* * *
А жизнь глядит в окно порханьем воробьиным
И веткой, что в грозу тук-тукает: впусти!
Натруженным мячом, что, слава богу, мимо,
И парочкой фигур – столкнулись по пути.
А жизнь трезвонит в дверь сутулым почтальоном,
Соседкой, что пьяна по праздникам и так,
Заботами друзей и королём червонным,
Что любит или нет, всё не решит никак.
Настанет ночь, и сны помчатся вереницей
И сманивать начнут в заоблачную высь…
Успеется. И вот, дрожа в руках синицей,
Пульсирует, пестрит не прожитая жизнь.
Женское. Очень понятное
Грудой измятою – платья, костюмы и блузки.
Зеркало тихо потеет, устав улыбаться.
А суррогатное солнце обыденно тускло
Светит в примерочной. Скука дневных декораций.
Взгляд продавщицы – ресницы в полметра – надменен.
Камеры взгляд недоверчив (такая работа).
Женщины бродят по пёстрым одёжным аллеям,
Ищут…Так ищут места приземленья пилоты.
С плечиков острых свисают крылами до пола
Томные блузки, терпя повлажневшие руки.
Дама, в испуге отпрянув от знойных футболок,
Без навигатора вышла на улицу БРЮКИ.
Вот и наметились те, кто, отбросив сомненья,
Точно решились платить за наживки для счастья…
Смех: продавщицу в запарке понятных волнений
Спутали вдруг с манекеном в таком же атласном.
За шторой
тело
линий излом на квадрате простыни
белым пятном разбавляло синие сумерки
штора
комнату пряча от яркой россыпи
звёзд, трепетала полупрозрачной туникой
руки
там в перспективе сплетаясь с нежностью
мрачно грустили плетьми недвижимо-вялыми
месяц
в окна чужие глядя невежливо
глазом недобрым, пугал ночными кошмарами
тело
вот бы прижаться к другому белому
простынь деля на двоих – месяц пусть завидует
руки
ожили б сразу и стали смелыми
ласке служа добровольно ночными гидами
штора
взгляд любопытный бросив украдкою
тихо вздохнула бы от…или просто вздохнула
тело
линии длинные тёплые гладкие
долго крутилось – не так всё – однако заснуло
О всякой всячине
Проснуться. Дёрнуть сон за нитку.
Вернись-вернись! Пропал, исчез.
В кофейной гуще, в чашке липкой
Блуждать – искать следы чудес.
Помада, тушь, расчёска, джинсы.
Прощальный чмок – ну, всё, ушла.
Менять невыспавшихся принцев
На мир: тропинку до угла,
Шагов пятнадцать, может, двадцать,
Маршрутку, ругань, толчею,
Где кто-то с кем-то лезет драться,
На телефонное «люблю»,
На улиц и домов верченье,
Дорожные пересеченья,
На приболевший светофор,
На бестолковую работу,
На сплетни, планы на субботу,
На «обокрали!», «сумка!», «вор!»…
Да, этот мир – такое дело,
Ни до кого ему нет дела.
И вот под вечер и без сил
Плестить домой. Привет, устала?
Ага, а может, по скандалу?
Да нет, уж лучше по бокалу
Какая разница чего:
Картин и песен, книг и мнений,
И строчек из стихотворений,
И тот поэт, конечно, гений,
Что б ни болтали про него…
…А вечер, взрослый и уставший,
Всё в этом мире повидавший,
Уже склонился на плечо
Дремотой, головою принца,
И ночь, как сказка, длится, длится,
И жизни хочется напиться
И пить – ещё, ещё, ещё.
* * *
Всё в мире выпукло и зримо:
Скамья, в прожилках блеклый лист
И пёс – смиренным пилигримом
Потрусил прочь под детский свист,
И чуть продрогшая аллея,
Что до фонтана и назад…
Здесь, славой каменной темнея,
Поэты выстроились в ряд.
Лишь свет, что золотистой пылью
Струится из, струится сквозь…
Зачем-то сердце мне навылет
Пробил…Пока что обошлось.
А там, наверно, всё иначе…
Разгадку до поры тая,
Кружиться мотыльком незрячим
Над яркой свечкой бытия.
* * *
бредить зимой…в бесприютном бесцветном дне
улиц скукоженных, мрачных застывших лиц
не отыскать покоя…так много «не»,
как потянувшихся вдаль перелётных птиц
только одна вот…да улетай же – кыш!
время бросаться в объятья чужих площадей,
улиц, домов, разомлевших на солнце крыш
ну же, лети! не бери примера с людей
те привыкают к дому, как к будке псы
воспоминаний цепь всё бренчит, бренчит
прошлое с будущим ставятся на весы
кто проиграет? да тот же, кто победит
птицам не стоит…сделав прощальный круг,
и – к облакам, на поиск других планет
бредить зимой…всё надеясь: следы разлук
вдруг обретут покой, обретая цвет
Сказка на ночь
Потемнело, погрустнело,
Раззевалось, присмирело…
Скрип – в дверях свеча, чепец.
Глянет строго и сердито.
– Почему глаза открыты?
Вот уж я тебе, малец…
– Не ругай меня ты, няня.
Я б уснул, но там, в чулане,
Кто-то стонет и сопит.
Дядька сказывал про Лихо…
– Старый чёрт… Гляди – всё тихо.
Спи, и лихо тоже спит.
Хитрецой блеснули глазки.
– Расскажи-ка, няня, сказку
Про диковинных людей.
Брови хмурятся сурово,
Но слова уж наготове.
– Ладно, слушай, лиходей.
И польётся, и помчится,
Про царя да про царицу,
Про прекрасную Жар-птицу,
Про Кащееву иглу,
Что на острове Буяне,
Про Добрыню, про Полкана,
Про крестьянского Ивана,
Про лягушку, про стрелу…
Неподдельно восхищенье.
Верно, платой – вдохновенье
Освятит его перо,
Обмакнув сперва в чернила.
Это будет или было?
Померещилось, приснилось,
Сгинуло давным-давно…
Но пока – лишь ночь да сказки.
Вот уже сомкнулись глазки.
Горько плакала свеча.
О героях ли могучих,
О судьбе ли неминучей,
Что ударит сгоряча
Злобой, сплетнями, наветом
И дуэльным пистолетом…
Чур меня, молчи-молчи!
Няня крестится в испуге.
За окном буянит вьюга,
Волком злобится в ночи.
Круг
… во-вторых, потому что тоска разыгралась под вечер.
Даже звёзды тоскуют, смотрясь в помрачневшее озеро.
Стало жаль своей юности. Где вы, тогдашние встречи
И признанья смущённые? Время бесстрастным бульдозером
Разровняло любовь и обиды. А в третьих, а в третьих,
Снова это «курлы»… Равнодушно махнув на прощание
Серебристым крылом, устремилось к закату, и ветер
Как-то шумно вздохнул. Впрочем, он не давал обещания
Быть примерным и тихим.
…А скатерть была белоснежна.
Чашку чая? Прошу… Ах, простите, такая неловкая!
Пальцы мигом отпрянули, и, застеснявшись, надежда
Заслонилась багровым румянцем, надменною бровкою.
Как пуглива ты, юность. А может, доверчива слишком.
Ну, какая любовь? Всё случится позднее, поверь мне.
Но однажды столкнувшись (да это…вчерашний мальчишка!),
Вдруг прозреть: всё давно уж случилось.
И это, во-первых.
Про старость
Я хотела бы стать
приятной чистенькой старушкой
с розовыми щёчками
и ореолом из белых кудряшек.
Я носила бы брюки,
потому что юбки – это для тех,
кто крутит перед жизнью упругим задом:
эй, ты, обрати на меня внимание!
Давай померяемся силами – кто кого!
Старушки только хихикают.
Они-то знают, что будет дальше.
Наглые упругозадые
пойдут с жизнью на таран
и, конечно, проиграют.
Жизнь пожуёт их лбы и щёки,
разрисует сине-чёрными
бугристыми венами ноги.
Когда груди обвиснут, а глаза поблекнут,
жизнь бросит их, жалких и растерянных,
на облупленные скамейки
и пойдёт себе дальше.
Старушки знают…
Только никому об этом не рассказывают.
Да их всё равно не станут слушать.
И сидит на скамейке
такая милая чистенькая старушка,
сидит и улыбается.
А жизнь, проходя мимо, вдруг остановится,
удивлённо хмыкнет и подумает:
«Надо же…Может, зря я так…?»
Впрочем, кто знает, что она на самом деле подумает.
Мы
Моим друзьям посвящается
…И в кошмаре не приснится.
Разлетелись, словно птицы,
Как ресницы по глазнице,
И подруги, и друзья.
По заморским бродят странам,
Дышат солью океанов
И в чужие ходят храмы,
Хоть, наверно, и нельзя.
Их нечастые приветы,
Как подачки от инета,
Лепестки с чужих букетов:
Вот посыпались – лови!
В одноклассниках, в контакте…
Где ты, где ты? Что ты, как ты?
И в инете, как на вахте,
Для сеанса болтовни.
Чтобы вспомнить, как ругались,
Вечерами провожались
И, конечно, целовались –
Не гляди на нас, луна!
Как взрослели, как дружили,
Со слезами хоронили,
Поминали, молча пили,
Всё до капли, всё до дна…
Но заполнилась страница.
Разлетелись, словно птицы,
Как ресницы по глазнице,
И подруги, и друзья.
– Что на родине постылой?
Знаешь, мамина могила…
– Не волнуйся, я сходила.
В цвете яблочном земля…
…Весь опутан проводами,
Весь изрезан поездами,
Содрогнётся вместе с нами,
Мир под самолётный рёв.
Это мы, на старом фото.
Как улыбки беззаботны!
Год? Да чёрт с ним, с веком, с годом…
Только надпись:
Кишинёв.
© Наталья Новохатняя, 2011 – 2014.
© 45-я параллель, 2014.