Михаил
Синельников

* * *

Италия свежа и виноградна,

Приветлива, не слишком велика

И всё-таки в художествах громадна,

И парного не сыщешь сапожка.

Связались в ней величье и веселье,

Вновь оживает временная связь,

И творчество почтенно, и безделье,

И крепнешь духом, над собой смеясь.

Не обойтись поэзии без прозы,

Исколешь руки, домогаясь роз,

И кажется улыбкою сквозь слёзы

Вся эта жизнь немного не всерьёз.

* * *

Рассвет с охотою утиной,

Последних выстрелов хлопки

И жизнь, подёрнутая тиной,

И эти приступы тоски.

И всё-таки ещё чуть рано,

Ружьё пока зачехлено.

И вот – последнего романа

Горячеватое вино.

Свиданье с юною графиней

Придумывает он сперва.

От этих чувств и тёмных пиний

Ещё синее синева.

И веет морем и маслиной

От сердце жалящей слегка,

От этой жадной, маскулинной

Прощальной прозы старика.

Верона

N.

Из уличной смертельной драки

И детской влюбчивости здесь

Ещё в средневековом мраке

Вселенский эпос вырос весь.

Резня близ этого портала,

Во тьме с балконом болтовня –

Всё пошлость жадно потоптала,

Туристов полчища пьяня.

Но память юности влюблённой

Ещё в душе горит всегда,

Как над вечернею Вероной

Свиданья первого звезда.

* * *

Истёрты этих тротуаров плиты,

Но так ещё надёжны и тверды.

И хорошо, что временем побиты –

Его касаний дороги следы.

Всё кажется, что можно здесь родиться

И, тесных улиц принимая строй,

По ним брести и с этой жизнью слиться,

С ней спорить, как со старшею сестрой.

Истории и древней, и недавней

Всё длится повторяющийся круг,

И хороши глухие эти ставни,

Рывком в зарю распахнутые вдруг.

* * *

Мне в отрочестве часто снилось это!

И старый мост вечернею порой,

И медленно сгорающее лето,

И на высотах кипарисов строй.

Но ко всему прибавилась Верона

С мерещащимся голосом ночным

Джульетты, окликающей с балкона,

Зовущей нежно к временам иным.

И с болтовнёю нынешних влюблённых,

С тратториями, с рубищем церквей,

Безмолвным ожиданьем истомлённых,

И с гущей жизней, не прожитых в ней.

* * *

Сменяет древние руины

Средневековья старина,

Весь путь вдоль набережной длинной

Проходит через времена.

Легла на век «Декамерона»

Барокко ревностная тень,

А вот и новая Верона,

Но тоже не вчерашний день.

Конструктивизма строй и проза,

Фашизма призрачный порыв –

Всё под крылами бомбовоза

Оберегли, восстановив.

И в напряженье держат город,

Который умудрён и стар,

Античности державный холод

И Возрожденья лёгкий жар.

* * *

Мост через Адидже – кладка стара.

Данте прошёл по нему лишь вчера.

Даже от Цезаря невдалеке

Эти буруны на быстрой реке.

Данте

По улице крутой не без усилий,

Но всё же хладнокровен, твёрд и скор,

Он к замку шёл, и впереди Вергилий,

Попутчик верный с некоторых пор.

С тех пор, как схоронили Беатриче,

Является всё чаще эта тень,

И диких зрелищ грозное величье

Всё грезится, как гробовая сень.

Там будет зябко, и не зря накинут

Видавший виды, но добротный плащ…

– Как всё же ошибался Аквинат!

Казалось бы, он сведущ и всезрящ.

Неужто в этом мире, столь греховном,

Что адская к нам подступила тьма,

Соединенье с женщиной духовным

Не может стать?.. Молчи, Святой Фома!

* * *

Как память о случайной встрече

С годами превратилась вдруг

Вот в эти длительные речи

И в этот путь из круга в круг?

В каких-то жизней эпизоды –

Жестоко брошены они

То в замерзающие воды,

То в нестерпимые огни.

Ступай дорогой каменистой,

Земли обыденность нарушь,

В ладье плыви к душе пречистой

Через мученья стольких душ!

Сквозь преступленья государей

В её заоблачный приют,

В пространный этот комментарий,

В котором ангелы поют.

Галилей

Пред кафедрою Галилея

В старинной Падуе стою

И вспоминаю, сожалея,

Цепь отречений – жизнь свою.

Но он-то в университете

Угадывал в худые дни,

Что современники – лишь дети,

Не собеседники они.

В сказаньях об учёном муже

Есть жалость, что остался цел,

Но он по мне ничуть не хуже

Того, кто на костре горел.

Не сделал гибельного шага,

Теснимый страхом и стыдом…

Но всё же есть своя отвага

И в тайнознании седом.

Незримым пламенем объятый,

Студентов шуткой веселя,

Вещал он с кафедры дощатой

И знал, что вертится Земля.

Венеция

I

В этом городе странном

Хороша теснота,

В ней страстям и романам

Всё ж найдутся места.

Из таинственных щелей

Выбегал карнавал

Этих масок, веселий

С говорком зазывал.

Эту стать и осанку,

Синевой осиян,

Эту венецианку

Возлюбил Тициан.

В этой каменной кладке

Семена и пыльца,

Воздух едкий и сладкий,

Пронизавший сердца.

II

Вот эти бронзовые кони

И лев, раскинувший крыла!

Здесь в споре Гоцци и Гольдони

Не вся ли жизнь твоя прошла!

Театром был любой проулок,

И пересказанный Восток,

От голосов актёрских гулок.

Был от кофейни недалёк.

Водой объятая всецело

Земля упорна, как металл,

В ней дерево окаменело,

И песнопеньем камень стал.

* * *

Венеция. Возможно, только снится

Изысканность её и теснота,

Картонные лукавящие лица,

Внутри стекла текучие цвета.

Сырые стены и пушинки соли,

Закатных догорание небес

И странствие неспешное в гондоле

За призраками нежных догаресс.

И славный лев, чья истина крылата,

И на соборной площади толпа,

И виселицей бывшие когда-то

Два величавых мраморных столпа.

Мурано

Последний выдох стеклодува

Течёт, стихая и журча,

И вышла птица остроклюва,

И остывает, горяча.

Чуть золотится зыбь сквозная,

А в лёгких боль минут и лет.

Чем кончить речь ещё не зная,

Так дышит и творит поэт.

Песка и пламени избыток,

Отпрянув, удержал цвета,

И просиял хрустальный слиток,

Овеществлённая мечта.

* * *

Истома. Сонная обнимка

Блаженно возлежащих гор

И аметистовая дымка,

И голубой над ней простор.

Но дым иной на небосклоне,

И, тщетно мир тревожа наш,

Венера нежная Джорджоне

Вошла в промышленный пейзаж.

Duomo*

Молчу, стою и ничего не стою

Пред этой розоватой белизной,

Где сочеталась святость с красотою

И легче пуха камень стал резной.

Как нас возносит над житейской бездной

Его безмолвный ангельский язык!

А ведь народ не столь безгрешен местный

И заповедям следовать отвык.

Но, кажется, его простят без спора,

Да и себя он оправдает сам

Всем кружевом Миланского собора,

Протянутого нежным небесам.

--

* Миланский собор.

* * *

А вот и эта лестница в Duomo!

На поворотах вглядываясь в даль,

Открывшуюся с каждого подъёма,

По ней с одышкой тучный шёл Стендаль.

Теперь уже нельзя подняться выше,

И, как цвета сцепившихся эпох, –

Багровые и розовые крыши

И тёмных толп рассыпанный горох.

Приносит ветер отголоски арий,

Витает ангел в каменном раю,

И умилённый вспомнил карбонарий

Свою любовь и молодость свою.

И где-то там, куда и не доскачем

Из этих лет и сладостных широт,

Снега России с гиканьем казачьим

И всей Великой Армии исход.

* * *

Власть над людьми, в ней столько сласти

И полового торжества!

И зашипело, пенясь, «Асти»

И переполнило слова.

И в роковом единодушье

Полков печатается шаг,

И перья вскинулись петушьи,

И вождь неистовый всеблаг.

И в густоту огня и дыма,

В тоску пустынь и деревень

Пойдут восторг и живость Рима,

Неаполя святая лень.

И всё ж у веры есть пределы,

Ещё иссякнет этот пыл,

И Город Солнца Кампанеллы

Закатным облаком проплыл.

Кто там на площади вещает?

Везде найдётся свой урод.

Но коммунизм лишь обещает,

Фашизм прельщает и даёт.

* * *

Замужество. Страна спагетти,

Где солнце ласково печёт

И смуглые изящны дети,

И точен месячный отчёт.

Сама светла и белокура

На радость и на зависть им.

И это всё резидентура

С поездками в Милан и Рим.

Чуть сглажен облик иностранки,

Смягчились строгие черты

Среди любезной перебранки,

Холодноватой теплоты.

В непринуждённом разговоре

Так жадно слушает она

Того, кто возвратится вскоре

В страну струящегося льна.

* * *

Им повезло, и вышли замуж

За кошельки и голоса.

Ну, вот, достанется не нам уж

Их среднерусская краса.

Что ж делать им в отчизне пиццы?

Затеять бизнес от нуля,

Иль просто граппу пить и спиться,

В пути не удержать руля.

Но, итальянясь постепенно

И погружаясь в эту сеть,

Всё ж рваться мысленно из плена,

Для мужа и детей русеть.

Метастазио

И голоса кастратов и сопрано,

Серебряная времени мембрана

И блеск, и мгла картонных Пропилей

В рукоплесканьях пап и королей.

Однако же, как сочинял он прытко!

Любой сюжет нейдёт из головы…

И то была последняя попытка

Осилить словом музыку…Увы!

Вот эти гениальные либретто

Она накрыла, поглотив волной,

Всем золотом ликующего света,

Пришедшего из области иной.

Ну, вот и всё… Покинутой Дидоны

Ахматовой препоручил он стоны.

Столетий лавры неразлучны с ним

И – Метастазио, ужасный псевдоним.