Наталья Малинина

Наталья Малинина

Все стихи Натальи Малининой

Больше никогда в георгинной роще

 

Больше никогда в георгинной роще
Нам не перепрятать нехитрых кладов.
Больше никогда.  Боже, как полощет 
Мокрое бельё ветер в палисадах…
Больше никогда.  Как вы там, родные?
В доме сиротливо толкутся тени.
Скоро будут в нём ночевать чужие.
«Больше никогда…», –  горько всхлипнут сени.
…От постели маминой – тёплый запах;
Узнаваем так, словно смерти нету.
Больше никогда на нехитрый завтрак
Мне с моим братишкой не кликать деда.
Больше никогда. 
Но в кудлатых лапах 
Прячет сад рубашки под ваши души:
Из фланели в клеточку – это папе.
Из вельвета синего – для Андрюши. 
Ну а если яблока наливного
Слышен топоток по ребристой крыше –
Это сад, как мама, из тьмы былого
Угостить любимых возможность ищет.

 

Всё дело в сирени

 

А кроме сирени, и нет ничего.

Ни слёз, ни смертей - только это мгновенье.

И я обживаю, смакую его:

Ведь время - ничто во вселенной сирени.

 

И нет ничего! Лишь ликующий куст

У древней стены, где узорчаты тени.

И я умереть навсегда не боюсь:

Всё дело в сирени. В цветущей сирени.

 

Пыльцой, что прилипла на лапки шмеля,

Свершится опять торжество опыленья,

Цветенье и завязь - не нам отменять:

Всё дело в сирени, в шмелях и сирени.

 

Случится когда-нибудь май без меня,

И я перейду в мир иных измерений,

Но сути своей не хочу изменять:

Люблю вас, любимые. Дело в сирени.

 

Ярославль, Кремль, май, 2013

 

 

Держала за руку

 

Стихи – это боль и защита от боли

Варлам Шаламов

 

Андрюше

 

 

Держала за руку: «Не пущу!»;

делилась жизнью: «Бери, мне хватит!»

Из морозилки живца на щук

несла к молчащей его кровати

(мол, долго можно ещё ловить

огромных рыб; доживи до лета!);

и что-то нежное – о любви.

В тоске с надеждой ждала рассвета.

А он, в котором смещалась мысль,

 как буруны за рыбацкой лодкой,

не мог поймать этих действий смысл

 в тумане боли, как саван, плотном.

...Ползла нечаянная слеза,

метались в горле немые чувства:

зачем так долго его терзать

мальком в смертельном оскале щучьем?..

 

II

 

Лодка рыбацкая, синий велосипед и мотоцикл советский –

этот наземный транспорт – весь – остаётся здесь.

Он без нужды тебе там, где не спросят ни техосмотр,

ни паспорт.

...Сколь ни упрямься: «Не надо! Не верю! Нет!»;

сколь ни обманывай: «Сон, мол, да бред всего лишь», –

камень на сердце, а сердце на дне, на дне.

А ты – налегке, совсем налегке – уходишь.

...Ты мне расскажешь, каких ты увидишь рыб,

воды какие тебя на волнах качают?

...Освободиться б из лабиринта глыб,

что заслонили небо, полное белых чаек!

Освободиться б, воли твоей вдохнуть;

дальше от боли, грязи, страданий дальше!

Стылый февраль метёт, заметает путь;

мне не попасть туда, где ты снова – мальчик.

Мне не попасть туда, где ты снова – свет;

воздух и Юрьевец;

Плёс или даже... Китеж.

Мама и небо...

Где страшное слово «смерть»,

словно заляпанный свитер,

с себя торопливо скинешь.

 

III. к фото

 

Ещё полгода до февраля.

Полгода нам друг у друга быть, и

ещё полгода – твой дом – земля;

ещё полгода нам до отплытья.

Тебе – туда, где не будет зла,

болезни, боли, меня – не будет.

А мне из этого февраля

уже не всплыть на поверхность будней.

Мне – рыбой в бредне, где света нет,

где бьётся в жабрах мой крик молчащий.

Рубашка, лодка, велосипед (зачем всё это?);

«А был ли мальчик? – в виски колотит, –

А был ли?»

– Был! Ни быль, ни боль – не переиначить!

...Что жизнь любил, и что был любим,

должно хоть что-то для Бога значить?!

...И снова брежу всем естеством:

мы едем в Юрьевец и – хохочем!

Мне говорят: «Отпусти его!

А если он – отпускать не хочет?

 

И ты

 

Мама, бабушка умерла навсегда?

Навсегда-навсегда?

Даже если громко заплакать?

Даже если на улицу – в холода –

без пальто, босиком, ну... совсем... без тапок?

Даже если дядьБорин вреднючий Пират

вдруг сорвётся с цепи и меня укусит –

всё равно она не придёт надо мной обмирать,

пожалеть, полюбить, пошептать:

 – Не куксись.

Всё до свадьбы, увидишь, сто раз заживёт;

вот поверь мне: нисколько не будет больно.

Слушай сказку, золотко ты моё,

про жука с Дюймовочкой...

— И про троллей!

Скоро папа должен прийти,

разберётся, ужо, с дядьБорей.

…Ишь, наделал Пират историй:

покусал ребёнка, помял цветы!

...........................................

– Мам, а ты... не умрёшь – навсегда?

Я без тебя спать не буду, играть и кушать...

– Никогда не умру... Не верь никому, не слушай.

– Мам, и я не умру?

– И ты.

 


Поэтическая викторина

Из другой главы

 

Тихий голос моей любви так и не был тобой услышан.

На ладони твои легли лепестки облетевших вишен.

Белой замятью – те слова, что цвели, да на землю пали!

...Ненаписанная глава молчаливой моей печали:

залит солнцем вишнёвый сад – узловатых стволов узоры,

где бликующий долгий взгляд и застольные разговоры

меж деревьями  о стихах, о растущих цветах и детях,

где моё счастливое «а-ах!» и твоё – «больше-всех-на-свете»;

впереглядку – душистый чай, вперемешку – поток признаний

с поцелуями невзначай на смешливом хромом диване;

где сбывается тайный сон – задохнуться в тугих объятьях,

где прерывистый тихий стон объявляет «нон грата» платью.

...Мелких пуговок стройный ряд устоит под твоим напором,

но трофеем в сраженье скором упадёт мой дневной наряд.

...Где в упругом согласье тел приоткроется суть сиамства,

где шмелёвому постоянству – лип дурманящий беспредел;

где заливистый смех воды в час полива над садом грянет,

где ещё не боюсь беды, что не в этой главе настанет.

 

Ландшафт с бабочками

 

Встретиться нам с тобой так и не довелось.
Бабочкой шар земной вколот в земную ось.
Трепет цветастых крыл сыплет в мой сон пыльцу.
Сбился с пути? Забыл путь к моему крыльцу?
...Рыж капуцинок зов, нежен их капюшон,
прячущий лик. И лет самозабвенный сон;
Самозабвенных зим самозабвенный звон –
Где нам с тобой двоим свадьбу назначит он?
– Бабочка на цветке, помните львиный зев?
Были накоротке... А под крылом – посев
Ликов, что маков цвет; лютиков на ветру,
Лилий (нежнее нет). Мудрая речь гуру,
Льющаяся рекой (лекция поутру) –
Всё не про нас с тобой. Я этот сон сотру!
...Мы – в темноте аллей. Бунина синий том.
Эй, февраль-Водолей! Где нам – метельный дом?
Где бесподобный смех – наш – звенит в унисон
(шапочки модный мех возле его погон)?
  –  Хочешь моей любви, так говори, не трусь!
Бабочки-феврали.  Крылышек тонкий хруст.
...Встретиться на Земле было нам недосуг.
Бабочка на игле – зодиакальный круг.
Не умирай,  держись! Я соберу нектар!
Бабочка. Нежность. Жизнь.
Крыльев твоих пожар.

 

Лети

 


Ты на ничейной полосе, которая зовётся «кома».
Лица нет на твоём лице, таком знакомо-незнакомом.
Лица нет. Цвет ушёл из глаз – зёлёных с желтизной кошачьей,
А ширь зрачка, как будто лаз, сюда – из глубины незрячей.
Растерянная темнота двух омутов, куда глядятся
И смерть, и жизнь. И – немота. И – ни расстаться, ни остаться.
 
2
Как нравится тебе мой новый стих?
Подай же знак из долгой тяжкой комы!
Твоё молчанье зримо и весомо,
Как шар на ниточке, дрожит в руках моих.
Как нравится тебе моя тоска?
Всё не решишь – остаться иль расстаться?
Не для тебя больничные матрацы!
Устала? Кто, скажи мне, не устал?!
...Тебя зовут и молятся, и плачут,
Но в коме – порознь тело и душа.
Дрожит рука. Дрожит –
а это значит – не рвётся нить.
Но рвётся к небу – шар.

3
– Мне без тебя не умереть... Прости, прости!
Прорвись ко мне в мой ад реанимаций!
Прорвись, чтоб молчаливо попрощаться. 
Отпустишь?
– Отпущу.
– Лететь?
– Лети!

4
Сугроб оплавила свеча.
Снег вперемешку с мёрзлой глиной.
Смерть – милосердье палача?
На лентах траурных – «Любимой...».
Внутри околевает вой,
Не разрешившийся звучаньем. 
Тот шар, наполненный молчаньем – 
Он стал моею головой. 

 

Лёткое

 

Берег высокий прав,

берег низкий – лев.

Ты по каким законам течёшь, река?

Тени и свет, светотенями – облака.

Ноги купаю в облаке…

Здесь, созрев,

сыплется семя сныти в омут – черней чернил;

вряд ли теперь удастся кому врасти

в берег стоячий.

Может, и ты приплыл,

и прорастать не надо,

а всё простить,

сделаться лёгким, лётким –

без якоря и корней;

больше себя не мучить: «Зачем ты жив?»,

если журчит река и  резвятся в ней

небо, стихи и девочки, нежное обнажив.

 

Мир, который вынут из войны

 

Мир, который вынут из войны,

населяют мураши и птицы.

Там пекутся облака с корицей,

а на блюде – ломти тишины.

…В миг, который вынут из войны,

опуститься в заросли кипрея

под мучнистым облаком.

Шалея

от счастливой ждущей глубины,

серо-синих, с крапинками, глаз,

погрузиться в омут поцелуя.

...Был необитаемым до нас

миг июля,

тёплый миг июля.

 

 

Распахнутое время в сад

 

Здесь, ездоков заждавшись юрких,

припал к стене велосипед;

здесь на щеке моей дочурки

варенья вороватый след;

здесь переложенных соломой

созревших яблок аромат.

В сенях родительского дома –

распахнутое время в сад.

Дрожит в оконце луч упрямый,

и видится в дверной просвет –

мелькает между яблонь мама.

   Которой нет. 

…Постиран лёгкий сарафанчик,

с бретелек капает на руль,

а под окошком ходит мальчик.

– Усну ль?

Бормочут куры на насесте,

Водворены цыплята в клеть.

Но чьей не спать в дому невесте?

– Ответь… 

 

Скучает пристань

 

Скучает пристань;

Толгский монастырь

Полощет купола свои в купели

Апрельской Волги. Мы давно хотели,

Покуда дачи с пляжами пусты,

Подкрасться к деревянному причалу,

Не привлекая оголтелых чаек,

Не расплескав непрочной красоты.

…Как будто с вербы жёлтая пыльца,

Твой смех осядет на пейзаж прибрежный.

Я снова умолчала слово «нежность» –

Попробуй сцеловать его с лица.

Пусть это будет временная суть

Того, о чём теперь не скажешь всуе.

Осыплются пыльцою поцелуи

И вербой прорастут когда-нибудь.

Как плещется, как бьёт крылом закат

Огромной водоплавающей птицей!

Наверно, мне не раз ещё приснится

И берег, и волна, и долгий взгляд,

Твоё повечеревшее лицо,

И это состояние прибоя;

Да, «всё пройдёт»,

Но не для нас с тобою

Пока что эта мудрость мудрецов.

...Взовьётся в небо колокольный звон

В неслыханной ещё аранжировке:

В нём – верба, вечность, поцелуй неловкий

И наших сочетание имён.

В нём «суть и муть» неверных «вешних вод»,

В нём то ещё, за что «господь-прости-нам»;

...И лишь одной поэзии по силам

Осуществить синхронный перевод.

 

Стаффаж

 

А на холсты опадает время – «опять зима»,

Чувство утраты и целый сугроб тоски.

– Это ведь не картина, Творче, как мне тебя понимать?

– Это эскиз, конечно, это пока эскиз.

– Творче, беда стучится в рамы живых картин!

Что за стаффаж* на белом: сепия... чёрен вой?...

– Это загнали волчицу. Волк остался один.

– Что ему делать, Творче, с этой твоей зимой?

– Это этюд с натуры, плачь ты или не плачь:

Это позирует буро-белым зима утрат…

– Переиначь картину, Творче, переиначь:

  Переиначь, и время верни назад!

Перемешай все оттенки цвета – «опять люблю!»:

...Волк с молодой волчицей в море июльских трав;

...Запах совместной ночи от полотняных блуз;

...Губы, от поцелуев треснувшие с утра.

 

_____

* Стаффаж – фигура зверя или человека в пейзажной живописи

 

Троянское

 

Лаокоон*, ты никого не спас!

Ни городу, ни миру – не спаситель.

Бессилен разум.  Гордой Трое пасть 

предрешено; круг роковых событий 

замкнулся в удушающем венце 

колец змеиных.

Ужас на лице, 

мольба и стоны старшего ребёнка;

а младшенького – обессилил яд. 

Твой обморок.  Твой хрип: 

 «Пусть буду я...»

(как блеяние жертвенных ягнят 

сквозь морок – и пронзительно, и тонко...) 

И снова явь. И яд.

Они – сильней! 

В змеиной пасти – чья-то злоба пышет! 

...Лаокоон, и кто ж тебя услышал? 

Вот мальчики твои: они – не дышат, 

но в каждой Трое – ждут своих коней.

_____

*Лаокоон – мудрый прорицатель, уничтоженный за свою дальновидность. Пытаясь спасти жителей осаждённой Трои, он стучал палкой по бокам дарёного данайцами «коня» с воинами внутри, чтобы стал слышен звон их оружия. В отместку два чудовищных змея убивают Лаокоона и его детей. Обманутая Троя пала.

 

 

Унежма

 

Очень северный сюжет, очень северный;

Банька рубленая, дух можжевеловый;

Баба жаркая – в сугроб снега белого!

Тело нежное – спелей хлеба спелого;

Булка свежая хрустит нежной корочкой;

Свёкор из дому глядит из-за шторочки,

...А в желе её грудей – две брусничины:

Будет милый целовать их по-птичьему.

Зёрнышки на языке – вкуса счастьица:

Морс брусничный – хорошо настоявшийся!

Милый зёрнышки клевал да поклёвывал,

Вдовый свёкор горевал-пригорёвывал.

Вдовый свёкор – молодой, стать нездешняя

(Не пойду на грех такой – хоть зарежь меня!)

...Ты гуди про нас, Унежма заснеженна,

Где нехожена зима и неезженна,

Где рябина над прудом – гроздья алые,

Где клубами пара в дом – мысли шалые...

Я в Унежме – уж другая – не прежняя:

Так люби меня – губи! И... унежь меня!

 

Я не вижу себя в зеркале  

 

Ряженый, суженый, приходи ко мне ужинать*…

 

Я не вижу себя в зеркале:
то ли блик, то ли облик навязчивый?
Звёзды ль таяли, свечи меркли ли?
Или щебет зашёлся ласточий?
Щебет ласточий, шёпот вкрадчивый:
– Ждёт тебя, мол, твой милый-суженый,
Украшай себя белым кружевом,
истомился весь нежный мальчик твой.
Подышу на лживое зеркало:
Отрази меня: я ведь здесь ещё!
Просто мир мой куда-то опять смещён,
да живёт с другой мой неверный мой.
...Я смотрю на себя в зеркало:
белый дым, чёрный тюль, на глазах – зола.
Звёзды ль таяли, свечи меркли ли –
или смерть меня за собой звала?
...Не живи с другой, мой неверный мой... 
Не унять тебе в сердце жжение.
Распахни глаза да слезой омой:
не моё ли в них отражение? 
_____
* из обряда святочного гадания на зеркале.