* * *
Да, вот именно так, не иначе –
от своих допущений закончусь и я,
Так кончается всякая божья искра.
Если и было хоть что-то во мне из такого.
Я такой же, как мир придуманный мной.
В нём немало испорченных жизней,
От которых питалось, и выросло слёзное море.
И теперь это море везде.
Даже, если приедет
какой-нибудь Ной и возьмёт
Эти жизни в отсеки подлодки –
Лодка ляжет на дно и под весом вины –
Не пойдёт, не всплывёт, не обрыбится,
А останется там, где вообще до всего далеко,
Только смерть одинаково близится.
И такое, дружок, повсеместно –
Каждый вписан в библейский стишок.
Так, что будь окончательно честным:
"Это я претендую на главное место."
* * *
Ты, как Цветаева,
которую играет Джуди Фостер,
а значит будешь спасена.
Всегда, когда я напиваюсь, мне хочется тебе писать
и пригласить на рюмку чая.
Вот так, без лишних отступлений.
Пока ещё я не включаюсь в обычный ход вещей и дел,
пока ещё мой приступ лени не победил меня совсем,
а главное, пока боюсь я только силы притяженья
(к тебе, как будто бы к земле),
другие страхи вовсе не предел
и рядом точно не случатся.
Мне кажется – нам просто нужно переспать,
Чтоб перестать себя бояться.
* * *
Ну, что ж ты снова заболел
и тяготеешь к почве?
В петле проверенных колен,
как будто хочешь.
Ещё раз выйдя на финал
невнятной пеной,
В апрельском море, как русал
ляг в круг водообмена.
Ты знаешь, молодость прошла
гортанью слов по волнорезу,
Никто тебя их не лишал,
они вернутся в бездну.
Но цель твоя – себе соврать:
Рожденный плыть освоит сушу.
Забыть чешуйное вчера
и не отдать русалку мужу.
* * *
Поэт расстался с формой
и тем решил дуэль,
как уравнение для бога,
ведь бог в расчётах слаб.
К чему считать победы
по мёртвым паспортам,
когда мы все скриншоты
небесного лица –
как постояльцы, как чужие
и наша смерть всегда в гостях.
Поэты в планетарной были
костьми слова хрустят.
* * *
На кладбище лежит собака.
Она не спит, она окружности зевает.
А мы проходим мимо –
я, бабушка, родители и брат.
Тут бабушка возьми да сговори:
"Гляди, охранник жизни".
И я гляжу и вижу –
живые смотрят мертвецы.
У каждого над головой
одно большое солнце полу-дня
и полотна прямая синь,
что словно пластик тлеет –
от этого и слово тяжелеет и глаза.
Но плакали мы только первый год.
Ещё лет пять у бабушки плодились слёзы.
Ну, а сегодня привезли столичной, шоколад
и сигарет (не для себя),
ведь деду 30 лет.
Сегодня праздник,
хоть папа с этим вовсе не согласен.
* * *
Тебе хочется, чтобы я снова обернулся куклой.
Так ведь легче.
Ты сможешь сочинить себе новые истории:
Новые зачины, новые окончания, всё новое.
Ведь ты сможешь?
В твоих руках будет вата в мешке, а мешок по форме - тело.
Рожица этого тела покажется тебе очень знакомой, собственно как и происходило с каждой другой при такой минуте,
Но вас примет лунный свет, где не место трамваям.
Там лишь корабли забывшие дом.
На одном из них Пиноккио захватит остров Дураков,
На другом Пьеро бежит от революции.
Он потом еще споет: "Как хорошо без женщин и без фраз".
Среди кораблей один Арго ходит по кругу,
Других же по факту уже не осталось.
Поэтому лучше трамвай с Окуджавой на борту и цепь фонарей по маршруту,
а куклу, Мальвина, куклу оставь себе.
* * *
Найду в пернатости огня
Свою цветочную печаль,
Ты не забудешь про меня –
Мечтай, любимая, мечтай.
Ты, как трава, я – победил.
Тебе ещё любить и лгать,
А мне у поля на груди
Какой-нибудь ромашкой стать.
И раз придется перезреть,
И птицам всю тебя склевать –
Я всё пишу, пишу про смерть,
Чтоб никогда не умирать.
* * *
Я начинаю текст, а он меня -
Он тянет выше потолка
И заставляет падать
В тетрадь самсунга, сквозь экран
И оставляет там, пока не выкручусь обратно.
И я кручусь-верчусь, как змей
В китайской кухне,
то умереть хочу, а то внезапно
победить –
и смерть, и жизнь, и прочие
лишенья.
В такой слепой, бездушной позолоте
На масленом пару,
Во имя трех –
белков, жиров и углеводов.
Во славу трех,
Чем славится естественный баланс.
А текст рождает сам себя.
И вот отпущенный на крепостную волю
Читаю по чешуйке с головы,
Потом до самого хвоста.
Бывает, он кусается,
Но мне давно уже не больно,
Мне кажется, я к этому привык.
* * *
Я в детстве степи не любил,
От них мне веяло тоской.
Ох как родителей просил:
Не потерять меня в такой.
Черно громадное пространство,
Но неизвестное – черней.
Где словно чёрная шаманка
Танцует смерть и я за ней.
Она берёт меня под руки,
Ведёт и ждёт, кем буду я.
Как будто взял её в подруги,
А я на блюде бытия.
И почва тает под ногами,
Всё тело вязнет при ходьбе.
Звенит в ушах и мы кругами
То там, то тут, а то нигде.
И вот уже теряю силы,
Как репетицию, как сон.
Но смерть всего лишь погостила,
А я уж досмерти сражён.
* * *
В каждой мужчине живёт девочка.
Твоя природа нелегка – ты выдумал свою природу.
Ты девочка в дереве подрастающей старости,
которая плачет от каждого мультика Гибли.
И только лишь мебель с тобой заодно,
ведь только она с тобой существует.
А ты так хотел бы соврать о другом.
О том, кто однажды приедет под вечер.
В руках его будет оправданный брют,
в ногах фальшивая усталость,
а между ног – стихи.
И ты поверишь своему человеку.
И бросишься навстречу ему,
как бросается всякая сильная девочка.
Ломая мебель в родительской комнате
так, что даже твой телефон начнёт слать подобные сообщения:
11ффйй1ййййййййййййййййй11ыЙЙй !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!+!±±+!÷#``!!!!!!!!+!+!!!!!!!!!, ФФФффФФФФФФФФЙФФФФФФФФФФФФЙЙФФф
* * *
Когда кончается любовь,
Ты возвращаешься к себе –
И в этом, может быть, единственная честность.
Что повернется и начнет смотреть
В тебя такого непростого,
Такого разного, на треть
Больного (о чём никто не будет знать),
Чтоб разглядеть себя
И оттого все то, что ты задвинул, спрятал –
Случится, как неистовый апрель.
Который слишком был тобой,
Который слишком был,
Который Мишкой был
И плыл над городом, пока
над городом была возможность.
* * *
В лучшей песне о любви нет слова "любовь".
Думаю тоже самое с войной.
Ей хорошие мальчики не показывают пальчик,
ведь она и так во всём однозначна.
А ты такой мальчик, что хочешь всегда быть первым,
И ты уже первый, но только в этом своём одичалом одиночестве тебе тесно.
Поэтому возьми знакомое небо и отпусти в потолок.
Замени позолоту Икеи на солнце.
И, может быть, вскоре твой мальчик повзрослеет и пойдет.
Он конечно не будет совершеннее, но зато в новом качестве станет более цельным.
Хочешь – не хочешь, а ты с ним подружишься.
Ты перестанешь ругаться с родными людьми.
Отца наконец-то будешь называть "папой",
а мама ещё успеет сварить свой самый лучший борщ
и неожиданно окажется другом.
А ты, дружок, окажешься полным дураком,
если не откажешься ввиду чужого мнения
подрывать свои близкие отношения.
* * *
Крошечный мальчик в изорванной обуви -
Кажется раньше хотелось немного.
Лето пройдёт на зубок тебя пробуя,
Осенью, мальчик, пойди против бога.
Первая вишня блёклыми пятнами
Перезагрузит недавние шрамы.
Вся эта боль перебродит опятами,
Перебивая голосом: "Мама!"
В этой стране иначе не вырасти,
Детство для памяти ляжет в обломки.
Будет и дальше выращивать в сырости
Старенький боженька в старой иконке.
Только бы снова вернуться на родину,
Только без прежних и новых развалин.
Чтобы страну, что могла быть Февронией,
Больше уродиной не называли.
© Михаил Войкин, 2021–2022.
© 45-я параллель, 2022.