Александр Адельфинский
Кто б ни был ты – мне жаль тебя ребёнком…
* * *
Кто б ни был ты – мне жаль тебя ребёнком
Безжалостным, которого жалеют.
А жалость, отпуская, опускает,
А там, внизу, нетрудно и подумать,
Что выше всех, покуда недостойны.
Ты сам-то где, и что, молчи, с тобою,
Ты сам-то кто? Обрезав пуповину
Вселенной, ты куда придёшь отсюда?
Неважно, вправо, влево, ты родился
Ребёнком. С каждым шагом, взрослым вздохом
Такое ощущение, как будто
Использовали. Как? Ты сам не знаешь.
…Пейзаж. Заткнись! Смотри, какая радость:
Когда-нибудь и мы с тобой родимся
Детьми, а кто мы, в сущности, сегодня?
Нам догонять и ждать – святое дело.
Но я-то знаю: эти догонялки
Заранее смертельны. Мы бессмертны,
Так докажи, попробуй. Я не стану,
И ты не станешь, проще, ты не встанешь
В попытке доказать. Но ты родился
Ребёнком. Промолчать иль сдохнуть лучше,
Чем суетиться так, как может каждый.
Зачем весь этот разговор недужный,
Коль ясно нам: меж нами нет ошибок,
Да и не будет, ведь вода бывает
И льдом и паром –
Но самой собою.
* * *
…Ты даже не снег после.
А. Шимек
Кто ты, за вычетом обстоятельств?
В сухом остатке времени каждое
Из неучтённых глухих предательств –
Конечная разновидность жажды.
Не царское дело, а ближе к вечеру
Песок в часах – это дюны тоже.
Тебе не скажут, но так замечено:
Рисуешь плохо. Хотя похоже.
* * *
Неизвестно, когда и с кем тебе станет больно.
Это слишком скучно – множить одно и то же.
Это как собираться к морю и чувствовать моря соль, но
Отложить на месяц, как на никогда, похоже.
Это как подбирать вслепую морские краски,
Рисовать океан, в океане волну не видя,
Целовать в темноте карнавала чужие маски,
Уходить в далёкое плаванье, в ванне сидя.
А ведь ясно было заведомо и мудрее –
Допускать возможность такую, что дышит вольно,
Уходя, останется и, позабыв, согреет.
Неизвестно, когда и с кем тебе станет больно.
* * *
Не считая должным делить юдоль и делиться песней,
Не считая важным думать, кто и за что осудит,
Проплыви фарватером тайным, которого интересней…
Впрочем, может, есть (мы, как дети. И тоже люди).
Отдавать – отдай, или нет – что за дело, но мглистый остров,
Если, может быть, точно есть, то, возможно, он навевает
Холодинку безумия. Это корабль, не остов,
Потому что команда здесь и тебя отпевает.
Симметричны верхним – крестами вниз подземные храмы.
Службы там интересны, убранство тож благородно,
Как же весело падать в ночные воздушные ямы,
Наблюдая и тех, и этих, легко и теперь свободно!
Антифуги и фуги – два поезда в лабиринте,
По одной колее умчатся гулкие звуки…
Что за дело тебе до твоих потайных открытий –
На асфальте мёртвом раскинуто стынут руки…
Здесь, на острове, знаешь, такое бывает пенье,
Я бы спел, но как мне в сплошном тумане
Докричаться? А цепь разрывает звенья
И безмолвно тонет в моём ночном океане.
№ 3616
Сны мои сумрачны и медленны,
В них будто повесть какая-то
переводом обратным сброшена.
Будто это не я, а кто-нибудь
мной чувствует, не может успокоиться,
а я за ним собою наблюдаю.
Не знаю, куда ему хочется,
он туда – и я внутри,
в себя по пути сворачивая.
Сны мои осмыслены покадрово,
в них само собой разумеется,
в них само собой продолжается.
Будто надо лететь – пожалуйста:
я знаю верный способ летать
после захода солнца.
Сумрак снов моих синим сеется,
там лето – только лето
в долгих снах моих,
только почему-то там нерадостно.
В среду ему показалось,
что он смог проснуться.
Это было его заблуждением,
впрочем, он, как всегда,
понадеялся на другие дни недели.
Куда и из какого рая
бежал ты на своём велосипеде
крылатом?
Кристальной тайны луч,
когда я вижу свет ранимый твой,
мне страшно за тебя и так легко,
и больно в темноте моей ночной,
и радостно от ветра твоего,
сквозящего мгновением вершин
неведомых. Твой потаённый миг,
как будто в перевёрнутый бинокль
направленный. На дальней стороне
что сбудется, известное тебе?
Не отвечай.
© Александр Адельфинский, 2005–2010.
© 45-я параллель, 2010.
Светлана Заволокина
Удачи серебряный зонтик
* * *
Эй, посмотри! Ветер, как будто, стих.
Корабли возвращаются в бухту.
Волна отступает, оставя на берегу
Острые сколки моллюсков и смальту
Медуз.
Дирижабли серебряных чаек
Висят напряжённо в пространстве,
Под выцветшим стягом
Небес.
Где горизонт, где море –
Даже на трезвую голову
Не разобрать.
А мы молодое вино с тобой
Пили в кофейне напротив,
И удачи серебряный зонтик
Бог держал над моей головой.
* * *
Мои родители – птицы.
У Господа Бога в садах
Давно уже птицы они.
Но по утрам
Они прилетают ко мне.
Я вижу – мелькают в ветвях
Милые тени,
Смотрят как я живу
Бестолково,
Говорят мне: Лети!
Но крепко
Дух мой к земле прикован.
Я им говорю: Может быть,
Может быть,
И я стану птицей когда-то,
Но теперь не могу, простите!
Летите, – я им говорю, – летите!
Но только
Возвращайтесь, пожалуйста, завтра,
Милые тени!
Я припасла вам зёрен,
Сладких зёрен земных,
Кунжутных и виноградных.
Они говорят: Нам ничего не надо.
Только бы ты сумела
Взлететь, наша девочка,
Только б сумела!
* * *
Старый кот. Как он всем надоел!
А умер – и стало пусто
В маленьком доме.
* * *
Посох возьми и флейту:
Путь твой уже прописан –
Благословенны хафизы.
Иди.
Смотри, не влюбись вот в эту
Девчонку в красной косынке,
Девчонку с повадкой рысьей,
С родинкой на груди.
Смотри, не свались, упившись
Бухарским вином старинным,
В быстрые воды арыка,
Как прошлогодний лист.
А впрочем – уже прописан
Путь твой пером соловьиным,
И веточкой повилики
Заложен последний лист.
* * *
Начнёмте с чистого листа:
С полёта ласточки, с куста,
Горящего на круче.
С лозы в ладони пастуха,
Что чует воды родника
Под тем кустом горючим.
Начнём с начала, со времён
Ещё медлительных, как сон,
Начнём с пастушьих странствий.
С тропы овечьей в море трав,
Где пляшет с дудочкой Исав
В долине Ханаанской.
Начнём с начала, с тех высот,
Где звёзды, будто мёд из сот,
Струятся на покосы,
Где бродит в небе Волопас,
И Рай стоит у наших глаз
И нет ему износу.
* * *
Мой дар убог. Слова мои увянут
Степной траве подобны иссушённой.
И если был в них мёд сокрыт когда-то –
Давным-давно его собрали пчёлы
И в улей отнесли. И пасечник угрюмый
Его сцедил из сот, и на базаре
Распродал по приемлемой цене
Расчётливым хозяйкам. Это так
Почти всегда бывает со словами
И с музыкой – непрочный матерьял.
Иное дело мрамор...
Октавы
Где тонко – там рвётся, где нежно – там плачет
Душа под одеждой из перьев и листьев
И Гретхен поёт, и за пазуху прячет
Несмятый покуда платок и записку
А в окна вливается вечер незрячий
И мажет картинку сиреневой кистью
И Гретхен поёт. Но уже за спиною
Безумье глухое в обнимку с луною
Крадётся. И рвутся почти что без звука
Небесных покровов непрочные ткани
Ну, кто там глядит из прорехи?
А ну-ка, ответ угадай – это точно не ангел.
Такая вот, Гретхен, опасная штука
Водить хороводы с судьбою: о камень
Глядишь, и преткнулась. И щёлкают счёты
И дева седая, окончив работу
Где тонко, суровую нить обрывает.
Давай прогуляемся, Гретхен! Смотри-ка:
Метель заметает долину. Кривая
Петляет дорожка в кустах тамариска
И, пальцы озябшие отогревая
Сидят пастухи у огня. И слоится
Пространство над ними. И зиждутся тени
И тот, кто нисходит по зыбким ступеням
Приблизясь вплотную к невзрачной стоянке
Как страж, озирает пустынную местность
Вот он говорит им, и делает знаки
Вот встали, послушные властному жесту
И скудный свой ужин оставя собакам
Идут. Что ж ты медлишь, кудрявая Гретхен?
Метель улеглась. Веет ветер восточный
И в кущах небесных поют неурочно
Косматые птицы…
© Светлана Заволокина, 2006–2009.
© 45-я параллель, 2010.
Марина Виноградова
Белые цапли
* * *
Упадая в траву,
Ты опустишься ниже поверхности,
Как во сне, наяву
Ты очистишь чердак свой от ветхости,
И сквозь вечное небо
Кивать будут лютики, лютики,
Облаков серо-белость
Завертится в детские мультики,
Вертолёт стрекозиный
Опустит зелёные лопасти
Над белковой резиной
Твоей задохнувшейся пропасти.
И уйти не уйти.
И огромней уже не почувствовать,
Так лежи и… лети,
Для чего лицемерить и буйствовать,
Так застынь и… пари,
Как пришпиленный к центру магнитом,
Отыгравший пари,
Всё узнавший и всеми забытый.
* * *
Он ходил диким скоком,
Танцевал в одеяле,
Носил бифокальные линзы,
Студенты называли его идиотом,
А он играл на гитаре и пел о жизни.
Сочинял стихи,
Курил сигареты,
Писал иконы,
Презирал верхи,
Рисовал портреты Лауры, Гала и Йоко Оно.
В его квартире были картины и батик,
Он попадал и не попадал в сердца,
Как в мишени в тире,
У него были сестра и братик.
Он жил на восьмом этаже
Башни из слоновой кости,
Читал Ионеско и Пиаже,
И к нему приходили гости.
Он ездил зайцем в метро,
Носил рваный свитер,
Говорил, что агрессивно лишь зло,
Мечтал уехать и уехал в Питер.
Он снимал кино,
Слушал музыку,
Делал фото,
Работал на радио и прислушивался к языку,
Иногда пил чай с бергамотом.
Он ввязывался в спор,
Строил мосты и их же сжигал,
Был несчастным и одиноким.
Его вдохновенный взор
Клеймом неудачи сиял,
Он был посланцем и беглецом
За чем-то очень далёким.
* * *
Птицы ещё не летели, но уже смотрели вдаль,
Трава ещё не росла, но дышала,
Февраль уже уходил, его было не жаль,
Чувствовалось тепло, хотя его было мало.
Сквозь чистые стёкла воздух был ещё прозрачней,
Чем эфир без стекла, видимый в самом деле,
В зерне, неподвижный волновался зародыш злачный,
Птицы уже смотрели вдаль, но ещё не летели.
Будоражил ноздри людей и уже неспокойных котов
Аромат ветвей, пробуждающихся ото сна,
Хозяйки ругали детей и готовили плов,
Но даже и к ним в окна заглядывала весна.
И не хватало всего какой-то одной
Самой прозрачной и сумасшедшей капли,
Чтобы февраль уже перестал быть зимой,
И домой полетели носатые цапли.
* * *
Вода покрыта маслянистой плёнкой,
Лиловые, в ней мнутся облака,
И даже далеко за горизонтом
Не прекратится тёплая река.
Не кончатся пушистые зелёные
Со сладкою малиной берега,
Огромные деревья, горы-камни,
Сенные, с кольями торчащими, стога,
И небо тоже никогда не кончится,
И только песня в лёгкой в голове,
И одуванчик вечно будет жёлтым
И ярко-радостным в причудливой в траве.
* * *
У снежной бабы талия подтаяла,
А руки-ветки запрокинулись неловко,
И скоро от неё всего останется
Дырявая кастрюля и морковка.
Картина жалкая, а зрелище знакомо,
Размыли слёзы угольную тушь,
Не будет бабы завтра возле дома,
Она ручьём сбежит в лесную глушь.
Сквозь слёзы улыбается невольно,
В улыбку ягоды калины сложены,
Плачь, плачь, подружка, ты умрёшь достойно,
Став первым вздохом будущей весны.
* * *
Утром, свежим и нежным,
С тишиною и небом,
С благородными соснами
Цвета рассвета,
В тихой заводи круглой
Увидать белых цапель,
Грациозно кружащих
Над самой водою.
Переплыв на тот берег,
Есть малину горстями,
Обливаясь росою,
Сверкающей ярко,
Обжигаясь крапивой,
Стоя на буреломе,
Рисковать провалиться
В трухлявые дыры.
В старой церкви, над речкой
Возвышающей купол,
Окружённой могилами
Праведных предков,
Вековую монету отыскать,
Покопавшись,
Между каменных плиток,
Густо мохом поросших.
Выйти к речке, увидеть
На песке древний якорь,
Жуткий, чёрный, чугунный,
От Петровского флота,
И застыть поражённо,
С немым удивленьем,
Как великая Волга
За века обмелела.
* * *
Я к тебе отношусь, как к дождю и ветрам,
Для меня ты явление – абсолютно природное,
Никому ты не нужен, потому я тебя не отдам,
И не важно, пригодное чувство или негодное.
Побегу за словами босыми ногами по мокрой траве,
По зелёным лугам, по горбатым холмам Майкрософта,
И суконная серая юбка будет болтаться на мне,
И цепляться за ветки берёзы цвета облака кофта.
Если встать на колени и приблизить зелёный лопух
К удивлённым глазам, то раскроется масса деталей,
Подорожник, осока, щавель. Ух! Какой же в них дух!
А под ними полно суетящихся маленьких тварей.
Если лечь, и всей этой жизни позволить идти без тебя,
У неё много дел и она потечёт, ничего не заметит,
Тупо, сдержанно, не ненавидя и не любя,
Встретит день, встретит ночь, одинаково сдержанно встретит.
Только люди морщатся, молятся, слёзы льют,
Улыбаются, корчатся в муках или от хохота,
Люди – это эмоции жизни, они бесполезно ревут,
Замирают от страха и стонут от похоти.