Наталья Куралесова

Наталья Куралесова

Новый Монтень № 3 (603) от 21 января 2023 года

Телеграмки

Пуговка

 

 

     – Кто сейчас побежит, будет стоять в углу до обеда, – строгим голосом сказала Любовь Петровна. И старшая группа чинными парами двинулась по кирпичной дорожке. Любовь Петровна меня не любила, я однажды восхищённо разглядывала красивую Любовь Петровну и сказала, что у неё ресницы отклеились. Я ж не виновата, что они и вправду приклеенные были, как у артисток, а сверху нарисованы чёрным карандашом стрелки.

 

     Мы шли, держась за руки, Любовь Петровна строго следила за нами подрисованными глазами. Да разве за Колькой Рыжим углядишь! Вырвался он от меня и вприпрыжку припустил по кирпичам. Мы боялись рыжего Кольку, а я, так больше всех, терпеть его не могла, но он всегда хватал меня за руку и тащил вперёд. «Первые – горелые», – мстительно шипели нам вторые пары. «Первые – смелые, вторые – золотые,» – лихо обрубал их Рыжий и волок меня на прогулку. Я знаю, почему меня Колька всегда выбирал – был уверен, что я за ним помираю, у нас это так тогда называлось. Помирания же и в помине не было, пуговка была!

 

     Пришла я как-то в детский сад во фланелевом платьице: нарядное такое, оранжевое, в цветной весёлый горошек. На манжетах выпуклые пуговки на ножке. Оранжевые тоже.

На обед в этот день был компот из кульги. Главное в этом компоте было то, что нужно первым завладеть стаканом без фруктов. Никому не хотелось пить компот с волокнистой мякотью, оранжевой, опять же. Делалось это просто: стучишь по стакану ладошкой: «Чур, моё!», остальные за столом разбирают то, что осталось. Выбрала я себе стакан, постучала, смотрю, на манжете пуговка висит. Оборвала её – и в компот. Чтоб уж наверняка. И тут зачем-то Рыжего к нам за стол посадили. Хватает он мой компот и залпом выпивает весь стакан. Вместе с пуговкой.

     Любовь Петровна нам говорила, что если проглотишь мелкий предмет, умрёшь непременно. В горле у меня что-то пикнуло, я в ужасе вытаращилась на конопатое наглое лицо. Силюсь что-то сказать – и не могу. Не могу понять, чего мне жальче. Ну, а Рыжий с тех пор был уверен, что я в него втрескалась.

 

     И вот мчится Колька Рыжий, по кирпичам скачет, я, будучи девочкой ответственной, погналась за ним. Остановить, приструнить, урезонить. Вернуть в строй.

 

     Стоим в углу перед обедом. Любовь Петровна сказала, что и после обеда продолжим стоять. Потому что я на тех кирпичах навернулась. Исцарапалась, вывалялась вся, а ведь так хотела порядок соблюсти! Больно мне и обидно. Плачу.

 

     Сквозь слёзы прислушиваюсь к Любовь Петровне обожаемой.

– Дети, – говорит она строго, – отгадайте, кто у нас в группе самая некрасивая девочка? Замараха лохматая, лицо всё в разводах, колготки спущены.

     Тут я плакать перестала, самой любопытно: кто ж такая? Оглядываюсь, ищу среди наших девчонок замараху в разводах и в изумлении вижу, что пальчик обожаемой Любовь Петровны указывает прямо на меня, а её подрисованные глазки беспощадно рассматривают мои коленки.

     – Сама дура, – вдруг брякает ей Колька, и мы стоим в углу весь тихий час.

 

 

 

Мурзон

 

     – А где Андрей? – спрашивает меня мама Андрюши Котёнкина. Я окидываю беспомощным взглядом детскую площадку, дощатый павильон, перевожу глаза на маму, и мы обе одинаково меняемся в лице. Воспитатель на прогулке – старшина на стрельбище, где полно новобранцев с фугасами. В поле зрения должно держать всех тридцать, но основное внимание самым лихим. Андрюша никогда особой лихостью не отличался. Никто бы не смог заподозрить в нём прыти. Маленький увалень, толстенький философ, кареглазый сонный ленивец,  функционирующий в режиме «полулёжа».

   

     Мог часами рассматривать ничтожную букашку, собирать голубиные перья, карманы вечно полны стекляшек, проволочек, камешков. «В каждом камне есть кремний», – медленно и веско поясняет мне Андрюша, пока я выметаю из его шкафчика новую геологическую порцию.

     «Подумаешь, революцию устроили», – огорошивает меня Андрюша, развалившись на диванчике в раздевалке, а затем, заметив всеобщую любимицу Иришку, внезапно резюмирует: «да и ты тоже сука...» 

Я, онемев, гневно расшнуровываю ботинок на вальяжно вытянутой Андрюшкиной ножке, ошеломлённая Иришка пищит: «Я не щщюка, я не щщюка», –  и не забывает кокетливо поправлять оборочки, воланчики и бантики перед зеркалом. 

     Ну кто бы мог подумать, что Котёнкин подастся в бега!

 

     Маршрут мамы был прямым стремительным вектором, концом стрелки упирающимся в дом.

Я инстинктивно нарезала круги по расширяющейся спирали, наподобие охотничьей собаки. Бог весть, чего только не передумала, и что только не вообразила я во время этой сумасшедшей погони, но Бог читал в моём переполошённом сердце как в книге (трудно оставаться неверующей, работая с маленькими детьми) и привёл меня на пустырь, где несколько человек столпились вокруг невозмутимого беглеца.

– Как зовут тебя, мальчик? – спрашивали сердобольные дяди и тёти, угощая потеряшку печеньем и конфетой.

– Мама зовёт меня Мурзон, – медленно и веско ответствовала моя радость и тянула руку за ещё одной конфетой. 

     После того случая Андрюшкины рисунки и поделки я подписывала словом «Мурзон».

 

Вот те раз!

 

     Антошка кусался безбожно. Грыз всех подряд. Невозможно было укараулить момент, когда б на чьей-нибудь пухлой ручке или заплаканной щёчке ни появлялся чёткий отпечаток ровных хищных Антошкиных зубов. Только отвернёшься – уже цапнул.

     Перед родителями покусанных детей я вертелась, как матадор на корриде. Родители горели желанием надрать уши паршивцу. Закрывая виновника тощим, обтянутым белым воспитательским халатом, задом, лепетала о том, что это не наш метод, глаз с него не спущу, накажу так, что мало не покажется. А укус, вот, смотрите, и не заметен совсем, я же сразу компресс, я хозяйственным мылом, детским кремом, вот, и не видно совсем, они уже помирились, Антон прощения попросил. 

     – Антон, будешь ещё так делать? – отдышавшись, грозно спрашиваю «паршивца». Тот, нимало не смущённый, ни капли не раскаянный, без испуга, стыда и совести выглядывает (глаза вишни-шпанки) из-под моего халата и нахально хлопает тёмными пушистыми ресницами: «Нет».

 

     Какими только карами я ему не грозила (отвезу к стоматологу, будешь знать), какие только ириски и леденцы в рот не засовывала (если зубы чешутся, вот тебе), всё без толку. Самое интересное, что кусал Антошка не обидчиков, не защищаясь или нападая, а подчиняясь какому-то внезапному импульсу, спонтанно, поэтому никак нельзя было предугадать минуту и жертву импровизации. 

 

     Случилось так, что очередной жертвой стал Илюшенька Эрлих, тихий безответный заинька с прозрачной кожей и рыжеватыми кудряшками. Злодей укусил Илюшеньку за лоб. Тут уж никакие компрессы не помогли. 

     На следующий день в раздевалке нашей группы я познакомилась с дедушкой Эрлихом. Всё очаровало меня в дедушке: старорежимная интеллигентность, старосветская манера говорить, особым образом отутюженный костюм, а больше всего – бабочка в мелкий горошек. Дедушка шаркнул ножкой, я сделала подобие книксена, придерживая пальцами воспитательский халат. 

     – Позвольте мне поговорить с мальчиком, который так обошёлся с нашим Илюшей, – проникновенно молвил очаровательный дедушка, и, заметив мои рефлекторные движения, вибрации и реакции, успокоил, – даю честное слово, я никоим образом не собираюсь навредить ребёнку, я не журить его пришёл, только поговорю, сделайте милость. 

     Веду его в группу, подзываю Антошку, становлюсь рядышком. Мало ли что. 

     – Когда я был маленьким, – тихо и мягко говорит дедушка, – ну вот таким, как ты, мальчик, я много кусался. Кусал своих товарищей по играм, чужих детей мог укусить. И вот, мой дорогой, что со мною стало, – дедушка делает неуловимое движение руками, и перед нашими потрясёнными физиономиями оказываются две вставные челюсти. Верхняя и нижняя.

     Я судорожно сглатываю, Антошкины вишенки делаются в пол-лица, а дедушка Эрлих не спеша вставляет челюсти в абсолютно беззубый рот.

 

     Врать не буду, но недели две Антон никого не кусал.

 

Режиссёрская находка

 

     Наташа Лапунова несёт мне клеверный лист с четырьмя лепестками. Я ничем не рисковала, когда рассказывала детям, что найти такой лист – к удаче и богатству.

     «Клад найдём?» – уточняют дети. «Обязательно», – беспечно заверяю я, думая, что ничем не рискую. Шанс один на несколько тысяч. И вообще, мы на этот пустырь пришли ракушки собирать, пустые панцири улиток. 

     Смотрю, глазам своим не верю – четыре.

     «А где клад?» – спрашивают дети.

 

     «Здесь, здесь!» – зовёт нас Эрстем в дальнем конце пустыря. В голосе Эрстема  ликование и одержимость Сакраменто. Золотая лихорадка обуяла мою мелочь. Пылая щеками, полыхая пиратскими взорами, окружают мелкие мои здоровенный камень ракушечник. 

     – Череп, видишь, череп нарисован! – толкаются дети у камня. Подхожу к взволнованной трепещущей стайке, оторопело оглядываю камень. На бугристой шероховатой поверхности явственно проступает очертание черепа. О, поле, поле, кто тебя усеял. «Что делать, – думаю, – дети ждут чуда, Лапуся четырёхлистник нашла».

     Руками камень не сдвинуть, растолковываю мелким принцип рычага. Эрстем уже тянет жердину. Приладили, сдвинули камень. Тощая светлая змейка молнией пропадает в рыхлой земле. 

 

     Первой завизжала я, конечно. Детям-то что! Я их по зооэкзотариумам водила. Ну, как я... Смотрительницы и гиды водили, а я, полулёжа на стульчике, прижав к носу ватку с нашатырём, одним глазом контролировала дисциплину. Другим глазом старалась не смотреть в сторону удава-альбиноса, возле которого мне поплохело. 

     – Дети, – говорю я решительно, – эта змея – хранительница клада. Пока она здесь, клад доставать нельзя. Завтра придём и выроем. 

     Вечером, после работы, задумчиво выпотрошила свою копилку. Сосчитала монетки. Годится. Сложила в банку из-под кофе, ужасно красивая банка, с рисунками какими-то. Подумала, добавила цепочки, крупные бусины радужного чешского стекла, браслет-змейку с одним рубиновым глазом.

      Дети ждут чуда, и слово не воробей. 

 

     В шесть утра пришла на пустырь. Рою ямку под камнем. Мысли в три слоя. Верхний: «Лишь бы из земли никто не вылез». Средний: «Могут арестовать». В то время – Буйнакск, Волгодонск, Будённовск. А рядом с пустырём – Дом Пограничника. Нижним слоем: «Хоть бы до нас никто не нашёл».

     «Ума нет, иди в пед; стыда нет, иди в мед; ни того, ни другого – иди в культпросвет», – гуляла дразнилка во времена, когда я хотела поступить в «кулёк» на режиссёрское. Родители встали на дыбы, режиссёром я так и не стала. Но, клянусь, это был лучший спектакль в моей жизни!

 

Преображение

 

     В стародавние времена, когда не было ещё ни гаджетов, ни геолокации, на Преображение повела свою группу на праздничную службу. Девочек повязала косынками-платочками из спектакля «Царевна-лягушка», мальчикам раздала пакеты с яблоками и виноградом. Стою над ними квочкой, от толчеи защищаю. Заранее сурова. Как выяснилось, зря.

     Нас чуть не на руках в храм занесли. Расступились, дают дорогу к причастию. Я неловко, как могу, вбок и наискось, объясняю, что среди моих детей есть некрещёные и мусульмане есть. Машут на меня: детям можно.  

     – Серёжа, Амина, Миша, Эрстем, Зарина, Ярик,.. – курлыкают мои причастники. Все двадцать четыре. А лица так и светятся, глаза так и сияют. Батюшки ликуют, ангелы поют на небеси.  

     – Да вы сами, как яблочки! – весь улыбаясь, трубит во дворе нам дьякон, священник щедро кропит водой малышню, меня, спелые фрукты и нянечку Камелию Евдокимовну. 

     Вечером говорю своим мусульманам:

     – Наших детей причастили сегодня.

     –  Хвала Аллаху, – отвечают, – Курбан-байрам тоже вместе отметим.

     Когда радость, всем всё можно.

 

О старых и малых 

 

     Дети и старушки – самые любезные моему сердцу собеседники.

     Подбираем с учениками слова на букву Э.

– Эгоист, – предлагают вариант.

– А кто это, дети?

     После маленькой паузы звучит предположение:

– Это нация такая.

     По пять лет моим деткам.

 

     Ищу магазин, где можно купить абажур. Обращаюсь к двум хорошеньким дамам лет семидесяти. Ответ поразил, порадовал и очаровал настолько, что записала дословно:

     – Боимся ввести Вас в необоснованное заблуждение, но мы в полнейшем неведении. – И чему-то прыскают по-девчачьи.  

     Милые какие.

 

Уроки русского

 

* * *

 

     – Напишите слово «йогурт», – диктую своим детям.

     «Ёгрт», – пишут мои дети.

     Ё-моё. Может, мне над дикцией поработать?

 

* * *

 

     Упражнение «Слово рассыпалось». Пытаемся собрать слово «мяч».

     Решила дать подсказку: «Его бьют, а он не плачет...».

     Не дослушав, «чмо!», – кричат мои добрые, добрые дети.