(Из новых стихов: январь – июнь 2013)
* * *
...не врагом Тебе, не рабом –
светлячком из травы,
ночником в изголовье.
Не об пол, не об стенку лбом –
только там, где дрова даровы,
соловеть под пенье соловье.
Соловой, вороною, каурой
пронестись по остывшей золе.
А за «мир, лежащий во зле»
я отвечу собственной шкурой.
* * *
Не оставляй следов (слов) любви –
такая любовь, первая ли последняя,
это ложь, и не просто, а Ложь-на-Крови,
умышленно распространяя сведенья,
вымышленные обезумевшим от страсти умом,
а не тою, что милосердствует
и долготерпит. Он не терпит, синим огнём
полыхает и с тою даже не соседствует.
А такая (не та) проедает от кишок
до мозжечка, до горла, до пишущей руки,
и остаются письма, и посмертный шок,
и вечность, а по углам пауки.
* * *
Подрагиваешь, брезжишь,
как месяц над сторожкой,
будто пайку режешь
заточенной ложкой,
как будто не скрежещешь,
а жалобно поёшь.
Вещий же, не вещий
и князь, и меч, и нож,
и ночь, и дрожь, и коньми
разодранное тулово.
Потьмами заоконными
свет фонаря сутулого
трепещет, как скелет
на склоне зим и лет.
два стихотворения о чём-то
1.
Закладываю шурф,
заглатываю землю,
ходам подземным внемлю,
пощады не прошу.
Как бомж по-над помойкой,
в глубинах груд и руд
копаю изумруд
электроземлеройкой.
И этот скорбный труд,
что чем-то там зовётся,
вздохнёт и отзовётся
в валах земных запруд.
2.
Борение – глины бурение.
Но вязкость как обороть?
Мои ли останки бренные
взрезают земную плоть
лопатой, киркою, ломом ли,
оглоблею ли в руке
невидимой, но не сломленной,
как луч, отраженный в реке...
* * *
Игорю Булатовскому
Этот галдёж...
Голодай, молодёжь-голодёжь,
на острове Декабристов.
Глотай белые камушки
от нянюшки-мамушки,
на горле монистом.
Не моностих – многостих
тих,
как тиха тишина после взрыва.
Ребята ушастые
наследили, нашастали,
наша полынь, да наша крапива,
да наши обрывки строк,
барщина и оброк,
и рок во всех смыслах слова.
Жаждай и голодай,
только не отдай
своего, живого.
* * *
Булочка поджариста,
подпалена слегка.
Не заспи, пожалуйста,
чахлого стишка.
На пепле пожарища
и смерть не трудна.
А жарища жалится
аж до дна.
Жало жалкое,
горе горькое,
лето жаркое,
жито золотое.
* * *
И миновало. Что миновало? Всё миновало.
Клевера запах сухой в уголку сеновала,
шёпот, и трепет, и опыта ранние строки,
воспоминанье о том, как строги уроки
лесенки приставной и как пылью сухою
дышишь, пока сама не станешь трухою.
* * *
Присядка в полуплуга,
в приход полдневной почты,
беззвучная подруга,
пошто меня зовёшь ты?
Поверьте, в том конверте
слова плетутся в сети,
и сладкий привкус – сами-знаете-чего
сильнее на рассвете
безоблачного сна.
И облачная стая
стоит, как тишина
густая и пустая.
о жизнь моя...
три стихотворения
1.
будто камень межевой
между летой и невой
между царствием и речью посполитой
между лесом невоспетым
и запущенным проспектом
между тайною и танго и молитвой
эти сверх и без и меж
прочертили тот рубеж
за которым... да но что же за которым
где полоска межевая
не дрожит как неживая
а колосится и косится с укором
2.
между чёрною речкой
и рекою белою
я стою со свечкой
ничего не делаю
никого не поминаю
хоть и свечку держу
ничего не понимаю
хоть и речи держу
о чём
ни о чём
о тени
за плечом
о собаке на сене
зарубленной мечом
о городе на сене
где я звеню ключом
что понятно и ежу
мне непонятно
как животная слежу
полосы и пятна
и полотна на стене
и к чему всё это мне
3.
под застрехой
по-за стрехой
я устрою
свой тайник
я утрою
свой запас
милых книг
водолей и волопас
поглядятся
в мой родник
О родник
* * *
Нет, нет, не сочиняй, усни,
чтобы не вскакивать с постели
в своем ли и уме и теле,
ещё досматривая сны,
к компьютеру, к карандашу,
к чему-нибудь, что пишет, пишет
и мне под веки жаром дышит:
«Да, – говорит, – и я пишу».
* * *
И воскреснешь, и дадут тебе чаю
горячего, крепкого, сладкого.
И Неждану дадут, и Нечаю —
именам, звучащим загадково.
И мёду дадут Диомиду,
и арфу – Феофилу,
и всё это не для виду,
а взаправду, в самую силу.
* * *
Холодно, холодно.
Человек идет на дно.
Неужели эта бездна
так ему любезна?
Эта бездна за дном,
вся одна, вся в одном
безоглядном, безоконном
омуте бездонном...
* * *
Снится, мнится, брезжится
тыняновская Режица
и ближний Динабург
(с тою рифмой «пург»).
Чается, качается,
граница не кончается,
за Двину, за Буг,
возьмёшь ли на испуг
проводника и беженца,
колется и режется
болотная трава,
и пухнет голова,
как на дворе, за дровнями,
стенаньями загробными
опухнул и потух
негасимый дух.
* * *
Рышарду Криницкому*
И смолкли толки,
когда заговорил поэт в ермолке –
минималист.
И стихов осколки
просыпались на летний лист
многоточиями.
---
*На семидесятилетие и в честь книги
«Начало перечеркнуто. 22 стихотворения. 1965–2010»
«Начало перечеркнуто. 22 стихотворения. 1965–2010»
© Наталья Горбаневская, 2012–2013.
© 45-я параллель, 2013.