Михаил
Сипер

* * *

Не вхожу в чужие сени, не сажусь в чужие сани,

Не навязываюсь в братья охамевшему зверью.

Не рыдай ты мене, мати, не топлю я грусть в стакане,

А улыбку свято помню невесёлую твою.

В этот вечер не до песен, мир стал шумным и постылым,

Дождь, неистово отвесен, на брусчатке умирал.

Что-то где-то в рельсу било, что-то в дальней роще выло,

И куда исчезло небо? Я-то знаю, что не брал.

Не мяучь, пушистый ангел! В темноте, да не в обиде

Проживём остаток лета и начало сентября.

Наша жизнь потом предстанет в удивительнейшем виде –

Что-то здорово и славно, что-то полностью зазря.

Надо мною гордый «роджер» даже в лучших снах не реет,

Я от этого, поверьте, не заплачу, не умру.

Сбережёт от поруганья, приютит и обогреет

Норка славная поэта, занавеска на ветру…

* * *

Напиток из краника ржавого

Меня охладит, кучерявого,

Что тяжесть кармана дырявого,

И лёгкость полночная дум?

Бумага под ручкою светится,

За всё мне сегодня ответится –

Быть узником лунного месяца

Написано мне на роду.

Послушайте, Лазарь Исакович,

Ватутина-восемь-баракович,

В  колхозе-кострово-кизякович,

Вы помните лес над водой?

Немало проделано лажи-то,

Немного за годы те нажито,

И даже порою мне кажется,

Что я не бывал молодой.

А помните пыльную улицу,

К забору бегущую курицу?

Прошу – перестаньте сутулиться,

Нам выглядеть стройно не влом.

Оркестры гремят похоронные,

Любови горят незаконные

И бродят стихи неучтённые

Во тьме за оконным стеклом.

* * *

Наталье Резник

Мы встречались недавно. День был, допустим, вторник,

Дождь моросил, капли текли за ворот.

Из бухавших с тобой можно составить сборник,

Из влюблённых в тебя можно составить город.

Над запылённой  травой по-дурацки росли деревья,

Если от них нет тени, то и смысла я в них не вижу.

Путь мой всегда один – выморочное кочевье.

Путь твой всегда другой. Впрочем, об этом – ниже.

Изо всех витаминов стихи – наиполезные.

Примешь немного – и целый день довольна.

Зная тебя, верю – живут и на лезвии,

Но находиться там неимоверно больно.

* * *
                              

Андрею Ширяеву

Пока вдали танцует «Тодес»,
Пока внизу не порот тухес,
Смотри скорей – какие моды-с!
Махни рукой – какие мухи-с…

Всё это ярмарка, приятель,
Торговый ряд от Фибоначчи,
Где кандалы чужих объятий
Звенят morendo, но vivace.

Косоворотки, кринолины,
Фуражки, кипы и береты…
Вокруг и горы, и долины,
И «полубоксы», и «бабетты».

«Не заплативши, не укусишь,
Не укусивши, не проглотишь.
Попав в баталию, не струсишь,
А потерявши – не воротишь…»

Но вот спустилось солнце к липе,
И ангел, бросив свой скворечник,
Спросил меня: «Не ты ли Сипер?»
И явно изменился внешне.

А я твердил не уставая,
Что жизнь прекрасна, хоть недлинна,
И, краски на мольберт бросая,
Навряд ли спрячешься от сплина.

И подбирая слов созвучья,
И тон мешая с полутоном,
Ты можешь мир порвать на клочья
И в путь отправиться с Хароном.

Там вечный сумрак. Песни спеты.
Там то ли рай, а то ли ад.
Лишь слышно – мёртвые поэты
Между собою говорят.

Чебуречная

Есть на Сухаревской чебуречная,
Я был ею в момент покорён.
Ей судьба уготована вечная,
Потому что она – вне времён,
Потому что она – нашей юности
Не раскрошенный в пыль островок.
И внезапно во мне возникает стих,
Ибо прозой сказать я не смог.

Мы стоим за немыслимым столиком,
Наливая себе «жигули»,
В чебуречной не стать алкоголиком
На свои трудовые рубли.
Есть в том радость мужская, суровая,
Вожделение для языка,
И течёт сок мясной, словно новая
Ароматного счастья река.

Быстро дно у тарелки означится,
Опустеет бутылочный ряд,
Но серьёзна в окошке раздатчица,
А в глазах – торжество чертенят,
И к столу многослойное здание
Приплывёт на разносе опять.
Будто некий спецназ на задании –
Не научены мы отступать.

Постаравшись пореже сутулиться,
Разбредёмся по странам чужим,
Лягут под ноги странные улицы,
И затянет окрестности дым.
Жизнь привыкла нас, сука увечная,
Из огня снова в пламя бросать…
Есть на Сухаревской чебуречная,
Это, братцы, нельзя описать.

Вдохновение

Сидя в светлом туалете,
Муз безропотный вассал,
Я писал стихи о лете,
И о Лете я писал,

И о том, что перемены
Нам меняют облик дня…
Бликом кафельные стены
Освещали мне меня.

Я писал (тут ударенье
Очень важно, господа),
И звучали в отдаленье
Трубы Страшного Суда.

Обнажён я был по пояс,
Но, планидою влеком,
Я по жизни шёл как поезд,
Хоть уже порожняком.

И, в конце поставив точку,
Перечтя свой стих стократ,
Я спокойно дёрнул ручку,
Вызывая водопад.

* * *
 

Пришла пора менять свои очки,
Чтоб опознать опять чужие лица,
Чтоб мир поймать в привычные сачки,
Чтоб очертить понятнее границы.

Мне неприятен каждый громкий глас,
Скорее заяц, а совсем не лев я.
Я выдыхаю углекислый газ,
Благословляя травы и деревья.

Пусть нет охоты к перемене мест,
Я Бога насмешу величьем планов,
Хоть сладости моей – в один «дюшес»,
Поэзии – всего в один Кабанов.

* * *
 

Мы пили водку в ЦДЛ,
Где жёлтый свет предсмертно тлел,
Где раньше было столько дел,
А ныне – пусто.…
Мой собутыльник был очкаст,
Из тех, кто точно не предаст
Ни за улыбку высших каст,
Ни за «капусту».

А там, за столиком в углу,
Где тени люстры на полу,
Ни к городу и ни к селу
Сидят таджики
И что-то странное едят,
О чём-то странном говорят,
И странно в воздухе парят
Слова и блики.

Мы говорили о судьбе,
И о себе, и о тебе,
Лабал нам некто на трубе
В большой колонке.
Царило счастье от ума,
Буфет стоял, как терема,
И, слава богу – ни письма,
Ни похоронки.

Ночной Никитской сладок лик,
Лови, раззява, этот миг,
Ведь всё на свете transit sic,
Что впору плакать.
Но ночь нетрезвая моя
Твердит – достойны бытия
Пузырь, соломинка и я.
Конечно – лапоть.

Сон

Спать пойду не слишком рано,

Досидевши до ночи.

Мне приснятся Губерманы

Игори Миронычи.

Будет их немало в доме,

Что неудивительно.

Станет весело, а кроме –

Станет офигительно.

Как я рад их видеть, боже,

Словно Пушкин – Пущина!

Я в таком бы мире прожил

Всё, что мне отпущено.

Обрела б судьба свой глянец,

Льды внутри б растаяли,

Если всюду, как ни глянешь –

Губерманы стаями.

Счастлив я во сне подобном,

Не кошмар ведь с глюками!

Я смотрю его подробно

С красками и звуками.

Разолью я по стаканам

Виски небанальное.

Выпью нынче с Губерманом –

С каждым персонально я!

А потом мы с ним закурим,

Дым пуская в горсточку,

И в граните душ пробурим

Маленькую форточку.

…Вдруг весь кайф куда-то канул,

Это сон лишь, вона чо…

Но я славлю Губермана

Игоря Мироныча!

Оговорка для юбилярши

Хочу, войдя с большим букетом,
Под возглас радостный: «Налей!»
Отметить праздничным минетом…
Ваш наступивший юбилей!

О, Зигмунд Фрейд, ты всё напутал,
Забыв про груз ушедших лет –

Я написать хотел «салютом»,
Но первым выскочил «минет»...

Корабль 

(песня)

В пыльной плюшевой каюте, там, где лампочка за сеткой,
Тонкий луч через стекло с трудом пробился.…
Слышно, как романс старинный исполняется соседкой,
И понятно мне, что новый день родился.

А на палубе матросы драят крашеные доски,
Яркий блеск забрать у солнышка пытаясь.
Сигареты и сигары, трубки или папироски
Пассажиры зажигают, просыпаясь.

ПРИПЕВ:
Это розовое небо зреет до аквамарина,
Неизменна каждый день сия картина.
И одни и те же лица, и удачи наши мелки,
Застывает время воском на тарелке.

Всё, что было – не хранится, наша память – ведьма злая,
Высыхает локон в старом медальоне.
Что ты можешь? Где ты будешь? Позабыл свои дела я,
Ничего в душе не плачет и не стонет.

В горнем облаке есть облик бородатого мужчины,
Кто-то сверху на меня глядит уныло.
И на тонкой-тонкой пленке зеленеющей пучины
Отражение лица его застыло.

ПРИПЕВ.

В суете ежеминутной всё сжимается до точки,
Даже нету места маленьким любовям.
А приятные минуты нашей бренной оболочки
Очень редко в паутине дней мы ловим.

И ни острова не видно, ни дымка родного дома,
Ни гнездовья для услады птичьим стаям…
Так несётся каравелла, белым парусом влекома.
А куда ж нам плыть? Мы до сих пор не знаем.