрую принцессу все любили, даже истопник, который видел её лишь издали в окне под крышей, если выходил перед сном посмотреть на звёзды. На крыше замка всегда гулял ветер, а в большие холода злой мороз закрывал окна густыми ледяными лесами. И тогда печнику хотелось, пока не закончилась зима, поделиться всем теплом, какое только давала котельная, ежедневно сжигавшая без остатка королевские запасы дров и угля.

Дровосек и угольщик трудились не покладая рук и каждое утро заполняли её вновь мешками лучшего угля и горами отборных дров. Они не меньше печника любили прекрасную принцессу – в королевстве других и не знали. Король с королевой кроме принцессы любили музыку, королевскую охоту и своё королевство, поэтому много занимались государственными делами и не могли себе позволить иметь лишних принцесс – каждая принцесса требует соответственного отношения, внимания и любви. Иначе из неё не вырастет добрая королева. Пришлось остановиться на одной, но зато самой доброй и прекрасной.

Как бы там ни было, закрытая в замке принцесса распахнула окно, посмотрела на весело прыгающих по снегу воробьёв и вдохнула щиплющий нос свежий воздух. У неё закружилась голова – тогда, перед тем как упасть в обморок, она выпустила из рук соловья на свободу. Соловей не разбился, а расправил крылья и молча улетел куда глаза глядят.

– Как же мы станем жить без его голоса? – спросили король с королевой. – В нём заключалась поистине волшебная музыка. И вот теперь она на свободе. Но как же мы? Неужели нам так и придётся оглохнуть от полной тишины или, о, ужас, от плохой музыки?

И тут совсем рядом раздалась звонкая соловьиная песня. Оказалось, голос, бережно завёрнутый от ветра в шёлковый платок, принцесса сохранила в кармане – сейчас он выскользнул, покатился по ковру и запел. От волшебной песни король с королевой, и все придворные, и все угольщики с дровосеками в королевстве счастливо заплакали и закрыли накрепко окна, чтобы больше ничего плохого не случилось.

Только соловей не смог вернуться вечером в неволю и остался с воробьями во дворе. Они по заведённой в королевстве традиции были добры, они даже поделились с соловьем остатками хлебных крошек. И ещё последними уличными новостями, и предпоследними, и прошлогодними. Просто прыгать по снегу, не простывая, и жить без голоса он не умел. А воробьиный ему не подходил.

Но ничего плохого так и не случилось, когда-нибудь принцессе подарят ещё одну певчую птицу, или он придётся впору севшему на балкон юному воробью – всякое бывает в королевстве. Пока же сам по себе поёт иногда чистый голос вечерами в замке и все плачут, как, бывает, плачут от счастья, и на всякий случай затворяют окна.

 

Крыса заката

Ода на случайное возвращение духа в свои Портленды

 

О Пенелопа, душа моя!

Представь, как мне пришлось потрудиться, таская с собой этот благословенный бочонок чудотворного монастырского вина.

Притом сам бочонок остался у добрых братьев и разделить ношу на двоих-троих, найдись по пути благородные бездельники, не представлялось возможным.

И вот, пока я лежал на дороге, отдыхая от забот жаркого дня и вознося к небу жизнерадостную песню пьяницы,

об мои ноги споткнулось и упало прямо в рот столько умных мыслей,

что теперь она выглядит песней сумасшедшего

и подходит для распевания на городской площади перед любым почтенным собранием.

 

А как проводила время ты, душа моя?

Скорбела, ломала ногти и проклинала каждый бочонок вкупе с ни в чем не повинными монастырями?

Или собирала в огородную корзину луковые слёзы и разносила по соседским дворам к первому завтраку городских сплетниц?

Но вдруг, не дай бог, верно ждала под посиневшей луной с постным лицом утопленницы и с полным животом проглоченных лягушек?

Удивительно ли, что мою песню любят все неисправимые грешники – и добрые монахи с ними на этот раз абсолютно согласны.

А твои луковые пироги только и сгодятся подпереть ножку садового столика, когда хорошенько подсохнут.

 

Мой бедный садовый стол!

Благодарю тебя за то, что не таскался за мной по пятам со всеми своими гробами, потайными карманами и набитыми волшебным мусором ящиками.

Чем ты собираешься угостить меня сегодня?

Вымоченными в дождевой воде хлопьями и рюмкой пустырника?

И какую застольную извергнет мое расслабленное птичьей отравой горло?

Лучше бы тебе родиться конторской крысой.

 

К чему нужен сад, если в нем завелись крысы?

Когда они залезут на деревья и запоют, вот это будет песня –

всего лука не хватит заткнуть им глотки!

И соловьи, многострадальные соловьи, к своему счастью, не воскреснут.

Пожалуй, на этот раз я бы с ними согласился.

 

На фоне осени

 

он стоял и рвал на себе одежду

посреди дорожки на глазах прохожих

пожелтевшая водоросль в аквариуме города

умеренная осень цвела полнолунием

очаровательная пора сходить с ума

умирать лист за листком перед вечнозелёными ёлками

рассказывая что это больно ко всему привыкшим

на голых смотреть неудобно

зрители отворачиваются небо хмурится

каждый вспоминает о важном деле

он всё-таки дождался своих аплодисментов

под занавес стучат каблуки

небо рыдает

в октябре обычное дело

 

Не может быть

 

всё существует пока в него веришь

ровно до того

сказала любовь в образе Офелии и умерла

 

не может быть захлопал зритель

не верю

 

господи боже мой сколько можно

триста девяносто шесть лет спектаклю

выругалась Офелия и ушла поправлять грим

 

вот глупая подумал зритель

за триста девяносто шесть лет не поумнела

над чем же мне завтра плакать

 

на самом деле он как культурный человек думал вежливо

безрассудная как любовь

но это же Шекспир

а что вы хотели

 

За дверью

Т. В.

 

когда придёт вечер и выгонит всех за двери

в ту половину жизни

где всегда что-то происходит

и ничего не случается

останутся платья на стенах

пара шляпок в коробках

и чемодан аккуратно сложенных трагедий

и вот тогда начнётся

маленькое представление

с великими актёрами

живущими одной ролью

от начала до конца

когда падают без сил в кресло

и больше не поднимаются

там теперь раскачивается пустая шифоновая тряпочка

и если бы кто-нибудь решил захлопать она бы не повела рукавом

и он никогда не решается

отодвигает кресло и подходит к окну вытряхнуть пепел

на улицу ежедневных происшествий

где ничего не…

 

Между городом и небом

 

любовники сумасшедшего дома живут в не очень спокойном месте

как то бывает на горе с вулканом

зато отсюда открывается прекрасный вид на аккуратный пряничный город а о самом городе ничего не слышно

да и собственно они никому не доставляют хлопот

разве что когда вниз падает металлическая посуда

тогда в ожидании дождя жители открывают зонты и видимость портится

но преимущества перевешивают некоторые неудобства так что можно не затеваться с переездом

к тому же других домов поблизости нет на горе помещается только один

по утрам в открытое окно влетает сестра Вера

и приносит маленькие новости подножного мира и немного горней амброзии

до счастья всегда не хватает

Вера безнадёжно глупа и много жужжит

у неё полосатая спинка с прозрачными крылышками

все ревнуют и бросаются в открытое окно чтобы успеть первыми

никто не успевает – за окном мягкое небо и ватные облака

а вулкан настолько старый что можно кричать в него до вечера

но если дождешься эха ночь пройдет веселей

перекуришь и ждёшь первого жужжания

пытаюсь представить поцелуй Веры

ничего не получается сестра так не целует

нет-нет они слишком разумны чтобы подставить щёку лучше дразнить вулкан

немного огня в нелётную погоду то что надо для одной сигареты и двух идиотов

 

Прорехи

 

постели на чердаке сегодня

под старой крышей где в прорехи видны звёзды

и сыплется лунная пыль мельче пыльцы незабудок

растрачивая обманутое время

и не уснуть до утра на крошках

пусть твоя жена не боится мышей и шагов

на рассвете от них ничего не останется

ни разбитых часов

ни следов

ни крошки

 

Ну и для вас моя радость если захотите

 

только сегодня

последние два выигрышных билета

исключительно для полуночников и влюблённых

представление под открытым небом

брать сачки и шляпы

они будут падать

но не разобьются

хотя какая разница

для расклейщика афиш

он в шесть заканчивает

и в семь включает вечерние новости

только сегодня они слишком добрые

в городе дождей стоит хорошая погода

значит завтра снова ходить с плакатами

пока не разберут все пригласительные

до одного моя радость до одного

всегда остаётся один непарный

 

Дрова

 

последний Адам и последняя Ева

догрызали последнее на Земле сморщенное яблоко

больше знаний не осталось

 

там должен быть ещё сад

сказала она

 

дура

сказал он плотнее затягивая шкуру

здесь есть дерево

принеси мой лазерный топор

 

было холодно