Шурале
Вдруг раздаётся крик звенящий
В татарском призрачном селе,
То путника в дремучей чаще
Застигла ведьма Шурале.
Напала и переборола,
И глухо шепчется листва…
Но, впрочем, облика и пола
Нет у такого существа.
Когда оно возникнет в дымке,
Увидишь: плавны и легки
Его опасные ужимки
И смертоносные прыжки.
Сжимая чьё-то сердце жёстко,
Смеётся чудище, и вдруг
Оно вселяется в подростка,
Вбегает в освещённый круг.
Текут мерцающие тени,
И, пёстрым маревом повит,
Он пляшет на нью-йоркской сцене,
В Париже блещет и парит.
И нет земного притяженья,
Лишь обольстительны и злы
Рывки и властные движенья
Лесной заворожённой мглы.
Анабасис
В повествованье древнем Ксенофонта
Одну страницу не забыть – о том,
Как вдруг открылась даль до горизонта,
Явилось море в блеске золотом.
Всё нарастали подходящих крики,
И Посейдона славил всякий грек,
И в этот миг – от грозного владыки,
Понятно, и окончился побег.
Сюда, до этой драгоценной сини,
Теряясь в снежных бурях и в пыли,
Через теснины, дебри и пустыни
Они, пути не зная, с боем шли.
Взошли, от страха забывая робость,
На крутизну, где, оставляя дым,
Своих детей бросали горцы в пропасть
И жгли дома, чтоб не достались им.
… Дойти, дожить до радостного часа,
Лазурную увидеть благодать,
Со всеми вместе закричать: «Таласса!»
А то, что дальше, можно не читать.
Марш
Годы жизней заграбастав,
Над минувшим грохоча,
Длится «Марш энтузиастов»,
И не сыщешь калача.
Там, где каторжным гостинец
Люди грешные несли,
Как сияющий эсминец,
Выплыл город из земли.
Путь злодеев и героев
Позабылся и зарос,
И, Владимирку застроив,
Торжествует новоросс.
Только Муза, всхлипнув тонко,
В давний мрак, в былой Аид,
Как с яичком старушонка,
За конвойным семенит.
Критику
Ну, кажется, я уязвлён жестоко!
И это хорошо – я оживу,
Вернусь подростком в знойный сон Востока,
В его высокорослую траву.
И даже кстати миг благословенный.
Когда судьба, взметнувшись, как змея,
Поэта жалит женскою изменой,
Иль критикой, безмозглой, как твоя.
Большая польза всё же от растравы.
Так снова, Муза, ночью приходи!
Пока не уврачуют эти травы
Горючий яд, разлившийся в груди.
Лето
Не уходи, постой немножко,
Пока над речкой разлита
Печаль и вьющаяся мошка,
И золотая теплота.
Недолог этот полдень года,
Уже темнеет неба край,
И что задумала природа,
Теперь, попробуй, угадай!
Ведь не нашепчет ветровею,
Не скажет шелестом, когда
Уже совсем сольёшься с нею,
И станут призрачны года.
В пустых полях, в угодьях голых
Ещё раздастся сиплый свист,
Но, может быть, в твоих глаголах
Последний встрепенётся лист.
* * *
…Пыльцу на крыльях мотылька.
В.Х.
Теперь взгляни, как бабочка летает,
Как носится, с цветка сорвавшись вдруг,
Как запетляла и внезапно тает,
И вновь мелькает, не покинув луг!
Её полёт свободный и счастливый
Кто направляет всё же, хоть слегка?
Весеннего здесь веянья приливы,
Иль божества незримая рука?
Но воплотилась мировая сила,
Душа, очнувшись, вскинула крыла,
И на лету, конечно, позабыла,
Что гусеницей некогда была.
Пробуждение
Я дорожу отрезком пробужденья.
В каком тумане перейду межу,
В том и живу, и провожу весь день я,
Сажусь за стол, по улицам хожу.
Ещё блуждая и скользя по краю,
Минувшее впускаю в жизнь свою,
Вернуть давно ушедших успеваю
И домочадцев снова узнаю.
И в эти сокровенные минуты
Я с теми, кто в немыслимой дали,
И в сонный мир моей душевной смуты
Живущие покуда не вошли.
* * *
И эта свежесть утреннего снега,
Застлавшая былое, как всегда…
Уже не ты, а только alter ego
Бредёт в песках, вступает в города.
И поначалу резко шевельнулась,
Как будто с расставанием спеша,
Но вот уже решительно проснулась
В усталом теле бодрая душа.
* * *
Ударило солнце в лицо у порога,
Ты вышел на свет, и явилась дорога.
Ты в стремя вступил и коснулся удил,
И ветер, как время, тебя обхватил.
И матери голос раздался из дома,
В котором таинственно всё и знакомо.
И тень распрямилась и вскинула плеть…
Привык ты во сне в эту местность лететь.
И к прожитой жизни в её многолюдстве
Стремиться, из всех вырываясь присутствий,
И к детству примчаться сквозь все города,
И спешиться, как перед зданьем суда.
Усталость
Как заката размытую алость,
Розоватость, потом темноту,
В старых людях люблю я усталость,
В них тепло угасания чту.
Так не всё ещё жизнь угасила,
Миновавшего светится весть,
Будто некая скрытная сила
В глубине этой слабости есть.
То, что, как бы душа ни устала
От обманов, трудов и утрат, –
Повидавшего в жизни немало
Побуждает смотреть на закат.
* * *
Не забыть тебя, серая шкурка –
Как, соскучившись и голося,
Приближаясь угрюмо и юрко,
Предо мной трепетала ты вся.
И не только желание пищи
И восторг от струи молока,
Здесь какой-то духовностью нищей
Повевала немая тоска.
Всё же был этот взгляд нерасчётист,
И тянулось, отстав от всего,
Тяготение двух одиночеств,
Расставанье с одним одного.
* * *
То земляника, то морошка,
Черника крупная болот
И в пятнах ягодных лукошко,
И поцелуя ждущий рот.
Как заповедано и дико
Нас окликала тишина,
И голубая голубика
Была невинна и нежна!
Как эта дымчатая млечность
На синеве была чиста,
Как робко сладостную вечность
Дарили юные уста!
Влюблённость
Вела тебя её влюблённость,
Неудержима и нова,
И жгучая неутолённость
Вливалась и в твои слова.
Влюблённости живая сила
Твою преображала речь,
Тебя несла и возносила,
Глаголом научила жечь.
Был каждый миг не только сладок,
Он возвышал, дарил крыла…
Смирись же, избежав догадок,
Как и когда она прошла!
© Михаил Синельников, 2019.
© 45-я параллель, 2019.