Мила
Машнова

* * *

Я отчётливо помню гостиную, цвет побежалости

На столовых приборах, в бокалах – шипенье «Клико».

Как луна пеленала меня (что почти не дышалось), и

Я потом не могла надышаться, придя на балкон.

Как хотелось обнять целый мир, чтобы хрустом от сломанных

При объятии рёбер бескровно вспороть тишину,

И по-женски бесстрашно впускать одиночество в комнаты,

С максимальной готовностью в нём добровольно тонуть.

Как звучало «Malade», врезаясь в подкорку постскриптумом,

А июль приблудился котёнком у скрещенных ног,

Как витал аромат очень стойких духов эвкалиптовых,

И свобода меня пристегнула на свой поводок.

Я отчётливо вижу танцующих в памяти демонов,

Запивая глотками заката багровую грусть,

Зная точно одно: в этот дом с деревянными стенами,

Неизвестно когда, но любою ценою вернусь.

* * *

Твоя Магдалина сойдёт на кровавый снег,

Моя – Атлантидой исчезнет на дне морском...

Давай затеряемся буквами картотек?

Лязгая, снимем души с тугих щеколд!

Выкатим из ангаров грудных сердца,

Сядем на землю молча – спина к спине,

И на казённых, пепельных небесах

Выведем взглядами профили сыновей.

Это сложнее, чем рисовать и петь,

Или писать расхлябанные стихи.

Ты – моё озеро, выпитое на треть

Жизнью, одетое в рвано-босой прикид.

Мне от тебя давно ничего не на-

-до сумасшествия главное не дойти!

Сзади дрожит, от плача, твоя спина...

Так закрывается счастье на карантин.

Пусть говорят, что разные лица у

Наших с тобою страждущих магдалин,

Пусть под ногами будет не гать, а грунт,

Выход из тьмы у нас всё равно один...

* * *

Пакую чемодан, моя царица,

Мой город-сердце! Встретимся в июле.

Москва... Москва... Красны твои глазницы,

Темны брусчатки каменные скулы.

Зову тебя «кремлёвская якудза»,

В элитный клан пытаясь нагло влиться.

Куранты бьют эпоху революций,

Пуская пыль приезжим прямо в лица.

Господствуют оттенки безразличий

В характере – острей опасной бритвы!

Но для меня твой воздух нетоксичен –

Я пью его кровавую палитру...

* * *

Я расшатаю эту бесконечность

Молчанья у каньона Пустоты,

Там ветер перемен не переменчив,

А солнца луч, как раскалённый штырь.

Там молодость стареет за неделю,

А смерть – ничто. Искусственная мгла.

Там правдой бьют наотмашь и не стелют

Под ноги ложь, как высшее из благ.

Там память – одержимый Чикатило,

Меняющий кровавые ножи

От скуки на взрывчатку из тротила.

Там нечем да и некем дорожить.

Там, выдыхая небо на закате,

Я буду у самой себя в гостях –

Сидеть и ждать, когда глаза закатит

Гордыня, уронив победный стяг...

* * *

Я стою на мосту. Раз-два-три...

Я теперь childfree, childfree...

Шёпот... Голос... Срываюсь на крик:

Что ты смотришь, луна? Не смотри!

Время-пик раздавать буквари,

Зачеркнув слова «Ма» материк.

Этот факт уже неоспорим –

Я теперь childfree, childfree...

Осуждают в ответ фонари,

Мол, свободу по швам распори,

Жизнь другому, как мать, подари

Я им – в ночь – childfree, childfree...

Я сама себе ныне шериф,

Где патрульные – боль, пустыри....

Говори со мной Бог, говори...

Есть диагноз такой – childfree?

Я не прыгну с моста на два-три...

Врач сказал: «Ты себя не кори».

Одинокие лишь январи

Будут знать – I am not childfree.

* * *

По тебе не ломает.

по тебе – раскачивает

на подоконнике.

вперёд – назад...

молчанье опухолью

злокачественной

в сердце пытается

заползать.

Хочу из усадьбы

иллюзий

выселиться

и прописаться

в твоих объятьях.

Но демон грусти

готовит виселицу,

если не ты –

он «на подхвате».

По привычке

закладываю

счастье в ломбарды,

считаю плафоны

линялых лун,

по тебе не ломает.

по тебе – выхаркивает

болью

во мглу

из горла

иглу.

* * *

Воспоминания – 

сакуры сад 

без корней.

Так же 

бесплоден, 

так же 

шумит 

по мне...

* * *

На серповидном, ржавом полумесяце

Ещё вчера хотелось мне повеситься,

Обвить люБолью собственную шею

И вздёрнуть жизнь, как фазу отношений.

Ещё вчера бледнела ночь от морока

В моих глазах, где боль металась вороном,

Пока шептали губы: «Питер... Питер...», –

А слышалось: «терПи-терПи-терПите...»

Ещё вчера во мне царило кладбище.

Не за грудки́ хватала Смерть, а за́ душу,

Издёвкой полоснув меня садистской:

«Как низко пали сильные, как низко…»