* * *
Сколько было всего – не забыла,
вспоминаю с улыбкой порой.
О вы все, кого я так любила –
рассчитайтесь на первый-второй!
Далеко это от идеала,
сознавала, и всё же – молчи, –
но лоскутное то одеяло
согревало в холодной ночи.
Со вселенной по нитке непрочной,
не морочась стыдом и виной, –
вот и голому вышла сорочка
и отсрочка от тьмы ледяной.
* * *
На остановке я сойду
на нет, что ты мне дал –
подарок твой, что и в аду
сияет, как кристалл.
Ни дождь меня не отрезвил,
ни взгляд твой ледяной,
и всё, что ты отнял, убил –
по-прежнему со мной.
Со мною мой самообман
под звуки аллилуй, –
то не зима, не смерть сама,
а вьюги поцелуй.
* * *
Я тебя не отдам пустоте заоконной,
пусть далёкий, не мой, неродной, незаконный,
только издали сердцу видней.
Ты ошибка моя, мой божественный промах.
Жизнь тонула в обломах и в пене черёмух,
и не знаю, что было сильней.
Твои беды вернутся и станут моими,
губы снова споткнутся о нежное имя,
о частицу холодную не.
Ты и я не равняется нам, к сожаленью,
но плывёт по волнам твой кораблик весенний
и во сне приплывает ко мне.
* * *
Ты встречал меня без улыбки.
Был по-прежнему лес заклят.
И качались в душе, как в зыбке,
мёртвый жёлудь и мёртвый взгляд.
Я спешила на встречу с прошлым.
Где ты, прежнее, покажись!
Шли с тобой мы по тем дорожкам,
где когда-то дышала жизнь.
Я старалась, чтоб было просто,
незатейливо и смешно.
Облетала с обид короста,
лёд оттаивал снова, но…
Как под пальцами были хрупки
твои детские позвонки…
Я простила им холод в трубке
и несбыточные звонки.
Лес безмолвствовал Берендеев
в одиночестве вековом...
Безответнее и нежнее
не любила я никого.
* * *
Дар вселенной, души пожива,
равнодушный бесценный друг!
Как догнать твою душу живу,
ускользающую из рук?
Как позвать, чтобы ты услышал
стук сердечного каблучка?
Если капает дождь по крыше
иль луна не сводит зрачка,
если тополя громче речи
иль в окне мелькнёт воробей –
то душа моя ищет встречи.
Ты услышь её, не убей!
* * *
Мой дом – почти фантом, где хлипко и нелепо,
где звёзды за окном зовут на рандеву.
Мне дорого всё то, что поднимает в небо,
а ты живёшь в быту, в реале, наяву.
Ты делаешь ремонт, ты потолок навесил.
Но опыт твой ни в чём меня не убедил.
Ахматова ж в стихах воспела в стенах плесень,
и Фландрию паук Марине выводил.
А у меня на стол слетает штукатурка,
похожая на снег, на стихотворный сор.
Я чувствую свой мир твореньем демиурга…
Пусть в трещинах душа, зато какой узор!
* * *
В стихах живу я в полный рост,
а в жизни так не смею.
Душой тянусь до самых звёзд,
а телом не умею.
Обломки строф, как корабля –
свидетельства крушенья.
Не даст ни небо, ни земля
мне самоутешенья.
А шар земной – Содом, дурдом,
вращается в угаре.
Я балансирую с трудом,
как девочка на шаре.
* * *
Ты – то, с чем я справилась. Сердца бойня
Закончилась – скоро год.
От первой листвы ещё чуточку больно,
Но это пройдёт, пройдёт.
Июль целебной травою залечит,
Сентябрь зальёт дождём.
Зима похоронит, увековечив
Своим ледяным литьём.
Я сердцу скомандовала: «хватит!»,
Стать смирным ему велев.
Теперь оно как оловянный солдатик,
Что утром нашли в золе.
* * *
Не их, а что-то через них,
за ними любим мы,
над ликом воссиявший нимб,
сверкнувший нам из тьмы.
И потому так вечен миг,
связавший слепо, напрямик
и души, и умы.
* * *
Верила иль полуверила в Бога,
но иногда он стоял за плечом,
словно надежда или подмога,
и мне о чём-то шептал горячо.
И, убаюканное, уснуло –
что порывалось куда-то и жглось.
Всё, что мелькнуло и обмануло,
всё, что когда-то мною звалось.
Знаю, что много выйдет мне боком,
дудочкой сладкой в небо маня...
Так ли уж важно – верю ли в Бога,
главное – он бы верил в меня.
* * *
За пределами любви – мрак и холод.
За пределами любви – беспредел.
Там Наташи первый бал правит Воланд.
Там безрыбье добрых дел, душ и тел.
Там по ласковым словам вечен голод.
Одуванчик их давно облетел.
За пределами стиха – пусто-пусто.
За пределами стиха – жизнь глуха.
Там неведома летальность искусства
и шестое чувство там – чепуха.
Там не смог бы говорить Заратустра.
У души б не развернулись меха.
* * *
Привыкать к стезе земной
пробую, смирясь.
То, что грезилось весной –
обернулось в грязь.
На душе – следы подошв,
слякотная злость.
И оплакивает дождь
всё, что не сбылось.
Тот застенчивый мотив
всё во мне звучит,
что умолк, не догрустив,
в голубой ночи.
Что хотел он от меня,
от очей и уст,
как в былые времена
от Марины – куст?
Неужели это миф,
сон сомкнутых вежд, –
тот подлунный подлый мир
в лоскутах надежд?
В предрассветном молоке
жизнь прополощу,
и проглянет вдалеке
то, чего ищу.
© Наталия Кравченко, 2019.
© 45-я параллель, 2019.