Наталия
Кравченко

* * *

Руки тебе на плечи,
губы к твоей щеке.
Будешь опять далече,
хоть и невдалеке.

Каждая строчка тросом
держит над бездной нас,
любит тебя без спроса,
не поднимая глаз.

Словом с секретным кодом
их зашифрую я,
чтоб показалась мёдом
горькая жизнь моя.

* * *

Я лежу, пишу свою песнь песней,
возвожу глаза под потолок.
«Мне уютно в этой мрачной бездне», –
как писал в семнадцатом А. Блок.

Где-то за окном струятся люди,
по дорогам дождь бежит рекой.
Мне уютно в этом неуюте,
в непогоде нахожу покой.

Блоку он ночами только снился,
у меня ж он вечно под рукой.
Встал, поел, оделся и умылся –
вот и он, пожалуйста, покой.

Никуда бежать уже не надо,
а что надо, Бог подскажет сам.
Ждать, пока нездешняя прохлада
побежит легко по волосам...

Снимся мы безудержно друг другу,
презирая слово никогда,
ходим как по замкнутому кругу
и летим, как листья, в никуда...

Обживаю каверзную бездну,
вышиваю строки на листке.
Будет день, когда и я исчезну.
А пока я с ней накоротке.

Нет её уютней закуточка...
Здравствуй, Блок, аптека и фонарь.
Я стучу сердечным молоточком,
Ваших душ будила и звонарь.

Будущее утонуло в прошлом.
Все они явились нам сюда.
Нет времён плохих или хороших.
Просто время оно. Навсегда.

* * *

Со стола снимаю скатерть...
Вот и снова быть одной.
В небе тает на закате
недолюбленное мной.

Я в него гляжу, как в омут,
вижу там тебя в раю.
Как живому, как живому
колыбельную спою.

Просто ты намного выше
и оттуда шлёшь мне весть.
Мой небудущий, небывший,
настоящий что ни есть.

Не рифмуясь с бытом пошлым,
биться жилкой на виске...
Между будущим и прошлым
мы висим на волоске.

* * *

Никогда не забыть того места,
где зарыт был кусочек души.
Что б потом ни дано было вместо –
ты вернёшься однажды в тиши,

ты вернёшься туда тихой сапой,
чобы вспомнить былую тоску,
и, как зверь, будешь пробовать лапой,
и когтями скрести по песку.

И глядеться в себя, как в колодец,
одержимая мыслью одной:
вдруг он выглянет – прежний уродец,
незабвенный, болезный, родной.

* * *

Я жила, стихи кропала,
были в сердце А и Б.
А упало, Б пропало,
я осталась на трубе.

И живу, как неживая,
дыры штопая в судьбе.
К небесам в мольбе взываю:
где мои вы, А и Б?!

Дом стоит пустой и тёмный,
и душа моя кровит.
Мир уже без вас неполный,
алфавит не алфавит.

Я одна за всё в ответе,
всё несу я на горбе,
потому что нет на свете
никого без А и Б.

* * *

Ау, вы здесь?!.. Кто был недавно
и кто ушёл уже давно,
явившиеся богоданно,
души заполнившие дно.

Подайте знак мне сокровенный,
прорвитесь через лет конвой,
секунды радости мгновенной,
часы печали вековой.

Вы все со мной, во мне, повсюду,
ваш голос – птицы и листва.
Я вашу берегу посуду,
одежду, книжки и слова.

В небес распахнутые арки
ушли, оставив на земле
свои бесценные подарки,
всё, что держало бы в тепле.

Ау! – кричу я не в пустыне,
а словно в солнечном лесу,
и это слово не остынет,
пока до вас я донесу.

Бросаю вызов жизни тленной,
с забвения сбиваю спесь.
И изо всех концов вселенной
ко мне доносится: «Я здесь!»

* * *

Не спят деревья, рёбрами скрипя,
и шепчут что-то, слов не расчленяя,
одно сплошное «берегисебя»,
тревогой каждый шорох начиняя,

«люблю-целую-плачу-как-ты-там»...
Не разбирая слов, всё понимая,
я припадаю мысленно к устам
самой любви, как к сердцевине мая.

Ни на земле тебя, ни на звезде...
На что безлюбье нас не обрекает!
Но в золотом-серебряном Нигде
моё Ничто меня оберегает.

* * *

Декабрь, как ди Каприо, хорош.
Декабрио – так буду звать его я.
Он состоит из выпавших порош,
метелей воя, новогодней хвои.

В хрустальный гроб закована, река
о всём живом на время позабыла.
На лбу его прохладная рука
остудит жар полуденного пыла.

Как этот месяц с нетерпеньем ждут!
Так женщины как будто ждут трамвая.
Бенгальские огни и свечи жгут,
на жалкую надежду уповая.

Декабрьских звёзд разбросано драже.
Пиры миров, даров предвосхищенье...
И, может быть, он принесёт душе
спасенье, искупление, прощенье.

Нам слишком было в прошлом хорошо.
У каждого по-своему, но всё же.
И этот с неба манны порошок
не сделает ни лучше, ни моложе.

Декабрь, нас обещанием утешь...
Но за тобой январь маячит в нимбе.
То будет месяц сорванных одежд
со всех надежд, и пустоты под ними.

Зачем так забегаю далеко?
Пока октябрь – невинный октябрёнок –
пьёт по утрам туманов молоко,
и нет ещё висков посеребрённых.

Руками тучи мне не разогнать...
Ну, значит, надо полюбить и тучи.
Я не хочу заранее всё знать,
всей правды неизвестной неминучей.

Я не хочу прекрасного «с нуля»,
и «с чистого листа», и всё «в алмазах».
Пусть будет мокрой, грязною земля,
пусть будут некрасивые гримасы.

Нахохленной, нахмуренной гляди,
судьба моя, стучащий в окна голубь,
но только лишь совсем не уходи
в манящую сверкающую прорубь.

Всё это царство мёртвое зимы
легко отдам я за коня Пегаса,
чтоб с ним легко переживали мы
судьбы своей сюрпризы и проказы.

* * *

Луна – ромашка, у которой
оборваны все лепестки...
Умчал тебя твой поезд скорый,
следы засыпали пески.

Я по луне бы погадала,
ты любишь – пусть хотя бы Там?
Я от последнего вокзала
пошла бы по твоим следам.

А шпалы кончились когда бы –
я шла бы от звезды к звезде,
а если подняли бы трапы –
то я пошла бы по воде.

На небе месяц угловатый
мне светит из иных краёв,
как будто чем-то виноватый,
что не заполнен до краёв.

Он тоже только половинка
чего-то большего в судьбе...
А где-то Там моя кровинка
живёт и ждёт меня к себе.

* * *

Как пустяк превратить в событие,
как из мухи сделать слона,
чтоб слияние – не соитие,
чтоб любила – не влюблена,

чтоб не просто луна и сумерки,
а какой-то душе ответ...
Эти звёзды давно уж умерли,
и мы видим лишь поздний свет.

Кто бывал когда в моей комнате
и знаком со мной много лет,
вы меня не знаете – помните,
потому что меня уж нет.

Или есть, но не там, где принято,
а на дальних путях планет,
где живое давно отринуто,
и вы видите только свет.