Михаил Сипер

Михаил Сипер

Четвёртое измерение № 28 (196) от 1 октября 2011 года

Босфор уходит в Дарданеллы

 

* * *

В трещинах на стене,
В чёрточках звездопада,
В душной ночной волне
Только всего и надо –
Знать, что вокруг весна,
И предрассветной ранью,
Вынырнувши из сна,
Слышать твоё дыханье.
 
* * *

Если воздух твердеет, а надо идти через ночь,
При дыхании острые грани царапают горло,
То никто не сумеет тебе в это время помочь,
Постарайся так жить, даже если припёрло.
 
Пусть вокруг, как чаинки, кружится людской хоровод,
И тебе нету места в налаженной кем-то программе –
Ты поверь, что весь мир создан был для тебя одного.
На мгновенье замри.  И не жалуйся маме.
 
Посмотри поспокойней (уже не скажу – веселей),
Ничего не закончено и ничего не разбито.
Это только вершится в магнитном объятьи полей
Электронов полёт по безумным орбитам.
 
Это просто в крови двухвалентный бурлит кислород,
Порождая смятенье и руша былые опоры.
Если ты перейдёшь через реку отчаянья вброд,
То рассыплются в пыль лабиринтов твоих коридоры.
 
Фрост
 
Я в выходные неспроста
Уткнулся в Роберта Фроста.
 
Он был so serious, my God,
И так домашне романтичен,
Что я, к такому непривычен,
Глотал стихи его подряд.
 
Сидел я голо и небрито,
Но весь сиял, хоть полируй,
Как будто мне Мадонна Лита
Вдруг подарила поцелуй.
 
Что мне искать, ведь счастье – вот!
Какая радость – эти строки!
Отремонтировался в доке
Мой полусгнивший пароход.
 
Good bye, old fellow! Я спешу.
Я книгу позже полистаю,
Но, как ни тужься, точно знаю –
Так никогда не напишу.
 
Прощание
 
В гранях тёмного кристалла
Виден день, когда умру.
Нам с тобою не пристало
Целоваться на ветру.
 
На подмостках над планетой,
Окунувшейся в покой,
Мы с тобой проводим лето,
Помахав ему рукой.
 
Душный запах от жасмина
Кружит голову мою.
Спой мне песню, Коломбина,
Я в молчаньи постою
 
И растаю струйкой дыма
Под оранжевым лучом.
Пролетели годы мимо,
И никто тут ни при чём.
 
Закат
 
За окном опять закат – сколько можно?
Через форточку – дурман земляники.
Всё спокойно, неподвижно, несложно,
Только режут ухо чаячьи крики,
 
И на низком берегу каменистом
Бьёт волна по ржавой стенке причала.
Понимаешь, это hasta la vista,
Понимаешь, c’est la fin без начала.
 
Пусть мечта моя совсем не крылата,
Неподъёмно от земли это тело,
Жизнь не aqua, говорю, distillata,
Просто острого поменьше хотелось.
 
Нет ни боли, ни скорбей, ни недуга,
Почему ищу покоя в вине я?
Мы состарились вдали друг от друга,
И от этого дышать мне труднее,
 
И настолько стал наш шар тяжелее,
Что без сил уже слоны с черепахой.
...А закат так воспалённо алеет,
Как земля под отработавшей плахой.
 
* * *
 
Один был старик, другой – молодой,
Старик плешив, молодой – седой.

К вершине, хромая, взошёл старик,
Солнцу подставил усохший лик.

Стоял молодой по колено в волне,
Чёрные камни лежали на дне.

Густым киселём легла тишина
От той вершины до этого дна.

Красных обрывов изогнут оскал,
Лишь горизонт был ровен и ал.

Оба шагнули они в тишину,
Один – с обрыва, второй – в волну.

Это последние. Да, финал.
Тихо и скорбно песок шуршал.

Некому глянуть во глубь небес.
Время окончилось. Занавес.

 Фразы
 
У тебя на сердце – утраты.
У меня в карманах – заплаты.
Прохудились ржавые латы.
И всего трояк до зарплаты.
 
Бел плакат на фронтоне сером.
Никого не спасает вера.
Жизнь как список судов Гомера.
Тяжек груз, если скрыта мера.
 
Солнце рвётся сквозь клубы пыли.
Кто на мутном фото – не ты ли?
Мы когда-то близкими были.
Ночью снова собаки выли.
 
Боль снимается поцелуем.
Не тревожься – перезимуем.
 
* * *
 
Когда меж нами непогода,
Как «ты плюс я» смогу сложить?
Мне не хватает кислорода,
Мне просто без тебя не жить.
 
Ты стала для меня Вселенной,
Ты – воздух, звёзды и трава!
…О, как я вру самозабвенно,
Какие нахожу слова!
 
* * *

Позабудь про вечные простуды,
Посмотри внимательно, старик–
Может, это зрения причуды,
Может, это новый материк.
Сквозь туман несутся каравеллы
С небом и волною заодно.
...А Босфор уходит в Дарданеллы,
Потому что так заведено.
 
Серые и пыльные домишки –
Издавна постылый окоём.
Отложи потрёпанные книжки
И вглядись в окошечный проём.
Солнце шлёт невидимые стрелы,
Воздух – будто пряное вино.
...А Босфор уходит в Дарданеллы,
Потому что так заведено.
 
Мушкетёров радостные лица,
Питер Блад, а то Пантагрюэль–
Кто ещё в душе твоей таится,
Окружает кто твою постель?
Дни мелькают лентой чёрно-белой
Словно довоенное кино.
...А Босфор уходит в Дарданеллы,
Потому что так заведено.
 
Катится карета по Гаскони,
На Пандору рвётся звездолёт,
Всхрапывают взмыленные кони,
И тропа меж звёздами плывёт.
Наших судеб тщательное дело
На скрижали кем-то внесено.
...А Босфор уходит в Дарданеллы,
Потому что так заведено.
 
Вечные беспечные мальчишки,
Лысые седые пацаны,
Старый тот девиз «Ничто не слишком!»
Часто осеняет наши сны.
Мы идём по жизни неумело,
И другого, видно, не дано.
...А Босфор уходит в Дарданеллы,
Потому что так заведено.
 
* * *

В непостижимых пучинах Эреба
Молнии злобна змея,
Низко повисло озябшее небо,
Чёрная метка моя.
Дом уплывает за бурю ночную,
Шторы под ветром дрожат.
Кажется, что ничего не начну я,
Выпал неверный расклад.
Неотделима приросшая маска,
Словно давнишний ожог.
Это совсем невесёлая сказка,
Но не печалься, дружок!
Малоразбавленым огненным грогом
Я загружу пустоту
И помолчу перед первым итогом,
Рифмы ловя на лету.
Ветер на улице плачет и стонет,
Сдавшись идущей зиме.
Линия жизни ползёт по ладони
И исчезает во тьме.
 
*  *  *

Меня, как бритва, режет тишина,
Её тиски жестоки и нетленны,
Ей не страшны любые перемены,
Вокруг – нас много, а она одна.
Она пьянее пьяного вина,
Она страшнее смерти и измены.
В тиши сильнее набухают вены,
И крепнут цепи тягостного сна.
Люблю я шум, весёлый разговор,
Трамвая стук, и эхо дальних гор,
И шёпот, полный сладостных авансов,
Но, тишиною взятый в долгий плен,
Смеюсь насильно, словно Гуинплен,
И жду в тиши желанных диссонансов.
 
Отец

Ты в страхе, Мария,
сквозь слёзы кусаешь кулак.
Свеча догорела.
Младенец в соломе и холод,
И пьяненький муж,
бородат, косоглаз и немолод,
Швыряет слова,
словно камни в полуночный мрак.
 
«Ты думаешь, верю
досужей твоей болтовне?
Ты шлюха, Мария,
распутная «божья невеста»!
Теперь не найдётся
на свете спокойного места,
Где каждый прохожий
в лицо не смеялся бы мне.

При чём тут волхвы?
Кто позволил сюда им войти?
Увидеть волхва –
это очень плохая примета.
О, как я тоскую
по серым холмам Назарета,
Где стол мой и кров,
но куда больше нету пути.

Сгори, Вифлеем!
Стань добычею для воронья!
Ты шлюха, Мария,
блудница, блудница, блудница!
Пускай покарает
тебя Элоима десница,
Но раньше тебя
покарает десница моя!»
 
Стояли волхвы,
возвещая грядущие дни,
Над яслями сдвинув
свои бородатые лики.
Младенец дремал
под отцовские злобные крики,
И в шуме мерещилось
дальнее эхо: «Распни!»
 
Вот так
 
Вот вечер. Вот стол. Вот стул.
Вот жук ползёт по листу.
Вот формула бытия,
И в этой формуле – я.

Вот камень. В него стена,
Как память, заплетена.
Вот щепка. Она проста,
Отколота от креста.

Вот белый-пребелый снег,
Светящийся, как ночлег
На хрустнувшей простыне.
Всё это во мне, во мне.

В себе я несу мирок,
Не вышедший за порог.
В себе я огонь держу
Так просто, для куражу.

Чернильница и перо.
Тулуз-Лотрек и Коро.
Вот формула бытия,
И в этой формуле – я.
 
* * *

Умирают матери ночью во сне.
Отцы умирают днём на виду,
Трепеща, как рыбы на Божьей блесне.
А мы остаёмся гореть в аду,
Не веруя ни в каких богов.
Излишен вопрос. Не нужен ответ.
Стихает шарканье их шагов.
И нет нам прощения. Просто нет.
 
Погружение
 
Мы не козлы, не фраера,
Не духи из бутылок винных.
Мы – шебутная детвора
С тагильских улиц тополиных,

Где разноцветен даже дым,
Где в переулках шелест платьев,
Где мы педалями скрипим
Велосипедов старших братьев,

Где у беседки пьют вино,
Беспечно матерясь при этом
(Плохая рифма – «домино»,
Но ничего другого нету),

Где был я бит, и где я бил,
Где прыгал с шифера сарая,
Где я впервые полюбил,
И где пришла любовь вторая,

Где сквозь балконные столбы
Доносится журчанье лейки,
Где грузовик, и звук трубы,
И папа с мамой на скамейке,

Где мрачно ходят по двору
И Витька Рыжий, и Василя,
Где руки тянутся к «перу»,
Где всё вокруг – моя Россия.

…Нет, не покатится слеза,
Хотя порою мне лажово –
Я вновь стою, закрыв глаза,
На старой улице Бажова.
 
* * *
 

Леониду Рудину

 
Спотыкается дорога о холмы Иерусалима,
Вот ещё четыре шага, и откроется простор –
Лабиринты старых улиц, запах дома, запах дыма,
Запах времени и боли, бесконечный разговор.
 
Я рождён вдали отсюда, там звучат другие речи,
Погружался я в унынье, строил замки на песке,
Но и чувствовал всем телом, как, величествен и вечен,
Этот город тёк по жилам, бился пульсом на виске.
 
Жаркий ветер крошит камни, небо низкое белесо,
Шелестят листвой оливы – пасторальнейший пейзаж…
Каменистые поляны не бедней любого леса,
И столетий груз тяжёлый легче всех земных поклаж.
 
Потому, сбивая ноги, мерно и неукротимо
Через горы и долины, бедам всем наперекор
Я иду туда, где льётся свет живой Иерусалима,
Запах дыма, запах дома, бесконечный разговор.
     
Requiem
 
На огромнейшей свалке поверхность рыхла и горбата,
По железу под вечер стекает предсмертный извилистый пот,
И ложится туман воплощеньем густым аромата
Запылённых годов, недопитых чаёв и истоптанных бот.

Vita brevis est, кто ж сомневался, конечно же, brevis.
Только грянул хорал, а уже ноты кончились, зал опустел.
Можно вжаться друг в друга, от стужи немыслимой греясь,
Поражая весь мир бутербродом живым неистраченных тел.

Упирается линия жизни в запястье, что явная лажа,
Чем струльдбругом на свалке смердеть, лучше вспышка – и свет.
Остаются от нас угольки, что прекрасно, но мелкая сажа
Всё же чаще являет наследие тех неприкаянных лет.

Спинка стула, обрывок конверта, часы без стекла и браслета,
Полусмытое фото, на нём – никого, даже нет пустоты.
Где-то осень, весна и зима, где-то лето и где-то
На краю этой свалки совсем растерявшийся ты.
 
Ночью
 
Миллиардам людей я и на фиг не нужен,
Что есть я, что нет – не качнётся и ветка.
Для них я – круги по исчезнувшей луже,
В газете истлевшей чужая пометка.

На это смотрю я, вполне успокоясь,
Что толку душе от томленья пустого?
Застрял без движения мой бронепоезд,
А это, поверьте мне, проще простого.

Но мысли проносятся Сенной по треку,
И знаю я точно, царапая лиру –
Раз нужен хотя б одному человеку,
То это важнее, чем целому миру.