Песня отца
Снова осень за окнами плачет,
Солнце спрятало от воды огонь.
Я тащил свою жизнь, как кляча,
А хотел – как хороший конь.
Ждал счастливого дня на свете,
Ждал так долго его, – и вот
Не смеюсь я, чтоб не заметили
Мой слюнявый, беззубый рот.
Люди все хоть один день рады,
Хоть помаленьку счастье всем...
Видно, радость забыла мой адрес,
А может – не знала совсем.
Только сын у меня... Он – лучший,
Он задумчив, он пишет стихи,
Пусть напишет он, как я мучаюсь
За какие-то не свои грехи.
Сын не носит моего имени,
И другое у него лицо,
И того, кто бил меня и громил меня,
Он зовёт своим близнецом.
Но я знаю: старые лица
Будет помнить он, мой сынок,
Если весело речка мчится,
Значит, где-то грустит исток.
Осень в ставни стучится глухо,
Горе вместе со мной поёт,
Я к могиле иду со старухой,
И никто нас не подвезёт.
1924
* * *
Осень в кучи листья собирает
И кружит, кружит по одному...
Помню, о чистилище и рае
Говорил мне выцветший Талмуд.
Старый ребе говорил о мире.
Профиль старческий до боли был знаком…
А теперь мой ребе спекулирует
На базаре прелым табаком.
Старый ребе не уйдёт из храма...
На тревожном боевом посту
Мне греметь тяжёлыми стихами
Под конвоем озлобленных туч.
Тихо слушает седая синагога,
Как шагают по дорогам Октябри.
Вздохами с умолкшим богом
Старая устала говорить.
Знаю я – отец усердно молится,
Замолив сыновние грехи,
Мне ж сверкающие крики комсомольца
Перелить в свинцовые стихи.
Русь
Хаты слепо щурятся в закат,
Спят дороги в беспробудной лени...
Под иконой крашеный плакат
С Иисусом спорит о спасенье.
Что же, Русь, раскрытые зрачки
Позастыли в бесконечной грусти?
Во саду ль твоем большевики
Поломали звончатые гусли?
Иль из серой, пасмурной избы
Новый, светлый Муромец не вышел?
Иль петух кровавый позабыл
Запалить твои сухие крыши?
Помню палёной соломы хруст,
Помню: красный по деревне бегал,
Разбудив дремавшую под снегом,
Засидевшуюся в девках Русь.
А потом испуганная лень
Вкралась вновь в задымленные хаты...
Видно, красный на родном селе
Засидевшуюся в девках не сосватал.
По сожжённым пням издалека
Шёл мужик всё так же помаленьку...
Те же хаты, та же деревенька
Так же слепо щурились в закат.
Белеют босые дорожки,
Сверкает солнце па крестах...
В твоих заплатанных окошках,
О Русь, всё та же слепота.
Но вспышки зарев кто-то спрятал
В свою родную полосу,
И пред горланящим плакатом
Смолкает бледный Иисус.
И верю, Русь, Октябрьской ночью
Стопой разбуженных дорог
Придёт к свободе в лапоточках
Всё тот же русский мужичок.
И красной лентой разбежится
Огонь по кровлям серых хат...
И не закрестится в закат
Рука в щерблёной рукавице.
Слышит Русь, на корточки присев,
Новых гуслей звончатый напев
И бредёт дорожкой незнакомой,
Опоясана декретом Совнаркома.
Выезжает рысью на поля
Новый, светлый Муромец Илья,
Звонко цокают железные подковы...
К серым хатам светлый держит слово.
Звёзды тихо сумерками льют
И молчат, заслушавшись Илью.
Новых дней кровавые поверья
Слышат хаты... Верят и не верят...
Так же слепо щурятся в закат
Окна серых утомленных хат,
Но рокочут звончатые гусли
Над тревожно слушающей Русью.
1921
* * *
Я в гражданской войне нередко
Был весёлым и лихим бойцом,
Но осталось у меня от предков
Узкое и скорбное лицо.
И повсюду за мною следом
Мчит прошедшее, бьёт крылом...
Мой отец родился от деда,
Деда прошлое родило.
Детство мнится комнаткой душной,
Свет молитвенный ждет зари...
В этой комнатке
Меня учили быть послушным
И слишком громко не говорить.
Но однажды, уйдя из дому,
Я растаял в большой толпе,
И марсельезу незнакомую
Гортанный голос мой запел.
И теперь:
Ночью, сторожа мою поэму,
Дом Советов недвижен и тих,
И в полуночной, тревожной дреме
Слышу: бродят в голове моей
Прошлого неровные шаги.
Сумрак серый к постели клонит,
И рассказывает, и поёт:
Дед мой умер и похоронен,
И отец мой скоро умрёт.
Сумрак дальше:
– Древней сыростью
Прошлому меня не обнять...
Под знамёнами сын мой вырастет,
Если будет сын у меня,
Если пуля не возьмёт меня.
И пока, темнотой окутан,
Дом Советов глаза закрыл,
Голоса далёких могил
Вспомнил я на одну минуту
И забуду через минуту.
1923
С извозчиком
Лошадёнка трясет головой
И за улицей улицу мерит,
А вверху над шумливой Москвой
Разбежался трескучий аэро.
Хорошо ему там, свежо,
В небесах просторней и лучше...
Скоро, Ваня, скоро, дружок,
Ты засядешь воздушным кучером.
Будешь править рысцой па закат
Голубой, немощёной площади,
Поплетутся вперёд облака
Вместо зада бегущей лошади.
Триста вёрст за один конец
Отмахает стальная лошадка,
Ветерок, удалой сорванец,
Примостится тайком на запятках.
Выйдет конь пастись на лужок
Рядом с звёздами, вместе с тучами...
Скоро, Ваня, скоро, дружок,
Ты засядешь воздушным кучером.
1923
Песня о Каховке
Каховка, Каховка – родная винтовка...
Горячая пуля, лети!
Иркутск и Варшава, Орёл и Каховка –
Этапы большого пути.
Гремела атака, и пули звенели,
И ровно строчил пулемёт...
И девушка наша проходит в шинели,
Горящей Каховкой идёт...
Под солнцем горячим, под ночью слепою
Немало пришлось нам пройти.
Мы мирные люди, но наш бронепоезд
Стоит на запасном пути!
Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались.
Как нас обнимала гроза?
Тогда нам обоим сквозь дым улыбались
Её голубые глаза...
Так вспомним же юность свою боевую,
Так выпьем за наши дела,
За нашу страну, за Каховку родную,
Где девушка наша жила...
Под солнцем горячим, под ночью слепою
Немало пришлось нам пройти.
Мы мирные люди, но наш бронепоезд
Стоит на запасном пути!
1935
Рабфаковке
Барабана тугой удар
Будит утренние туманы, –
Это скачет Жанна д’Арк
К осаждённому Орлеану.
Двух бокалов влюбленный звон
Тушит музыка менуэта, –
Это празднует Трианон
День Марии-Антуанетты.
В двадцать пять небольших свечей
Электрическая лампадка, –
Ты склонилась, сестры родней,
Над исписанною тетрадкой...
Громкий колокол с гулом труб
Начинают «святое» дело:
Жанна д’Арк отдаёт костру
Молодое тугое тело.
Палача не охватит дрожь
(Кровь людей не меняет цвета), –
Гильотины весёлый нож
Ищет шею Антуанетты.
Ночь за звёзды ушла, а ты
Не устала, – под переплётом
Так покорно легли листы
Завоёванного зачёта.
Ляг, укройся, и сон придёт,
Не томись ни минуты лишней.
Видишь: звёзды, сойдя с высот,
По домам разошлись неслышно.
Ветер форточку отворил,
Не задев остального зданья,
Он хотел разглядеть твои
Подошедшие воспоминанья.
Наши девушки, ремешком
Подпоясывая шинели,
С песней падали под ножом,
На высоких кострах горели.
Так же колокол ровно бил,
Затихая у барабана...
В каждом братстве больших могил
Похоронена наша Жанна.
Мягким голосом сон зовёт.
Ты откликнулась, ты уснула.
Платье серенькое твоё
Неподвижно на спинке стула.
1925
Песня
Н. Асееву
Ночь стоит у взорванного моста,
Конница запуталась во мгле...
Парень, презирающий удобства,
Умирает на сырой земле.
Тёплая полтавская погода
Стынет на запёкшихся губах,
Звёзды девятнадцатого года
Потухают в молодых глазах.
Он ещё вздохнет, застонет еле,
Повернётся на бок и умрёт,
И к нему, в простреленной шинели,
Тихая пехота подойдёт.
Юношу стального поколенья
Похоронят посреди дорог,
Чтоб в Москве ещё живущий Ленин
На него рассчитывать не мог.
Чтобы шла по далям живописным
Молодость в единственном числе...
Девушки ночами пишут письма,
Почтальоны ходят по земле.
1931
Полине Осипенко
Сквозь легенды, сказанья, былины
Далеко ль до бессмертья идти?
«Очень близко!» – сказала б Полина,
Но не может произнести...
Ни слезой, пи печалью не надо
Омрачать наш прощальный салют,
Если с русскою женщиной рядом
Боевые легенды идут.
Этот образ, знакомый и милый,
Разве время от нас заслонит?..
Вся страна перед свежей могилой
Близким родственником стоит.
И никто не пройдёт стороною,
Каждый замысел, каждый порыв,
Все мечты свои перед тобою,
Как живые цветы, положив,
Чтоб сквозь годы другим поколеньям
Славу женщины передать –
Самолётом, стихотвореньем –
Всем, что может быстро летать!
1939
Есенину
День сегодня был короткий,
Тучи в сумерки уплыли,
Солнце тихою походкой
Подошло к своей могиле.
Вот, неслышно вырастая
Перед жадными глазами,
Ночь большая, ночь густая
Приближается к Рязани.
Шевелится над осокой
Месяц бледно-желтоватый,
На крюке звезды высокой
Он повесился когда-то.
И, согнувшись в ожиданье
Чьей-то помощи напрасной,
От начала мирозданья
До сих пор висит, несчастный...
Далеко в пространствах поздних
Этой ночью вспомнят снова
Атлантические звёзды
Иностранца молодого.
Ах, недаром, не напрасно
Звёздам сверху показалось,
Что ещё тогда ужасно
Голова па нём качалась...
Ночь пойдёт обходом зорким,
Всё окинет чёрным взглядом,
Обернётся над Нью-Йорком
И заснёт над Ленинградом.
Город, шумно встретив отдых,
Веселился в час прощальный...
На пиру среди весёлых
Есть всегда один печальный.
И когда родное тело
Приняла земля сырая,
Над пивной не потускнела
Краска жёлто-голубая.
Но родную душу эту
Вспомнят нежными словами
Там, где новые поэты
Зашумели головами.
1926
Маяковскому
Ласковым в дружбе, в споре разгневанным –
Будто я видел вас только вчера,
Будто сидите вы с Борею Левиным
И разговариваете до утра.
Будто на общем собрании клуба
Вы обращаетесь с речью к нам –
Завоевавший алмазный кубок
Первенства СССР по стихам.
Будто встречаемся – только реже,
Будто – непогребённый поэт –
В гости пришли вы – такой же, прежний –
К нам – постаревшим на десять лет.
Громким оркестром, музыкой медною
В марше прошло по часам и по дням
Время, в бессмертье своём незаметное,
Время, которое дорого нам.
Но времени нет и разлуки нету –
Жив Маяковский! Он не ушёл –
Вечный поэт, над вершиной планеты
Громко читающий «Хорошо!»
1940
Песенка
Чтоб ты не страдала от пыли дорожной,
Чтоб ветер твой след не закрыл, –
Любимую, на руки взяв осторожно,
На облако я усадил.
Когда я промчуся, ветра обгоняя,
Когда я пришпорю коня,
Ты с облака, сверху, нагнись, дорогая,
И посмотри на меня!..
Я другом ей не был, я мужем ей не был,
Я только ходил по следам, –
Сегодня я отдал ей целое небо,
А завтра всю землю отдам!
1932
Священное слово
Врагу не уйти от прибоя
Великого гнева страны!
Товарищ! Мы вышли с тобою
В открытое море войны!
Сражайся с товарищем рядом
И ненависть в сердце храни,
Чтоб ярость толкала снаряды,
Чтоб дальше летели они,
Чтоб песня неслась боевая,
Чтоб сразу почувствовал враг,
Что значит рука трудовая,
Когда её сжали в кулак!
Здесь вложен наш труд многолетний,
Здесь нашей Республики дом,
Здесь всё до травинки последней
Воспитано нашим трудом!
Пусть полчища вражьи налезли, –
Дадим мы достойный ответ!
У Гитлера только – железо,
Но русского мужества – нет!
Летит самолёт облаками,
Под конницей пыль поднялась...
Победой взвилось над полками
Священное слово: «Приказ!»
1941
Возвращение
Ангелы, придуманные мной,
Снова посетили шар земной.
Сразу сократились расстоянья,
Сразу прекратились расставанья,
И в семействе объявился вдруг
Без вести пропавший политрук.
Будто кто его водой живою
Окропил на фронтовом пути,
Чтоб жене его не быть вдовою,
Сиротою сыну не расти.
Я – противник горя и разлуки,
Любящий товарищей своих, –
Протянул ему на помощь руки:
– Оставайся, дорогой, в живых!
И теперь сидит он между нами –
Каждому наука и пример, –
Трижды награждённый орденами,
Без вести пропавший офицер.
Он сидит спокойно и серьёзно,
Не скрывая счастья своего.
Тихо и почти религиозно
Родственники смотрят на него.
Дело было просто: в чистом поле
Он лежит один. Темным-темно.
От потери крови и от боли
Он сознание теряет, но
С музыкой солдаты смерть встречают.
И когда им надо умирать,
Ангелов успешно обучают
На губных гармониках играть.
(Мы, признаться, хитрые немного, –
Умудряемся в последний час,
Абсолютно отрицая бога,
Ангелов оставить про запас.)
Никакого нам не надо рая!
Только надо, чтоб пришёл тот век,
Где бы жил и рос, не умирая,
Благородных мыслей человек.
Только надо, чтобы поколенью
Мы сказали нужные слова
Сказкою, строкой стихотворенья,
Всем своим запасом волшебства.
Чтобы самой трудною порою
Кладь казалась легче на плечах...
Но вернёмся к нашему герою,
Мы сегодня у него в гостях.
Он платил за всё ценою крови,
Он пришёл к родным, он спит с женой,
И парят над ним у изголовья
Ангелы, придуманные мной...
1945
* * *
У девушек старшего брата
Был вид независим и прост.
С войны он вернулся солдатом –
Вдруг вырос в дверях во весь рост.
У девушек старшего брата
Совсем не осталось родных.
Я плечики помню из ваты
И юбки короткие их.
Смеялись они и шутили.
И вдруг, повязавшись платком,
Они навсегда уходили
И к нам не звонили потом.
Курили они папиросы
И пили вино по-мужски.
У юных, светловолосых,
Темнели глаза от тоски.
Что им вспоминалось? Санбаты?
Друзья на холодном снегу?
Я девушек старшего брата
Забыть до сих пор не могу.
<1940-е годы>
Спичка
Неотвязчива сила привычки,
Бесконечно манит тепло...
Огонёк скучает по спичке,
Огоньку без неё тяжело.
Я шагаю за строчкой певучей,
Я вхожу в заповедник чудес,
Одиночество падает тучей
На покинутый лешими лес.
И стоит среди леса осина,
Ей на спички пойти предстоит.
Как пристанище блудного сына,
Беспроходная чаща шумит.
Я желаю и присно и ныне
Быть родителем огоньков.
Я желаю, подобно осине,
В сотни втиснуться коробков.
Чтоб носили меня, зажигали,
Чтобы я с человечеством был.
Чтоб солдат на коротком привале
От меня, от меня прикурил...
А берёзы стоят, как принцессы,
Не отводят от солнышка глаз...
Трудовые проходят процессы.
Мы работаем. Спичка зажглась.
1960
* * *
Живого или мёртвого,
Жди меня двадцать четвёртого,
Двадцать третьего, двадцать пятого –
Виноватого, невиноватого.
Как природа любит живая,
Ты люби меня, не уставая...
Называй меня так, как хочешь:
Или соколом, или зябликом.
Ведь приплыл я к тебе корабликом –
Неизвестно, днём или ночью.
У кораблика в тесном трюме
Жмутся ящики воспоминаний
И теснятся бочки раздумий,
Узнаваний, неузнаваний...
Лишь в тебе одной узнаю
Дорогую судьбу свою.
1961
* * *
Живёшь ты, ничего не ожидая.
Ну разве может людям быть близка
Мечта твоя, такая молодая,
Заснувшая в объятьях старика.
Какие б тучи снова ни нависли,
Ты слышишь среди вспышек грозовых
Негромкое посапыванье мыслей
На жёстких койках клеток мозговых.
Будь тишиной в обыкновенном громе
И громом стань в зловещей тишине!
Ты не считай, что счастья нету, кроме
Всего того, что уж давно в цене.
Не две любимые – одна необходима,
Две радости всё ж меньше, чем одна.
Не половинчатость, не двойственность.
Ты мимо
Пройди, и станет жизнь тебе ясна!
1963
* * *
Музыка ли, пенье, что ли, эхо ли –
Что же это зазвучало вновь?
От вокзала Дружбы мы отъехали
К следующей станции – Любовь.
Кто-то с кем-то навсегда простился,
Чей колеса затоптали след?
И над стрелочницей опустился
Свет разлуки – сумеречный свет.
Будем вместе во всеобщей давке,
Ну какой тут может быть секрет,
Если из конспиративной явки
Вышла ты, любовь, на божий свет.
Звёздами планета разнаряжена,
Ночь растёт, растёт за часом час,
И заря в тумане ищет скважину,
Чтоб потом насплетничать о нас.
Рано ещё. Чуть взошло светило.
Только-только ночь простёрлась ниц,
И ещё не прикасалось мыло
К неумытым лицам проводниц.
Так оно ведётся год от года –
Шпал мельканье, шёпот проводов,
И обогащается природа
Движущимся утром поездов.
Через все завалы снеговые,
Через летний утренний туман
Комсомольцы Западной России
Мчатся на Алтай и в Казахстан.
Пусть они ни разу не сражались,
Мне смотреть на них не надоест,
Как они воинственно прижались
К сёдлам бесплацкартных мест.
Юность расшумелась по вагонам.
Что это творится поутру?
Контролёр отшельником казённым
Ходит в распевающем миру.
Каждый день торчу я на вокзале,
Хорошо б за тыщу вёрст махнуть!
Вежливо мне годы указали
Путь домой – без путешествий путь!
6 апреля 1964 года
В больнице
Ну на что рассчитывать ещё-то?
Каждый день встречают, провожают...
Кажется, меня уже почётом,
Как селедку луком, окружают.
Неужели мы безмолвны будем,
Как в часы ночные учрежденье?
Может быть, уже не слышно людям
Позвоночного столба гуденье?
Чёрта с два, рассветы впереди!
Пусть мой пыл как будто остывает,
Всё же сердце у меня в груди
Маленьким боксёром проживает.
Разве мы проститься захотели,
Разве «Аллилуйя» мы споём,
Если все мои сосуды в теле
Красным переполнены вином?
Всё моё со мною рядом, тут,
Мне молчать года не позволяют.
Воины с винтовками идут,
Матери с детишками гуляют.
И пускай рядами фонарей
Ночь несёт дежурство над больницей, –
Ну-ка, утро, наступай скорей,
Стань, моё окно, моей бойницей!
12 апреля 1964 года
* * *
Мне много лет. Пора уж подытожить,
Как я живу и как вооружён.
На тысячу сердец одно помножить –
И вот тебе готовый батальон.
Значенья своего я не превысил,
Мне это не к лицу, мне не идёт, –
Мы все в атаке множественных чисел
С единственным названием: народ!
Быть может, жил я не для поколений,
Дышал с моей эпохою не в лад?
Быть может, я не выкопал по лени
В моей душе давно зарытый клад?
Я сам свой долгий возраст не отмечу...
И вот из подмосковного села
Мне старая колхозница навстречу
Хлеб-соль на полотенце поднесла.
Хлеб-соль! Мне больше ничего не надо,
О люди, как во мне ошиблись вы.
Нет, я не в ожидании парада,
Я в одинокой комнате вдовы.
Я ей портреты классиков развешу,
И все пейзажи будут на стене,
Я всё ей расскажу, её утешу,
Прошу, друзья, не помешайте мне!
Я радость добывал, и есть усталость,
Но голос мой не стих и не умолк.
И женщина счастливой оставалась, –
Я был поэтом, выполнил свой долг.
1963
© Михаил Светлов, 1921–1964.
© 45-я параллель, 2013.