* * *
С тех пор как мои руки опустели
и отпустили жизнь твою с постели
в ночную нежиль, в наволочь небес,
где ангелы судьбу нашу листают,
и звёзды хладнокровные блистают,
любви нам демонстрируя ликбез,
с тех пор я разучилась быть счастливой,
изнеженной, весёлой и смешливой,
и под собой не чую бытия,
с тех пор как улетело наше счастье,
и наше мы рассечено на части,
на равные друг другу ты и я.
Как изменилось всё за это время,
и жизнь не удержать уже за стремя,
другое племя вижу я в тоске.
Душа в ответ молчит, глухонемая.
Я этих слов уже не понимаю.
Мы на другом общались языке.
* * *
День старится к ночи, он жил на износ,
очки фонарей нацепляет на нос,
чтоб лучше увидеть прохожих.
Он очень устал и лицом потемнел
от мысли, что столько всего не успел,
и уж не успеет, похоже…
Цветы и деревья под вечер не те –
их ночь растворяет потом в темноте,
как время – любимые лица.
Но я научилась глядеть сверх голов –
приманивать радость на удочки слов,
чтоб сердцу не дать запылиться.
День умер, оставив нам песни и сны.
И юность уходит до новой весны,
на круги своя возвращаясь.
Мы были когда-то с тобою на мы,
и я выкликаю твой образ из тьмы,
навеки с тобой не прощаясь.
* * *
Люблю я эти пасмурные дни
за то, что так нерадостны они,
за то, что ничего не обещают –
ни солнышка, ни ласки, ни весны,
за то, что с нами так они честны
и лень нам снисходительно прощают.
Ну здравствуй, хмурый серенький денёк!
Присяду на тебя, как на пенёк,
и отдохну от бега и прогулок.
А ты, не обманя и не маня,
свернись клубочком в доме у меня,
найдя там поуютней закоулок.
Себя на домоседство обреку
и вспомню Саши Чёрного строку:
«Ну сколько вас ещё осталось, мерзких?
Все проживу!» И этот тусклый день,
любя его застенчивую тень,
его туман и слабый свет нерезкий...
Спасибо, день, что ты хотя бы есть,
что позволяешь быть такой как есть,
что можно пред тобой не притворяться,
как тот, кто так же хмур и одинок,
кого хотелось взять бы в свой денёк,
и сбросить с сердца маску и наряд свой.
* * *
Я долго так тебя хранила в тайне,
как в тайнике, в запрятанной шкатулке...
Моё полуреальное созданье,
ютившееся в сердца закоулке.
Не требовало света и питанья
оно, и обходилось без прогулки.
Мои стихи служили колыбельной,
баюкая, чтоб спало крепко-крепко
то, что хранило крестиком нательным,
но радовало исподволь и редко.
Боли во мне недугом несмертельным,
расти во мне невытянутой репкой.
Живи во мне, от жизни отдыхая,
как в коконе, взлелеян и обласкан,
дыши во сне младенческим дыханьем,
нас не найдёт опасность и огласка.
Цвети во мне любовью и стихами,
как на болоте замершая ряска.
Хранимым будь мелодией метельной,
моим смятеньем, облаком из рая,
наивною мечтою самодельной,
реликвией в заброшенном сарае,
судьбой нерасторжимой и отдельной,
усни во мне, вовек не умирая.
* * *
И не понять, свои беды итожа,
как мог чужой стать ближайших дороже?
Нас разделяет, как пропасть, лишь шаг.
Но моего ты не просишь участья...
Как ты обходишься в жизни без счастья?
Без моей жизни обходишься как?
Я из окошка гляжу на дорогу.
Вдруг ты пришёл и уже у порога?
Кроме тебя мне не нужно гостей.
Всё, что вещают – хотела б забыть я,
кроме твоих драгоценных событий,
я не хочу никаких новостей.
Разные судьбы и разные будни…
Я у себя буду спать до полудня,
ну а тебе собираться к восьми...
Жду тебя вечно, как с фронта солдата.
Помнишь, у Чехова: если когда-то
жизнь моя будет… приди и возьми…
* * *
Молчанье Бога на моё алло,
молчанье сердца, ставшего мало,
мир, потерявший слово, что вначале,
гол как сокол, как осень без листвы,
зима без снега, речка без плотвы,
бесслёзный плач, молитва без печали.
Молчанье рыб, воды набравших в рот,
молчанье, что внутри наоборот,
как крик у обезумевшего Мунка,
глас вопиющих в мировой дыре,
и даже рак не свистнет на горе,
поскольку бессловесна эта мука.
Молчанье от простого, как му-му,
которое я запросто пойму,
уютное и тёплое, как в норке,
до высшего, что райское гнездо,
звучащее высокой нотой «до» –
силентиум от Тютчева и Лорки.
Пусть радость – это будущая грусть,
и так хрупка, что только тронешь – хрусть!
но пусть хотя бы по сердцу погладит…
Но ты же не Молчалин, а молчун...
Я воду в ступе истово толчу
и вилами пишу на водной глади.
А ты не слышишь, как тебя люблю,
стихами тормошу и тереблю,
как ватою заложенную, душу.
Молчат слова за вечность до весны,
их мучат летаргические сны,
кошмары их увиденные душат.
Но в них тебе постигнуть не дано
двойное заколдованное дно,
тебе видна лишь только оболочка.
Царевна не жива и не мертва,
пробудят ли сакральные слова?
Смертельная по сути проволочка.
А дальше-то молчание ягнят,
о коем будет фильм однажды снят,
а дальше – тишина, как у Шекспира…
И не поможет никакой айкью,
когда стоишь у бездны на краю,
где поразит безмолвия рапира.
Не думать больше, быть или убить,
тебя по умолчанию любить,
да, мир богат и с каждым часом краше,
но всех сильнее будет меж людьми
единственная капелька любви,
молчанья переполнившая чашу.
* * *
Стираются грани меж миром и мною,
ношу в себе низкое и неземное,
и приступы боли чужой.
Такое безумное к миру доверье,
что вся его боль у меня в межреберье,
и неотделима межой.
А может быть, все мы лишь снимся друг другу,
и ходит тот сон, словно песня, по кругу,
держа наши души в тепле.
Но вздрогнет будильник в ином измеренье –
и я испарюсь в невесомом паренье,
проснувшись на этой земле.
А что если люди – слепцы и сновидцы –
не могут во снах своих остановиться,
играя в чудную игру...
Их грёзы влияют на нашу реальность,
на страсть её, странность, а может, астральность,
но всё исчезает к утру.
Пожмёте плечами вы: бред, не скажите,
вы сами ночами себе ворожите,
врываясь то в рай, то в аид,
пытаясь протиснуться между мирами,
нарушив неприкосновенные грани,
но цербер на страже стоит.
А впрочем, за зелье по древним рецептам,
за время, вернувшееся с процентом,
за замки любви из песка,
за то, что летает кто в небе кайфует –
за это уже не казнят, не штрафуют,
лишь пальцем крутнут у виска.
* * *
Пусть всё пройдёт, развеется как дым,
забвением покроется седым,
пусть обглодает жизнь меня как липку,
а я иду по нашему мосту,
где ожидала, чуя за версту
твои шаги и слабую улыбку.
Я из неясных линий и штрихов,
из слёз и недописанных стихов,
твоей судьбе и жизни не помеха.
Порежу душу всю на лоскутки,
на носовые для тебя платки,
но не для плача только, а для смеха.
Мне всё равно, что скажет мир честной,
я истине не верю прописной,
забыты все законы и приличья,
остался только этот лес лесной,
осталось лишь осеннее весной,
осталось только солнечье и птичье.
* * *
Не надо мне «Карету-мне-карету!»,
а дайте жить единственному бреду,
всему, что есть во мне, а не вовне.
Мне зеркало – пречистый лист бумаги,
куда могу глядеться без отваги,
душа живёт, когда она в огне.
Покой и воля – счастию замена,
ушла за Ладой следом Мельпомена,
оставив незапахнутою дверь.
И вот стою на сквозняке вселенной,
как под мечом дамокловым, – селеной,
под светом нескончаемых потерь.
У строчек не бывает обесточек.
Восходит в сердце аленький цветочек,
весною, летом, осенью, зимой,
слезами счастья щедро поливаем,
он никогда во мне незасыхаем,
поскольку знает, что навеки мой.
Мне опахалом над балконом ветки,
под ним цветы весёленькой расцветки
и птицы назначают рандеву.
Раскрытая страница на коленях…
Объятая задумчивою ленью,
тиха как тень, я всё-таки живу.
Казавшийся крюком когда-то месяц
сейчас в окно заглядывает, весел,
раздвинув рот в улыбке до ушей.
И небо цвета радости и горя
опять со мною побеждает в споре
и всё даёт, что надобно душе.
* * *
Куда уместней было б умереть,
чем от твоих объятий обмереть,
когда осталось жизни уж на треть,
когда по волосам уже не плачут.
Но снова о весне кричат грачи,
и сердцу не прикажешь: замолчи,
хоть нежность обречённая горчит,
и что с того, что я грешна иначе.
Да, я странна, но это мне идёт.
А кто не странен? Только идиот.
Нормальных нет, сказал Чеширский кот,
и это было, в сущности, нормально.
Да, я стара, но ведь любовь старей,
старее всех церквей и алтарей...
Твоё лицо при свете фонарей...
И счастье было, кажется, в кармане.
Хотя я до сих пор не поняла,
что это было – глаз ли пелена,
или душа и впрямь опалена
божественным огнём из преисподней.
Что это было – прихоть и каприз,
или небес таинственный сюрприз,
и я кружусь с тобой под вальс-каприс,
и всё уже исполнится сегодня.
© Наталия Кравченко, 2022.
© 45-я параллель, 2022.