Саламандра

Четвёртое измерение № 25 (481) от 1 сентября 2019 года

Железнодорожное

А. М.

…балтийского ветра сырая взвесь
доносит прилива звук;
скажу что беззвёздно, что дико здесь
и мысли, и существу.
В молочные сумерки лист упал,
а следом ещё, ещё,
и голой луны голубой опал –
меж ливневой тучи щёк.

…легко забываешь сложенья знак,
когда язычок – в Клико;
и дюйм вырастает в сажень… Я знал –
союз забывать легко.
Где губ обезумевших немота,
где шпалы смолёной кость –
двойник воскресает, что жизнь мотал
мою – на земную ось.
Вокзалов содом, тепловозов клич,
и снова – ток в провода.
И волю – сковывает паралич.
В титане – кипит вода.
Довольно лишь веку дозволить скрыть
больного зрачка очаг –
двойник проявляет кошачью прыть,
хватается за рычаг.
И кажется, стали горячей визг
пронзает до мозжечка;
я слышу – летит на ковёр сервиз
в купе у проводника.
…глаза открываю – и тишина,
простыл наважденья след.

…ты мне не любовница, не жена;
сжимаю в руке билет...
тот северо-запад пустых тревог
вагоны уносят прочь.

И нету вины, что простить не смог.

И скорый врастает в ночь.

Репино

…к заливу шаг. Осенний лубок. Аллея

сочиняет мультфильм из ветреной красноты

листопада. Короткая тень, – взрослея,

жирнея, длиннея, – показывает – кто ты.

Медный мажор хрипит пожилой динамик,

и если представить, считая в пути столбы,

что память – скорее, лучшее между нами

из произошедшего, – хочется всё забыть.

…хочется бросить хлеб осторожной птице,

дерзким ответить свистом – поезда фистуле,

переродиться, вылететь, раствориться

воздухом после выстрела – в нарезном стволе…

…ночи темней, чем были тогда, пожалуй.

Разве что запах сосен – прежний, сырой, густой,

и голубой гигант, ставший планетой алой,

в лодку твоей ладони просится на постой…

Из Гебала с любовью

…наждак порфира, тепло ладони –

чего же боле, куда бежать?..

Гонимый вепрем – скулит Адонис,

и вьётся миф на манер ужа.

Слетает ворон, чья власть картавить,

узревши кровь – ненапрасна, чай;

и в чём бессмертия суть тогда? Ведь

в нём – бесконечна твоя печаль…

…богам не близок побег щенячий;

горит, трепещет открытый нерв, –

здесь всё – прекрасней, но всё иначе –

и в этом весь олимпийский гнев…

Дурную славу – невесть какую –

разносит дробь племенных копыт;

погони горечь язык смакует,

поломан дротик, колчан забыт.

…о, бедный мальчик, таким он не был –

красы твоей неземной очаг;

над головою – всё то же небо,

а значит – крепче герой в плечах.

Уже звезда обнажает вечер,

ячменным взором следит хитро

за тем, как ветер – глумлив и вечен –

свистит в разорванное бедро.

Но твой гонитель давно заколот, –

золу оракул с землёй мешал;

побег с горы – неплохая школа, –

вот так бывает…

Ты тянешь шаг.

Колотит сердце в ребро безумно

и тьма окутывает, сипя;

твоё мученье – видений сумма,

не вепрь – ты гнал самого себя…

…из древа выйдя, бутоном камень

любви широкой ли, жгучей лжи –

бьёшь.

…потому, стиснув дёрн руками –

лежи, прекрасный. Лежи. Лежи…

Саламандра

Удел саламандры – спасаться лучей творца –

до самого неслучайного из концов,

до перхоти с гор, до ветхого барахла,

умоляя – скорей!

…так жид умолял хохла;

но тело твоё сворачивалось в кольцо,

а клинок мерцал

отражённым светом, как саламандры кожа

с оранжевым ядом пятен. Здесь ничего

не значимый голос твой загонит небесное стадо

в заоблачный хлев у струганного насада…

Белый отрез; и с нашей подёнщины – нынче вот

без гроша – не гоже.

Тело твоё разрублено на простыне,

но аромат крови сырой, горячей –

волнует панов. Синкопы копыт со двора

утренний резали сон, хотя самого утра –

не было. Был только воздух, ржанием взбитый, – клячи…

Крест на спине

битого иудея, что крест на цепи

тех, кто уходит прочь, отирая дамаск

о шаровары и галифе – одинаковы;

Яков кричит в углу. Сумасшедший Иаков.

…и саламандра беззвучно вползает в дома

тех, кто не спит.

Маковый свинг

…колючее лето; колышется в пойме мак –

так просто, так красно;

колышется мак. И пытается вновь язык

цветы описать, опасаясь, что лжив и наг;

они далеко от резины и от кирзы –

от путников праздных.

Они далеко. Только память, увы, – дерзит,

швыряя осколки

пластмассовой ширмы, – в мою ойкумену так,

что красный бутон, – этот поданный мне вердикт,

пригодный к обмену, что к отторжению – знак, –

на ампулу с полки.

…пойма затоплена маками.

Tо fictional bride

Ю.Ш.

…не целуй мои руки, сомнений шёпот зашей;
я был столько раз проклят – и столько – выгнан взашей, –

что третье замужество – мне – целомудрия верх –
да не вскроется память людей, перепутий, вех.

…мне стяжать не славы прогорклой, но буквицу несть,
за дутой чужой медалью – Господь, упаси полезть!

Твои кроткие речи – наносимый на фреску нрав;
человеку не нужно время. И это значит – я прав…

…в асимметрии линий лжи – скрыт лишь бытовой надстрой;
факт общения с Духом – хвали, если хочешь – утрой,

но – шальной седой голове – позор тяжелей нести;
ты проводишь меня до калитки и – отпусти.

…и любви твоей жаркой, что плоть, что уголья, что чай –
не предлагай, родная, тем более – не обещай,

ибо пришедшие ночью на сговор с благим огнём
слишком часто – под солнцем – начнут забывать о нём…

На цветение розы

…он идёт неотступно. Он пегий туман сечёт.

Говорит, говорит, – только – неузнаваем слог;

совершенен язык, что читает мартиролог,

совершенен герой, что врагов обновляет счёт.

Он идёт.

Полноту их имён он гладит сухим языком

и катает по нёбу, что пухлую льдину в зной –

такой же, но зримо – иной, совершенно иной;

замком обязует, да с отперью – незнаком.

Он – за мной.

Он идёт.

Идёт.

…открой

письмо, что отправлено было без

указания адресата,

но – с буквами имени отправителя.

Письмо, что дошло вопреки

и в срок. И – вообще…

Порой

чтение писем – забытый в миру ликбез –

сопряжено с дервенением зада

секретаря. Иногда – с кличкою пса-воителя,

севшего у руки

секретаря – перечесть ущерб –

лаем. Протяжным, как вырванный им язык…

Dudd

…кадмий, краплак, капля охры, шунгит, сурьма –

лучший рецепт, чтобы тихо спорхнуть с ума

в сказочный сад, или комнату, – лодырь мой,

ангелы молкнут. Ты споришь с собой, с тюрьмой;

дрожь мастихина – а он не похож на медь

труб из окна, на плацу, – устоять, не сметь,

перетерпеть, – это просто, – не посягнуть…

Но – невозможно… И кровь не даёт уснуть.

Вскрытая глотка, Лютеции злой клыки,

кисть – не кинжал, – продолженье твоей руки;

там, где ты есть, где хоть чёртом самим реком –

смерть лишь хохочет, любуясь твоим грехом…

* * *

…приходит голый человек – его я слышу плач,

его дыхание и крик – волнительны, легки,

и смотрит голый человек – мой будущий палач –

на всё смущение моё, на тихий взмах руки.

…приходит тонкий человек – улыбчивый молчун, –

он жадно слушает рассказ и скоро пишет свой;

я не могу остановить – не смею, не хочу –

его историй. И стою с поникшей головой.

Греметь ветрам сторожевым – раскатистой трубой;

я провожу по волосам – и тает в голове

новорождённая печаль, и сердца стук – другой,

и попирает тень мою – свободный человек.

(Не человек – намёк, каприз, летучая строка);

я наполняю свой бокал и подношу к губам.

Но, лишь мгновение – и вот спешит издалека,

как отголосок первой, той – негромкая труба.

…приходит светлый человек – на сломанном лице

его усталость и любовь – и ясли и чигирь;

так мне становится легко – мне виден свет в конце

ночной пустыни. И зажглись на небе очаги…

…неслышной поступью идут – забвение и страх,

и с ними – бледный человек, – он тянет руки мне;

в его глазах, что мрак пустых, где сажей от костра

свербит зрачок – мне предстают отчаянье и гнев.

…и вот опять – они со мной, у ночи на краю,

а я гляжу поверх голов, не лезу на рожон,

но первый – трогает плечо. И я осознаю,

что безоружен, как душа. И также – обнажён.

Dzintars

…прощально отсвистел локомотив,

ведя состав вращенью супротив

планеты – моложавым командиром;

пронзительно-внезапна тишина,

мошна пуста, ладонь обожжена

открытым тиром.

Куда ни плюнь – повсюду хутора,

и медленно качается вчера

на лапах у глумливого сегодня.

И голосов звенящая роса

язык, в котором эти голоса, –

ведёт, что сводня…

Дагерротип спешит запечатлеть

за горизонт осевшего на треть

причудливого облачного кряжа

густую тень. И собственных теней

всё вьётся след, всё тянется за ней

с пустого пляжа…

…мы на песке, мы суть извлечены

из белой недокормленной волны,

катящейся назад неторопливо –

упрямым солнцем. Грешная рука

освобождает ленно от песка

янтарь и пиво…

Пасхальное

…взлохмачен март стервозною метелью.

Наушничество родственно безделью, –

крупозный ветер в раковину уха

насыплет глухо

иным – неразличимую усталость,

но – прочим – речь друзей, чьих не осталось

ни праха, ни теней, ни поминаний –

лишь ветер – с нами.

Календари пропахли сургучами.

А так бывает, разве что – в начале,

где свет скользит ничтожную минуту

по ржи и нуту,

по камню, отверзающему пропасть.

И – ничего, похожего на робость,

среди людей. Незримо и не косно –

схожденье в космос...

Обыденны весенние гримасы

вне городов. Натравливанье массы

порой приводит к литерным интригам,

к венцу – расстригам.

А ты – летишь домой из невозврата,

от похорон к сакральности парада,

молясь на чудеса – не без опаски –

апрельской пасхи.

В луче звезды рассветной – тусклой, рыжей –

сырую жесть просушивают крыши,

и время испаряется с базальта,

с песка, асфальта;

твой госпел чаячий – правдивый, резкий –

направит руку к краю занавески.

...и всё-то – звон. Былое бьётся насмерть –

для нас... Для нас ведь...