* * *
Всё, что накопила на чёрный день –
вот он наконец настал –
любимый голос, родная тень –
прочнее чем драгметалл.
Всё что припасла на худой конец
(конец – он всегда худой) –
любви моей золотой телец,
омытый живой водой.
Пытаюсь расслышать сквозь шум и фон,
держась за каркас стропил, –
вот строки, что ты читал в микрофон,
вот музыка, что любил.
Пишу тебя и держу в уме
и умножаю на ноль,
и получаю солнце во тьме
и сладкую в рёбрах боль.
Твои слова в сокровенный час,
портреты над головой –
вот мой НЗ, золотой запас,
что держит ещё живой.
Звонит мобильник лишь по тебе,
теперь это мой смертфон,
где все номера ведут к тебе,
а смерть – это только фон.
* * *
Раз словечко, два словечко…
Только нету человечка.
И словечка не с кем молвить.
Он ушёл… совсем ушёл ведь.
Я сижу в своей пещере,
подхожу к скрипящей двери,
на твою подушку лягу,
исчеркаю всю бумагу…
Нет тебя, ушёл как дымка,
нелюдимка, невидимка,
догорел, как эта свечка...
Прошепчи хоть пол-словечка.
Я стихи тебе малюю,
чтоб услышал, как люблю я.
Обними во сне за плечи,
чтоб немного стало легче.
Подхожу всё время к двери...
Нет тебя, а я не верю.
Однова
Сломалась жизнь – я смастерю другую,
отпилим хлам, а нужное прибьём!
Ту, что сейчас – и злейшему врагу я...
Мы однова вдвоём с тобой живём!
Ах жили, жили… Однова теперь я,
я однова, любимого вдова.
Летят души растрёпанные перья,
и в перлы не слагаются слова.
Как хочется единственного чуда,
тепла плеча родного до утра...
Пошли мне снова весточку оттуда,
пусти меня погреться во вчера.
Коплю в душе все памятки и метки.
О кто-нибудь, прошу, умилосердь...
И бьют в окно поломанные ветки,
крест-накрест перечёркивая смерть.
* * *
Это облако в профиль над головой…
Ты скажи по секрету, никто не слышит,
ты ведь там живой, всё равно живой?
То не ветер траву над тобой колышет?
Как легко тебе там надо всем парить…
Но тебя я узнала, признайся, – ты же?!
Даже можешь ни слова не говорить,
я тебя и так напрямую слышу.
То последнее слово, что не сказал,
что застывшие губы твои сокрыли,
я теперь читаю по небесам,
по твоим надо мной распростёртым крыльям.
* * *
Ущипни, чтоб поверить, хоть это уже не впервой –
вот стоишь ты как вылитый, как живой,
говоришь, ну что ж ты, а я тебя там искал!
Как давно я тебя не нежил и не ласкал.
Говорю, я ушла бы сразу тебе вослед,
но боялась, а вдруг там следов твоих вовсе нет,
и ждала тебя здесь, где смерть растащила нас,
на твоей подушке, вблизи твоих рук и глаз,
что глядят с портрета и греют меня теплом,
как бы зло кайлом ни пытало бы на излом.
Я хочу однажды уйти бы к тебе во сне.
Мы бы встретились в нашей общей с тобой весне.
А пока от тебя до меня тридевять земель –
за щекой сохраняю любви твоей карамель.
И в какой бы тине, в каком ни лежала б дне –
там любую горечь она подслащает мне.
* * *
Божия коровка, унеси на небо,
где мой любимый спит глубоким сном.
Одним глазком его увидеть мне бы,
хоть в облаке и в облике ином.
Лети к нему и сядь ему на пальчик,
как жаль, что мне нельзя туда самой.
Пусть ему снится, что он снова мальчик,
и мама из окна зовёт домой.
Я бы уснула тоже беспробудно,
но здесь его следы наперечёт,
мне потерять их страшно – вот в чём трудность,
вот что мешает дать себе расчёт.
Ни в бога и ни в чёрта я не верю,
на всё рукой безжизненной махну.
Но кроткому и крохотному зверю
ладонь открою, сердце распахну.
Лети, лети сквозь жизни амальгаму
туда, туда, за тридевять земель,
где милого его земная мама
небесную качает колыбель.
* * *
...И небрежно, как манто,
скину жизнь на руки Богу.
Всё, спасибо и за то.
Дальше я на босу ногу.
Не имела я авто,
не бывала за кордоном,
а зато, зато, зато
выпал путь родимым домом.
Было так – как никому.
Вспоминаю – и не верю...
Низко кланяюсь Тому,
кто стоит уже у двери.
* * *
Если я не там сейчас и не с теми –
это только временный сбой в системе,
и не важно, что происходит вне,
если ты – во мне, в глубине, во сне.
Ты везде, где тепло, трепетанье, щебет,
лишь к тебе – моё бормотанье, лепет.
Над твоей могилой снега, дожди, –
это я тебе азбукой морзе: жди!
Но однажды что-то вокруг очнётся,
что-то сдвинется и навсегда начнётся.
Круг замкнётся, сольётся в мы ты и я.
И вернётся всё на круги своя.
А пока я держусь за свою увечность
и слагаю задумчиво слово «Вечность»
из застрявших в бритве твоих волосков,
носовых платков, шерстяных носков.
* * *
Смерть кровавым зрачком
смотрит со светофора.
Опрокинет ничком
или даст ещё фору?
Переждать не хочу
желтоглазую морось,
я на красный лечу –
ничего, что мы порознь.
Твои знаки ловлю –
ты ведь знал, что поймаю.
Я всё так же люблю,
в тёплых снах обнимаю.
Жизнь как чьё-то авто
пусть проносится мимо.
Настоящее то,
что бесцельно и мнимо.
Из улыбок и слёз
нашу повесть сплетаю.
В титрах огненных звёзд
твоё имя читаю.
* * *
Кладбище Новое Городское.
Участок сорок один.
Там хоронят бомжей, изгоев,
тех, кто остался один.
Тех, кого некому было оплакать,
некому хоронить.
В общую яму, в сырую слякоть
их опускают гнить.
Я не видала страшнее груза –
как в свежевырытый ров
их грузовик привёз полный кузов –
грубо сколоченных роб.
Вонь выбивалась сквозь швы и щели…
Всем был один надел –
в этой клоаке, в одной пещере,
в общей могиле тел.
Мёртвые, к счастью, не имут срама
жизни, прожитой зря.
Им не учуять этого смрада,
всё им до фонаря.
Тянутся в поле ряды-обезлички,
только вороны кричат.
И из земли лишь одни таблички,
словно ладони, торчат.
* * *
Меня никто не сможет убедить,
что разделила нас с тобой могила.
И чтобы в реку дважды не входить,
я из неё ещё не выходила.
Куда несёт меня моя река,
любовь моя, отрада и отрава,
где мы с тобой сцепились на века,
река Забвенья, Плача, Переправы…
Держусь за память, словно за буёк,
на Переправе не сменю коня я.
Тут всё уже последнее, моё,
я ни на что его не променяю.
Здесь будет всё, как было при тебе –
твои кассеты, книги и пластинки.
И за улыбку в будущей судьбе
я ни единой не отдам грустинки.
Я удержу всё, что смогла сберечь,
и сохраню твой образ на века я.
Моя река, моя родная речь,
что о тебе течёт, не умолкая…
* * *
И тихо теплится окно,
чуть освещая жизнь,
что положила под сукно,
сказав ей: отвяжись.
Но даже в холоде и мгле
найдётся уголёк,
и будет снова на земле
светиться огонёк.
Светай, светай в моём окне,
пусть разойдётся тьма.
Как глубоко ты нужен мне –
не знала я сама.
И трубка пусть заворожит,
молчание поправ,
и доказав, что дальше – жизнь,
что был Шекспир не прав.
© Наталия Кравченко, 2019.
© 45-я параллель, 2019.