Фонари
Холодно у нас по январям,
От позёмки нeкуда укрыться,
И летят погреться к фонарям
Быстро коченеющие птицы.
И меня вот вьюга занесла
Вновь в твои объятья через годы.
Но не дарят фонари тепла
И совсем не делают погоды.
Сизиф
До поры непостижимо – и пока неинтересно –
Что назначили мне сверху или выбрали внизу,
Лето красное пропето, и цена ему известна,
А теперь иду по снегу и салазочки везу.
Никаких тебе спасений, никаких тебе спасаний,
Будь ты трезвый, будь ты пьяный или триста раз больной,
Ни суббот, ни воскресений, ой вы, сани мои, сани,
Мёрзлый груз десятилетий, что скопились за спиной.
Никогда не доводилось жить за пазухой у Бога,
Никогда ещё не бегал у Судьбы на поводу,
Только в качестве итога – эта белая дорога,
И ведёт дорога в гору, по сугробам да по льду.
Всё завьюжено в округе, холод – волчий, не собачий,
Даже если поскользнулся и над пропастью повис, –
Будет так, а не иначе, вот условие задачи:
Дотяну их до вершины – сани сами съедут вниз.
Обходя сторонкой горы, станут умники открыто
Потешаться над беднягой, что живёт не по уму,
А с немодным чувством долга, хоть давно уже забыто –
И кому я это должен, и за что, и почему...
* * *
Никто не ведал, что нам суждено,
Нас это до поры не волновало,
Казалось, впереди всего полно,
А оказалось – не всего и мало.
И в поздний час, когда с тобой вдвоём
Искали мы в забвении спасенье,
То верили: от страсти не умрём,
А коль умрём, то будет воскресенье.
Такой любви я больше не найду –
Беспамятной, нелепой и крылатой.
Где ты теперь, горишь ли ты в аду,
Как я с досады пожелал когда-то?
А я живу в потерянном раю,
И давит нимб на голову мою...
Иоканаан – Саломее
Пусть за этот миг сгорю в аду я,
Пусть утопит времени река...
Ты танцуешь, словно бы колдуя,
Юная плясунья, дочь греха.
Выжить – никакой уже надежды,
Коль тебе дано меня судить.
Вот с себя ты сбросила одежды,
Чтобы танцем похоть возбудить.
На мужчин глядишь ты слишком смело:
Нынче все – твои, а я – ничей.
И трепещет молодое тело
В отблесках оплавленных свечей.
Зал дрожит от криков и оваций –
Хороша, чертовка, хороша!
Вот и довелось мне упиваться
Тем, как воспарит моя душа.
И плевать, что после скажут люди,
И пустяк, что танец на крови.
Сам тебе главу свою на блюде
Принести готов я в знак любви.
Жизнь, как Ирод, зла, и нравы грубы.
Ты споткнёшься в танце, на бегу...
...А лобзать меня ты будешь в губы,
Только я ответить не смогу.
Баллада о повинной руке
(По мотивам эпизода из повести Зинаиды Шишовой «Джек-Соломинка»)
Славься, любовь, мать надежд и потерь,
В чьей власти тела и души!
А леди Джоанна открыла дверь,
Супружеский долг нарушив.
Дубовая дверь так крепка на вид,
Но лишь скрипела уныло.
А леди Джоанна забыла стыд,
Чужого мужчину впустила.
Но можно ли, все приличья поправ,
Над мужней честью глумиться?
Измены тебе не простит старый граф,
Предстань пред судом, блудница!
Жалость совсем не уместна тут,
В защиту кто скажет слово?
За прелюбодейство публичный суд
Карает всегда сурово.
Палач, поострее топор готовь,
Зов милосердья не слушай.
Силён ты, да только сильнее любовь,
В чьей власти тела и души!
Леди стояла одна против всех,
Готова на смерть и муки,
И вспоминала любимого смех,
И губы его, и руки...
Суровые судьи закончили спор,
И взвыла труба из меди,
И перед толпой оглашён приговор,
Дарующий жизнь миледи.
Пускай голова не падёт пока,
Но дама про честь забыла,
Повинна преступная та рука,
Что дверь чужаку открыла.
И повелел беспристрастный суд,
Веско и непреклонно:
Так пусть же руку ей отсекут –
Ту самую, что виновна!
А председатель суда – не зверь,
Не в радость ему расправа:
– Какой же рукой ты открыла дверь –
Левою или правой?
И люди совсем не черствы, не тупы,
И лица вокруг – не рыла,
Советы доносятся из толпы:
«Скажи, что левой открыла!»
Миледи в груди подавила плач
И выглядит королевой.
И даже старый седой палач
Шепнул: «Отвечай, что левой!»
– Что же, отвечу Вам, Ваша честь:
Чужого я полюбила,
Да, в обвинении правда есть –
Его ночью в дом впустила.
И, как на духу, говорю теперь:
Любовь не удержишь замками,
А что до руки – открывала дверь
Обеими я руками!
Оборотень
О нет, меня не тянет в стаю,
Не надо ставить мне в вину,
Когда я шерстью обрастаю
И завываю на луну.
Мне самому обрыдло это,
По горло сыт такой судьбой,
Но очень нужно до рассвета
Порой побыть самим собой.
Картавым голосом вороньим
Оглашено в ночной тиши,
Что нет дороги посторонним
В дремучий мир моей души.
Тогда я ухожу из дома
Куда ведёт звериный глаз,
И я б не пожелал знакомым
Со мной встречаться в этот час.
А днём пыльцу лесного злака
С моей стряхнёшь ты головы.
По гороскопу ты – Собака,
Совсем не пара мы, увы.
Пора бы нам поставить точку –
Понятно и тебе, и мне,
Но мой детёныш – наша дочка –
Опять поскуливал во сне.
Она пока что ходит прямо,
Но клык уже торчит чуть-чуть.
Что ждёт её? Не волчья яма –
Так человечий скользкий путь.
Давно охотники уснули,
Но мне не греться у огня:
У них серебряные пули
Уже отлиты для меня.
Когда она летала на метле...
Когда она летала на метле,
Я многое прощал – за тягу к выси,
За дикие глаза сибирской рыси,
За гордое презрение к хуле.
Да я и сам, о чём тут говорить,
В ту пору и бесстрашен был, и молод,
Но от людей таил сердечный холод
И волчий хвост привык от них таить.
Мы оба изменились, и она
По телефону врёт тяжёлым басом,
Летает нынче только бизнес-классом,
Чужому мужу – верная жена.
А я не лучше, и моя тропа
Истоптана людским и козьим стадом,
И запах тлена чую где-то рядом,
И нет хвоста: он сам собой отпал.
В тревожный час, в вечерней полумгле,
Я, сильно постаревший и женатый,
Вздыхаю: было весело когда-то –
Когда она летала на метле...
Экскурсовод
И была у Дон-Жуана – шпага,
И была у Дон-Жуана – Донна Анна.
Вот и всё, что люди мне сказали
О прекрасном, о несчастном Дон-Жуане.
Марина Цветаева
Бонжур, гуд морнинг, чао и салют!
У нас тут всё взаправду, без обмана.
По просьбам дам сегодняшний маршрут
Мы назовём «Дороги Дон-Жуана».
Вон там трактир, где часто он бывал,
В библиотеке читывал сатиру,
А у фонтана страстно целовал
Почти ещё невинную Эльвиру.
Пройдёмте дальше: шпагу он скрестил
На этом месте с рогоносцем-мужем,
А после романсеро сочинил,
Что одинок и никому не нужен.
О да, сеньоры, жили в старину
Мужчины, что готовы верить в чудо.
Влюблялся часто, но любил одну,
И лишь одну её искал повсюду.
Казалось бы, нашёл, да вот беда:
Достигнутая цель уж не желанна,
Не так прекрасна и не столь горда –
И всё, аривидерчи, Донна Анна!
А списки донжуанские – подлог,
Иль, говоря по-нынешнему, – фейки,
Зато продать их Лепорелло мог
За мараведи... то есть за копейки.
Но он сумел и золото скопить:
Чтоб в списки те попасть, посеяв слухи,
Готовы были донны заплатить –
И девушки, и жёны, и старухи.
Так в кошельке пройдохи завелись
Дукаты, луидоры и гинеи.
Враньё, что правит женщиной корысть –
Тщеславье для неё куда важнее.
А с этого вот места (с давних пор
О том твердят и пишут постоянно!)
Окаменелой дланью Командор
В глубины ада бросил Дон-Жуана.
Однако, закрепился слух уже,
Что средь развалин, на природы лоне,
Пал жертвою обманутых мужей
Сей сердцеед. И тайно захоронен.
Но и другое слышно от отцов –
Что жив Жуан, что, путь земной итожа,
Любовью вечной грезит, и готов
Бежать за нею, да поймать не может...
И вдруг, не поднимая головы,
Шепнула дама – та, что помоложе:
– Признайтесь, сударь, – может, это вы? –
Вы в профиль на портрет его похожи.
– Конечно, нет, сеньора, я – не он,
Хотя мне очень лестно, что спросили.
Жуан – высокородный гранд и дон,
А я... вожу туристов по Севилье.
* * *
Моя любовь похожа на вокзал:
Встреч суета – и проводы кого-то,
И даже если что не досказал,
Уже пропал состав за поворотом.
Моя любовь похожа на цветок –
Гибрид нелепый розы и сирени,
Колючий, чтоб сломать никто не смог,
И нежный, словно губ прикосновенье.
И водопаду горному сродни,
Грозящему пловцам большой бедою:
Ревмя ревёт, как прожитые дни,
В итоге пенной становясь водою.
Но главное скажу тебе, скорбя:
Моя любовь теперь не для тебя.
* * *
Будь я впечатлительней немного,
То затрепетал и содрогнулся
От твоих расчётливо морозных,
Ледяных и снегопадных слов.
Только я не мальчик, слава Богу,
Просто я ушёл – не оглянулся:
Охлажденья мне бояться поздно,
Я душой давно к зиме готов.
Закатный час
Когда на город наползает мгла,
Но Солнце длит обряд самосожженья,
Я сомневаюсь, что Земля кругла
И слабо верю в силу притяженья.
Нет больше силы, что тянула нас
Сгорать вдвоём, то плача, то немея,
Поэтому теперь в закатный час
Коперник мне не ближе Птолемея.
И трогательной сказке про китов,
Что держат этот мир снующих гномов,
Я более довериться готов,
Чем формулам учёных астрономов.
Ведь наша им неведома звезда,
Которая угасла навсегда.
* * *
Звезда любви, звезда порока
К утру погаснет непременно.
Школяр, уставший от урока,
Уверен: скоро перемена.
А мы опять в одной обойме,
В одной небьющейся посуде.
Но как же холодно с тобой мне!
И ведь теплей уже не будет…
© Михаил Левин, 2015–2021.
© 45-я параллель, 2022.