Наталья
Куралесова

Баллада

Был сад в цвету. И стал он пуст.

Весь потемнел, но вдалеке

Цветёт в укромном уголке

Терновый куст. Терновый куст.

Ты не поймёшь, мой стойкий трус,

Мой бледный праведник, изволь -

Перемогая песней боль,

Я напою терновый куст.

Кровь, как роса, на лист падёт,

Когда к шипам его прильну,

Но алое отдам ему –

Пусть он цветёт, лишь он цветёт.

Более позднее

Кому ж мне мстить в своей печали?

Кого топить в своей вине?

Вино отравленное дали

Мне, ядовитой, только мне.

Как безрассудно Вы не правы,

Что дали лёгкую мне власть,

Соединив в себе отравы,

К дыханью Вашему припасть.

Конец. И стынет злое жало.

Нет боли – опийный ожог.

Вся нежность-горечь в кровь попала,

И отравитель занемог.

* * *

Была предчувствием полна –

Вся, до краев, до верхних точек,

До глаз, до слёз, до докрасна

Вдруг запылавших тонких мочек,

До дрожи вмиг ослабших век,

До обморока, до смятенья:

Вдруг вспыхнул свет, и свет померк,

И рдеет в вечности мгновенье.

До пальцев кончиков полна,

Что, букв проколотых касаясь,

Летят по строчкам, допьяна

Незрячим знаньем упиваясь.

Была полна до всех высот,

Непостижимого провидства

Предчувствием, что достаёт

До святости и до бесстыдства.

Была предчувствием полна.

О, скрипки звук! над миром властвуй!

Уже вот-вот!.. И всё сполна!

Уже близка к Ассоль волна...

Глаза... Рука... Вдох-выдох... Здравствуй!

* * *

В дождь осенний спрячусь,

Лист смахну рукой,

Не хочу удачу,

Я прошу покой.

Сколько лиц мелькнуло,

Сколько дней прошло –

Дымкой затянуло –

Пусто и светло.

В жёлтом шорохе прохладном,

Тем, кто далеки,

Тихим терпким листопадом

Я плачу долги.

Так деревья, отметавшись,

В сумерки и рань

Лёгким золотом упавшим

Платят свою дань.

1987

* * *

В моей белой-пребелой судьбе,

Где нет цвета ни разу –

Отблеск солнца на звонкой трубе –

Здравствуй, мой синеглазый!

Хмурый кобальт, шальная лазурь

На снегу только тени.

Пресный пост забываю, как дурь,

Здравствуй, синий, весенний!

Свежий, точно ночная гроза,

Долгожданный, внезапный.

Мне за что эти ливни-глаза?

Эти кобальта залпы?

Белым белой по сини  стелю,

Свою жизнь-промокашку.

Синеглазый, теперь я люблю

Соль, морскую тельняшку.

* * *

Виндоус! Всё окна, окна!..

То тёплый свет, то занавес!

Виндоус! А я промокла,

Я не гуляю – балуюсь.

Как много бабочек у окон,

Как бьются крыльями в стекло!

А я не бабочка, я – кокон,

И

   моё время

                       не пришло.

А я – сухой упавший кокон,

Я – занавес, крыло, стекло...

* * *

Для поэта время зримо:

Ночь – на ощупь, день – кистень.

Год с клюкой проходит мимо.

Месяц – кремний. Вечер – тень.

Время – сторож с колотушкой.

Только мимо. Только вдаль.

Время – нищий с медной кружкой,

Бросить нечего, а жаль.

Не в упор, а только в спину

Времени скажу в упрёк:

«Ты, пропащий, в том повинен –

Мелочь в кружке не сберёг!»

* * *

Драконов впрягут в колесницу,

Расправят усталую птицу,

И ту, что тебе не снится,

Зароют в новую жизнь.

В случившемся нет печали,

Кто плавает – тот отчалит.

Оставшийся на причале,

Ты вот что теперь скажи:

Её, ту что редко дерзила,

Всё просила лишь дать ей силы,

Ты можешь не вспоминать...

Но кто тебе тихо очень

Прошепчет: «Спокойной ночи,

Мой милый, спокойной ночи…»,

Когда уже будешь спать?

Заговор на от...

Всё, что связано с тобой –

Лишь несчастный случай.

Демон с заячьей губой,

Отпусти, не мучай.

Благ Господь, меня храня!

Я твоей не буду!

Выю научусь склонять,

А тебя забуду.

Всё, что связано с тобой –

Несчастливый случай.

Бес с сияющей трубой,

Отойди, не мучай!

Ты безумие мое,

Оползень рассудка.

Растворись в небытие

Крысолова дудка.

Уходи! Я не с тобой.

Чур! За кручей тучей

стань. Иди. Лети к другой!

А меня не мучай.

Бес полуденный, ночной,

Сумасшедший случай.

Заздравица

За тебя!

За то, что беспечно

Синим вылилась, вылиняла степь.

За то, что всё в жизни конечно,

Но есть, есть такая крепь –

Крепче колосняка,

Как будто на века, наверняка,

Как будто только так и надо –

За тебя!

Я тебе рада!

* * *

Из книги, прочитанной в детстве,

Вдруг вспомнилось, вдруг проросло:

В далёкой стране Поднебесной

Когда-то цвело ремесло –

Вертелись гончарные круги,

Лепились из глины горшки,

Трудились искусные руки..

Причудливы и высоки,

Прочны выходили кувшины!

В затейливой формы сосуд

Из звонко окрашенной глины

Младенца умело кладут.

И в глиняной этой утробе –

Устроенной ну, как хитро –

Растёт заключенный уродец,

Творение тех гончаров.

У мастера трудное дело!

Чтоб форму сосуда принять,

Смогло непослушное тело,

Творец был готов подождать.

Но сторицей  труд возместится,

Уродец готов,наконец,

В четвёртой Восточной столице

Он продан в роскошный дворец!

Ах, как эта притча некстати!

Но, впрочем, ясна её суть:

В сосуде, что создал ваятель,

Не охнуть душе, не вздохнуть.

И, следуя плотским извивам,

– Пречистое чудо моё! –

Не карлом ли там прихотливым

Коверкает глина её?

Из очень-очень раннего

Заговор на приобретение любви

Атхарваведа

Я зарею всхожу тебе в будущем –

На ладонях следы от огня –

Чтобы с солнцем ты стал меня любящим

И не стал избегать меня.

Птицы ночи кричат, дым развеялся,

На губах закипают слова.

Чтобы я не напрасно надеялась,

Пусть в напитке густеет трава.

Как лиана, туари обвившая,

Обовью, обниму, напою.

Как орлица, крылом пыль прибившая,

Прибиваю к себе мысль твою.

Я в твоём буду крике тоскующем,

И в напитке, что жарче огня,

Чтоб, тоскуя, ты стал меня любящим

И не стал избегать меня.

* * *

Как всё в душе переплелось!

Каких растений эти корни?

Лукавство, жалость, мудрость, злость,

Желание любви – всё-всё в ней.

Зачем ничтожной, нежилой

Дано стремление к полёту?

В клети и в путах демон мой,

Но тщится в горние высоты!

Зачем такой сосуд избрал?

Кто втиснул Волю в это тело?

Небрежный мастер храм желал

А сам и хлева недоделал.

И бьётся в медных прутьях кречет,

А всё – зеро. Ни чёт, ни нечет.

Летняя песенка

Когда, наполнив зноем город,

Уходит день... уходит день,

У остывающих задворок

Ложится тень, ложится тень...

Когда прогретый солнцем тополь

Струит тепло – не дрогнет лист, –

Когда прибита книзу копоть,

И воздух чист, до неба чист,

Когда все звуки суше, глуше,

И шелест шин, и в окнах свет,

Когда глаза на лицах глубже,

И красок нет, лишь серый цвет,

Когда акация с фиалкой

Вдруг просочатся через пыль,

Когда к кирпичной кладке жаркой –

случайный гость – прильнёт ковыль,

Когда предмет меняет свойства,

Меняет смысл, меняет суть,

Что за причуды беспокойства

Хотят вернуть, меня вернуть, куда вернуть?

* * *

Над куполами вьются птицы,

Вишнёвый опадает цвет.

Несу в себе, боясь пролиться,

Твой чистый свет.

Вкруг пахнет скошенной травою,

Узоры на крестах слились.

А ты златою головою

Всё вверх, всё ввысь.

Родной мой, белый, легкокрылый,

В запруде вечных колосков,

Далёко отблеск горделивый

Твоих венцов.

Не позабуду, что ты, что ты!

Так на душу мою ты лёг,

Как на слова ложатся ноты,

Как – невдомёк.

У старой постою иконы:

«Святой Угодниче, подай!»

От радостных пасхальных звонов

На сердце – рай.

Изведанный, непостижимый...

На хорах голоса сплелись,

А ты всё вверх неудержимо

Всё в небо, в высь.

2013

* * *

Нас ветра порывы сердито встречают,

Сияние Севера царски венчает,       

Но нас оставаться ничто не прельщает:

Ни натиск, ни холод,

Ни гнев, ни восторг!

Косматое племя ничто не удержит!

Лишь молча поправим сырые одежды,

Смежим, точно звери, тяжёлые вежды,

И – в путь, за спасеньем,

На юго-восток!

Никто не оглянется – что нам прощанье!

Под низкими лбами не рык, а молчанье,

И мнём можжевельник обветренной дланью,

И тянем ко рту

Горьковатый росток.

А там, в городах – барабанные дроби,

А может, уже десятичные дроби,

Вся их арифметика – к чёрту! Уходим!

Идём вслед за старцем

На юго-восток!

Что там, за спиной, никого не заботит,

А только торопит, в дорогу торопит.

Туда неизбежно сбегаются тропы,

Где рдеет и манит

Палящий цветок.

И видят лишайник, кулик и гагары,

Как плавится след между новым и старым,

Уходим, пока полыхают Стожары –

Косматое племя –

На юго-восток!

* * *

Наяву – оно так: цензор неумолимый,

Мой двойник, соглядатай, судья и суфлёр

Каждый жест сторожит, всё что больно, любимо

Беспощадно оценит – готов приговор.

Всё одно ему – плачу, молюсь ли, страдаю –

Усмехнётся вдруг кто-то во мне и шепнёт,

Что спектакль играю, бездарно играю,

Что на публику номер, неправильный ход.

Даже в час, когда сердце по-детски ликует,

Как ликует и пляшет раздетый Давид,

Мелхола смотрит в створку окна, негодуя,

В царских чёрных глазах осужденье и стыд.

Лишь во сне я свободна. Мой критик смолкает.

Безоглядна, нелепа, забывшая страх,

Слышу как на свирели безумец играет,

Голоса шепчут строфы, и солнце в глазах.

2007

* * *

Не знаю я, к чему всё это,

Ведь столько времени прошло,

Но проскользнула в щель монета.

Гудки и близкое «Алло».

Пять цифр под диском промелькнуло,

Что сотворить они смогли?

Твой голос в осень, тихий сумрак,

В шаги и в шелесты вплели.

Всё так случайно получилось,

Холодной трубкой щёку жгло,

И я с тобою очутилась –

Гудки и близкое «Алло».

А что спросить? А что ответить?

И как покой потом найти?

А может?!

Нет.

Печаль. И ветер.

«Ошиблась номером, прости».

1987

* * *

Об этом подумаю после.

Об этом никто не вспомнит.

Осень – мышастый ослик

В набрякшей от влаги попоне.

Что в смирных твоих копытцах?

В бубенчиках из каштанов?

Я – перелётная птица,

Птица породы ржанок.

Лечу в своё закавказье.

Ослик, прощай, милый.

Осень, с ветром и грязью,

Ржавчиной над могилой.

Улетаю совсем не стойкой.

Осень-ослик отпустит.

Мне не вместить столько

Столько со ржавчиной грусти.

Об этом думать попозже.

Об этом не стоит печься.

С ослика снимут вожжи,

Вдоволь накормят гречей.

Придёт зима-белошвейка.

Я от её убора

Буду как Серая Шейка –

Буду нырять в прорубь.

2017

* * *

Он приходит под утро. Он мне –

Властелин и непрошеный гость.

Каждый жест, каждый текст помню,

Как собака зарытую кость.

Говорит, говорит, сжимая

С золотым набалдашником трость.

Понимаю его, понимаю,

Прячу глубже, как скорбь, свою кость.

Он в жемчужном атласном жилете,

Он спокоен, а в перстне – опал.

Я за грусть перед ним в ответе.

Каплей с ходиков час упал.

Свои беды, печали, вины

Буду прятать, как тайный порок,

За улыбкой, веер в гостиной,

Лишь жемчужный уйдёт за порог.

* * *

Орхидеи опали –

Зацвёл декабрист.

Где-то поезд приходит на станцию...

Отчего же в опале

С белым проблеском лист?

Не держите в дому традесканцию.

Возле рельса прощально

Белеет платок,

Возле лязга и свиста вокзального...

Посадила фиалку

В цветочный горшок,

Полила из стакана хрустального.

Поезд – в даль, время вспять,

Звонко брызнул хрусталь.

Ни молитвы, ни песни, ни жалобы.

Крестик снять, листик смять,

Только жаль. Очень жаль.

Традесканцию жаль. Не держала бы!

* * *

Очистится душа страданьем?

Это неправда.

Правда – что она

Изъедена проказой одиночества.

Всё кажется: «Вот-вот привыкну…»

Но у отчаянья внезапны рецидивы.

Но слепо тычешься ты в стены,

И горло горькой водкой рвёшь,

Всё ждёшь просвета, перемены,

Взамен живёшь, живёшь, живёшь...

Держась то бранью, то божбой,

Всю тщетность этой гонки видишь,

Надеясь заслужить любовь,

Всё безутешней ненавидишь.

Ан

Светел лик Того, Кто свят.

Он

Видит кукольные муки.

Но

Не для них вверху парят

Пробитые гвоздями руки.

* * *

Пережду причуды конопатой

Попрошайки в фартуке с заплатой,

Рыжей девки в сером грубом плате.

Плачь – не плачь, а всё ж, родная, прочь!

Вслед за нею, поводя плечами,

С пряниками, хвоей и свечами,

В оренбургской шали с кружевами –

Белая купеческая дочь.

Попрощаюсь с  сирой побирушкой,

Скоро-скоро белой торжество!

Ткнётся мне в упрямую макушку

Тёплым поцелуем Рождество.

Синяя песенка

Отворена калиточкa,

Порожки высоки...

Ах, где твоя улыбочка?

Глаза, как васильки?

Ты, милый, улыбаешься,

А мне-то каково?

Хоть изредка, хоть краешком

Взглянуть бы на него...

Калиточка отворена,

И выметен порог,

Так что же кружат вороны

Там, где темнеет лог?

Ни листиком, ни веткою

Не дрогнула сирень.

Блестящею монеткою

На дно уходит день.

И в небе полумесяцем

Улыбочка твоя.

От глаз твоих, от песни ли

Вся синяя земля?..

* * *

Слова, что втёмную приходят,

Вяжу уздой,

Веду, как водят коноводы,

На водопой.

Как камушки пересыпаю

И прячу вновь.

Больная, грязная, родная

И плоть, и кровь.

Словам, пришедшим ниоткуда,

Открою клеть,

Остерегусь пускать их в люди,

И буду впредь

Всех недолюбленных уродцев –

Свой жалкий грех –

Как чад, зачатых с инородцем,

Скрывать от всех.

2007

* * *

Той во мне, что так долго стояла у края,

Что вила свою прядь из прибоя,

Любила синее – не голубое,

Той во мне, подбирающей градины рая,

Рисующей линии и зигзаги

На стекле – не на бумаге,

Той, что думала в детстве, что она ацтек или майя,

И любила май, и родилась в мае,

Той, что страшилась понять сюжет мирозданья

«Ныне отпущаеши» или «до свиданья»?

2015

* * *

Украден сон. Убит покой.

Взломали душу – всё в обломках.

Любовь – воришка, тать ночной,

А ты – отмычка, финка, фомка.

Что я опять не сберегла?

Что штопать буду после брани?

Любовь – швея, а я – игла.

Вишу на шёлковом аркане.

Под выстрел снова подвела

Та, что предаст и вновь обманет.

Любовь – лучник, а ты – стрела

В расшитом золотом колчане.

А ты – ещё одна стрела

В золотом Её колчане.

* * *

Этот город в веснушках опавшей листвы,

Каждый куст в нём – степная лисица,

Невесомый узор паутины-канвы,

Рыжий шарф на ореховых спицах,

Эту бестолочь улиц центральных твоих,

Эту охру и басму бульваров,

Ворох листьев и отблеск сырых мостовых

Я беру и дарю тебе даром.

Всё твоё – жёлтый камень, калёный кирпич,

Уцелевший фронтон и фонтаны.

Эту ржавую вязь, эту гиль, эту дичь

Ярких вывесок, улочек странных

Я дарю просто так – крыши и купола,

И лису желтоглазую. Осень!

Мне оставь только то, что сберечь не смогла:

Голубятню, булыжник, авоську...