* * *
Ещё чуть-чуть – и Новый год.
В нём кайфу то, что – новый.
И я иду сквозь время вброд,
Весёлый и суровый.
Пока безмолвствуют низы,
В верхах – воспоминанья:
Ночь. Ветер. Холод. Лёд слезы.
И полный шарф дыханья.
А я уже не верю в снег,
В сугробов злую призму –
Согретый солнцем человек
Подвержен снегилизму.
Я очень многое забыл,
Но что мне в той потере?
У леди Винтер тоже был
Пробел в её карьере.
Идут тяжёлые бои
На поле алфавита.
Я не молился на ночь и
Проснулся знаменитым.
И кто ответит, чья вина,
Что в полумраке утра
Звучит, звучит одна струна
Застенчиво и мудро?
О чём я? Да, про Новый год,
Веселие хмельное...
Ты не оглядывайся, Лот.
Иди. Чёрт с ней, с женою.
* * *
Моя мама, в девичестве Гержой,
Из Песчанки попавши на Урал,
Не сменила тот говор на чужой,
Идиш свой не покинул пьедестал.
Моя мама, в девичестве Гержой,
Отпускала на улицу меня.
Ехал возчик на двор, тряся вожжой,
На весь город бидонами звеня.
Я ходил по заснеженному льду,
По двору магазина «Гастроном»,
В этом малом озлобленном аду
Пахло мерзлой помойкой и говном.
Среди сверстниц и сверстников моих
Я был чуждым, вот чёрт меня дери,
Хоть плевал через зубы лучше них,
Хоть свистел в пальцы громче раза в три,
Хоть гонял я быстрее колесо,
Хоть стоял на воротах всех прочней,
Да и массу немыслимых высот
Брал намного и легче и точней.
Я не вырос занудой и ханжой,
Хоть ничто не мешало ими быть –
Моя мама, в девичестве Гержой,
Свято чтила свой местечковый быт:
«Не торчи из построенных рядов,
Не носи вещи, словно попугай,
Помни, кто ты, и будь всегда готов,
Убежать, если слышно чей-то лай…»
Я кивал и опять спешил во двор,
В гущу морд и паноптикум зверей.
Одногодки мне ставили в укор,
Что я умный, спокойный и еврей.
Чтоб меня не разъело этой ржой,
Я пейзаж навсегда переменил.
…Мою маму, в девичестве Гержой,
На кибуцном погосте схоронил.
* * *
Н.М.К.
В пустоте злого дня или плотной бессмысленной ночи,
Между Сциллой небес и Харибдой сплошной слепоты
Никуда он не мчит. Как мне кажется – просто не хочет.
Он вдыхает весь мир, а взамен выдыхает мечты.
Окружающий свет непривычен и странен, поверьте,
Это бостон-костюм, бостон-танец и Бостон-дома.
Так устроено, что на развес не получишь бессмертья,
Так уж всё повелось, что по скидке не купишь ума.
Где былые друзья? Их костлявая крепко схватила.
Лист пожухлый, опавший по-прежнему ветром гоним...
Но свозь явную немощь проглянет нежданная сила,
И в невольном поклоне склоняюсь и я перед ним.
Путь неясен и скрыт, понапрасну мы зенки таращим,
Непонятен маршрут и для умниц и для дураков,
Но во тьме мирозданья укажет дорогу пропащим
Свет невидящих глаз сквозь могучие стёкла очков...
* * *
Змеёй дожди ползли по окнам,
Картинку эту я храню,
И электричество промокло –
Сдыхало пару раз на дню.
Я думал – песенка пропета,
Но тут пришли другие сны,
Когда на нас напало лето
Без объявления весны,
Когда, сквозь кожу проникая,
Из крови жар творил желе,
А ты была тогда такая,
Что больше нету на Земле.
Как узник Беломорканала,
Я был застрелен на бегу,
И море медленно стирало
Твои следы на берегу.
Потом – опять другое время,
Опять другие голоса,
Моё слабеющее племя
Ушло за дальние леса.
Опали ясени и липы,
Сгорев в нагрянувших боях.
Остались мне дагерротипы,
Где я и ты, где ты и я.
Пусть не в алмазе, не в корунде
Мой изваян печальный лик,
Но наша глория, хоть мунди,
Но верю я – не транзит сик.
* * *
Здесь будет вечер, будет дождь
И будет звездопад,
Здесь будет то, чего ты ждёшь,
Чего коснуться рад.
Нам это небо под залог
Вручили до среды.
Иди не покладая ног,
Оставь свои следы,
Оставь зарубки о себе
Для тех, кто нынче мал.
Понятно всё в твоей судьбе,
А ты не понимал,
Что под звездою Альтаир
А может – Беллатрикс
Течёт река в подземный мир
И носит имя Стикс.
Что там, в бездонной глубине?
Опять какой-то ад?
"Хоть знаю – истина в вине,
Но я не виноват.
Я сам – свой пастырь в пустоте,
И сам себе – свой Суд…"
И станет слышно в темноте,
Как тополя растут.
* * *
Не заходи в меня, пустыня,
Из вен − пусть кровь, а не песок.
Ведь от начала и поныне
Мой мерный пульс стучит в висок.
Не осушай меня, светило,
Я должен плыть потоком лет,
Чтоб жизнь обычная вместила
На продолжение билет.
Пусть лучше недо-, а не пере-,
Чтоб не слеталось вороньё,
И не воздалось мне по вере
Из-за отсутствия её.
Пусть будет так же небо сине,
И мчатся по морю ладьи…
Не заходи в меня, пустыня,
Прошу тебя, не заходи.
* * *
Рекламы блики в старом доме
на тёмном вытертом ковре
на нервы действовали. Кроме
того ругались во дворе,
Шло поздней ночью толковище,
разбор дневного бытия.
Оно дало для мыслей пищу,
и в них завяз, как муха, я.
О, годы, реки и дороги!
О, лес, поляна и песок!
Домов разбитые пороги,
и чей-то слабый голосок…
Но сколько б трещин не давала
моя раскатистая жизнь,
я говорил: «Мне мало, мало!»,
распятый между двух Отчизн.
Не пригодилась мне ливрея,
да, впрочем, я её не шил.
Об этом, медленно старея,
я вспомню из последних сил.
Порой осенней иль весенней
наступит ночь, дождём звеня,
и встанут радостные тени
вокруг счастливого меня.
* * *
О нумизматика! О фалеристика!
Потёрто-медная простая мистика.
Торговля в скверике всегда с оглядкою,..
Рубли и «чирики» ползут украдкою
Под кружку кислого рупь десять «Рислинга»
И под ругательства, хоть зло, но мысленно.
Меняю «катеньку» на два «георгия»,
Меняю церковь я на хату с оргией,
Меняю мысли на покой безмыслия,
Меняю Сретенку на дом над Вислою.
Ах ты царапаться? А ну по морде на!
Поставлю душу за мечи от ордена,
И орден Ленина, и орден Невского.
С кого спросить за всё? Да просто не с кого.
А наливай ещё! Я пью, не помню с кем
За белый памятник на малом холмике,
За рощу красную, за краску вялую,
Пускай кленовую и пятипалую.
Прикрыв пробоины, да и царапины –
На стенке в рамочке награды папины.
Влекут неистово меня, пузатика,
И фалеристика и нумизматика...
* * *
Фривольны и застенчивы,
Прекрасней прочих всех,
Меня любили женщины,
И это не был грех.
Так длилось время вещее
Среди хмельных друзей,
И жизнь давала трещину,
Как старый Колизей.
И вспоминать не хочется –
Я в смуте городской
Пробит был одиночеством,
Пломбирован тоской.
И всё, казалось, кончено –
Я к стенке пригвождён,
Но проливная женщина
Сошла ко мне дождём.
Мой товарищ
В хрущёвке кореш мой живёт,
Отнюдь не замок Сфорца.
И он совсем не признаёт
Меня за стихотворца.
Прочтёт бумажные клочки
С моим стихотвореньем,
Потом посмотрит сквозь очки
С открытым сожаленьем,
Затем на клавиши прольёт
Аккорд на восемь пальцев,
Как будто на себя берёт
Грехи от нас, страдальцев,
От нас, рифмующих слова
И рушащих устои...
То для него − как дважды два,
Занятие простое.
Там за балконом вдоль реки
Несёт листву с обрыва,
Сочатся сыростью пески
Темно и некрасиво.
Луны промёрзший парашют
Совсем забыл про лето...
Чувак лабает. Я пишу.
И кружится планета.
* * *
Да что за время, в самом деле?
Кто на меня расставил сеть?
Берёзы целый день белели
И к ночи начали чернеть.
Мне в этот вечер не до песен,
Огромный мир стал тих и мал.
Дождь был неистово отвесен.
Он на брусчатке умирал.
Густая тяжкая тоска,
Не удержать себя в лимите…
Введите же в меня войска
И с телом душу примирите!
Потом, избавившись от стона,
Тебе я буду очень рад,
Моя безъядерная зона,
Где полки с книгами стоят,
Где по углам резвится стая
Осколков сломанной души,
Где, гладким грифелем блистая,
В стакане спят карандаши.
Про любовь
Мы вышли на военную тропу.
Дрожите, ирокезы и гуроны!
Пусть барабанов отзвук похоронный
В тоску вобьёт молчащую толпу.
Вам не принять всех надлежащих мер,
Чтоб защитить Онтарио и Эри.
«Самой Москве давно никто не верит» –
Так говорил когда-то Женя Р.
О чём я это? Сразу не понять.
Конечно, о любви. О чём же больше?
На свете всё и чушь, и гиль, и bullshit,
Но вот любовь… Какая благодать!
Пусть по-гусарски в спальню влез рассвет,
Но чёрно-бел сей снимок моментальный,
Ведь на рассвете люди так печальны –
Проходит ночь, а изменений нет.
Песок ложится слоем на гранит,
От Сакраменто и до Сасквеганы
Звенят, встречаясь, полные стаканы
И скальп неснятый под кипой зудит.
Лей, дождь, как из ведра, и ветер, дуй
Сильней, сильней, пока не лопнут щёки!
Пускай меж нами сквозь воды потоки
Порхает несвершённый поцелуй.
* * *
Под площадями – мёрзлое болото,
Старинные закатаны пути,
Открыты настежь Красные Ворота,
А мне, как прежде, некуда идти.
Надежды на грядущее – вчерашни,
Но следует держаться молодцом.
Смотрите, как на бёдрах Спасской башни
Вращается Садовое кольцо!
Хоть наши годы разны и цветны,
В них всё равно всего четыре масти.
Я все поднабежавшие несчастья
Спокойно опишу со стороны.
А горизонт, пробивши темноту,
Чуть-чуть себя являет при восходе,
И прилетевший луч уже подводит
Любым раздумьям яркую черту.
Пока зелёнкой не отмечен лоб,
Заполнить можно адрес на конверте…
− Терпеть ещё доколе, протопоп?
− До самой смерти, матушка.
До смерти.
* * *
Спросит Господь: «Как случилось,
Что не молился ты мне,
Что не просил мою милость,
Не признавался в вине?
Время свободное было,
Но ты не жёг мне свечей.
Горло твоё не схватило
Гноем крамольных речей?
Чем занимал дни и ночи,
Что предназначены для
Той, облик чей непорочен,
Кем осияна Земля?
Как же в тебе не забилось,
Что наказание ждёт?»
Господи! Я слушал «Битлз»...
Бог всё поймёт. И кивнёт.
* * *
Я знаю, что мы, пробираясь песками времён,
Рубашкой закрыв ноги от непременных ожогов,
Поймём, что наш путь, не спросивши у нас, разделён
Невидимой дверью и сотней незримых порогов.
От встречи с судьбой остаются одни синяки,
А нити назад неизвестные сволочи сгрызли…
И слово взрывается прямо на взлёте строки –
Четвёртый реактор моей незаконченной мысли.
* * *
Выпить седого пива,
В ванне валяться потом,
Голым, как леди Годива,
Скорбным, как чёрт те кто.
Долгий свой путь измерить,
Чтобы уже ясней
Вдруг осознать потерю,
Почти позабыв о ней,
Чтоб распустить вязанье
Понятия «никогда»,
Чтобы замёрзла в ванне
Тягостная вода.
Прощаемся с дорогими,
Терзаясь смутной виной…
Смерть – это то, что с другими,
И никогда – со мной.
* * *
Смуглый отрок работал на хлопке,
А потом убежал в ИГИЛ.
Был он парень простой и робкий,
Алкоголя совсем не пил.
Громко старая щёлкнет «лейка»
Над циновкой в густой тени −
Здесь лежала его тюбетейка
И растрёпанный том Айни.
* * *
Разбавленный водкою сок,
И водка разбавлена соком –
В моём тихом доме далёком
Диета простая, дружок.
Войдя против мира в комплот,
Чтоб быть целый день не при деле,
Достаточно, вставши с постели,
Включить генератор невзгод.
А вьюги не будет совсем,
Уж так заключила природа,
Такая досталась погода,
Что прямо с утра 27.
И сразу за утром – закат,
И тьма, как скала, монолитна.
Уходит не менее литра
Понять, в чём же я виноват,
Куда испарился мой день,
На чём успокоиться глазу...
И трудно закончить мне фразу,
Запутавшись в хитросплетень...
Не скрыта под снегом волна,
Такой вот ноябрь, дорогие,
И лысая, словно Нагиев,
Восходит над домом луна.
* * *
Бессонница. Гарем. Тугие телеса.
Пройду весь коридор – там ожидает баня,
Где банщик, плоть мою злым веником тираня,
Под кипой валяной скрывает волоса.
А из-за двери Бах мою проявит суть,
Входя сквозь щель внизу отравою токкаты.
Горячий воздух, раскаляя имплантаты,
Скрипя, вползает в никотиновую грудь.
Арбайт махт фрай, ведь так? Родная, не всегда.
Не привыкай, прошу, к бессмысленной работе,
Нас взяли в оборот, и в этом обороте
Что день, то всё темнее времени вода.
Мне кажется порой, что я пишу ништяк.
Простому и почти бесхитростному взору
То, что сваял я, безусловно впору.
Ты охладилась? Вновь под веник ляг.
И будет так всегда – из жара в чёрный лёд,
Из суеты в покой, из света под суглинок.
Но тут постой. Замри. Жизнь, что казалась длинной,
Вполне возможно, что безбожно врёт.
Вот так, родная. Я чуть задержусь в тебе,
Продлив блаженства миг до тьмы и звездопада.
Наш колокол пробил, наш поезд мчит как надо
И с хриплым грохотом проносится в судьбе.
Простая жизнь
На кроссовке накладка хлюпает,
Не забыть на работе клей...
Облака пробегают группою,
Как на кассе отсчёт рублей.
В мае дембель, пришёл скорей бы сын!
Непростой получился год.
Вдоль «Мосфильма» шуршат троллейбусы,
Щекоча небесам живот.
Лёгкий дождик слегка промыл очки,
Снова солнце – и хорошо...
Я возьму в «Верном» три бутылочки,
Чтобы вечер не зря прошёл.
Нависает луна двурогая
Над цепочкой прожитых лет.
Я живу, никого не трогая,
У метро «Университет».
Плачут окна, и птицы каркают,
Это снова дождит с небес.
И над крышей луной неяркою
Вновь хромой пролетает бес.
Снимет крыши – и сразу виден я
От залысин и до носков.
Всё настолько уже обыденно,
Словно поле без колосков.
Не меняемся вплоть до гроба мы,
И от этого не уйти.
Отпусти меня, город грёбаный,
Ну, пожалуйста, отпусти.
Юлию Киму
Юлий Черсанович,
Столп Несгибанович,
Мне передайте секрет,
Как быть Мудреевич
И Нестареевич,
Где взять на это ответ?
Вы Улыбаевич,
Вновьначинаевич,
Чѐстны, поскольку честны̀.
Мы Васлюбящие,
Слаболядащие,
Встреч с вами ждём, как весны.
Юлий Черсанович,
Полностаканович,
Непрекратим, как река,
Знайте – вас любим мы,
И не забудем мы,
И не отсохнет рука.
© Михаил Сипер, 2015–2018.
© 45-я параллель, 2018.