Мая Асанова

Мая Асанова

Все стихи Маи Асановой

1812

 

Леденел бурый снег. Индевели мундиры.

Залихватски сверкал солнца луч на штыках.

Становился безмолвною белой могилой

Подмосковный забытый, нехоженый тракт.

 

Слепли лошади от белых хлопьев навстречу,

Вышел хлеб. Вышли силы. По горло в пурге.

Вроде русские кличут такое несречей?

«Malchance», – говорят на родном языке.

 

Кто же знал, что в России такие метели,

И такой непростительно дикий народ?!

Генерал говорил, здесь поют коростели,

Кто же знал, что зимой коростель не поёт.

 

Жозефина! Душа моя! Гибнут солдаты,

Я впервые бегу с поля боя, как трус.

Я слабею душой – даром, что император.

Жизнь моя! Я, похоже, впервые сдаюсь.

 

Я мечтаю вернуться в оставленный город,

Сжечь его ещё раз. Проклинаю Москву!

Я устал слышать тихий презрительный ропот,

Я боюсь не дойти. Я не в силах уснуть.

 

Леденел бурый снег. Пламенела столица.

Александр метался. Шёл проклятый год.

Упорхнула из рук ошалелой синицей

Золотая надежда на славный поход.

 

Гефсимания. Две тысячи лет спустя

 

Нынче дивная ночь. Влажных трав ароматы

Отнимают рассудок, молись – не молись,

Как и вечность назад, как тогда, на закате

В Гефсиманском саду. Нынче всю мою жизнь

 

Превратили в свод всеми твердимых историй.

Я читаю и помню – всё было не так:

Нрав другой и одежда иного покроя,

И Иуда скорее был друг, а не враг.

 

То ли я говорил чересчур непонятно,

То ль напрасно пришёл... Я смертельно скорблю.

И теперь много больше, чем тридцать талантов,

Стоит имя мое. И опять продают.

 

Двадцать долгих столетий во лжи и гордыне...

Отче! Некому встать перед ликом твоим!

Нет резона отряхивать ноги от пыли –

Здесь и так сущий ад. Тени сонных маслин

 

Кружевным полотном укрывают предместья,

Это всё, что осталось от славы Отца

На проклятой земле, где опасно быть честным.

Тени, звезды и ночь, да еще этот сад.

 

Нет надежды признать, что меня здесь не поняли,

Права нет умолять отвести эту боль...

Они поняли всё, только каждый – по-своему.

Даже мне теперь страшно предстать пред Тобой!

 

Нынче дивная ночь. Я с потрепанной книжицей

Жду рассвета и внемлю, как плещет Кедрон,

Не надеясь, что кто-то неспящий отыщется

В эту страшную ночь на горе Елеон.

 

 

Монолог нерождённой дочери

 

Мама! Не пей вина,

Я уже не могу, ты слышишь!

У меня болит голова

От дыма, которым ты дышишь.

 

Мама! Мне нечем дышать.

Прошу тебя, ну покушай!

Мама! Ну хватит рыдать!

Послушай меня, ну послушай,

 

Здесь темень и гулкий плен,

И голос сквозь воду пьяный...

Ты не любишь меня совсем!

Ну что же с тобою, мама!

 

Ах да. Ты ведь пишешь стихи.

Прости. Я не буду больше

Толкать тебя изнутри...

Мама! Ну сколько можно?!

 

Мама! Ну что ты молчишь?

Ну поговори со мною!

Ты третьи сутки не спишь.

У тебя какое-то горе?

 

Милая! Я боюсь

Страхов твоих и крика.

Снаружи – грохот и хруст,

И сразу так странно тихо...

 

Мама. Я так ждала,

Когда ты одаришь любовью.

Но, кажется ты умерла.

И я, похоже, с тобою.

 

Не умирай!

 

Только не умирай! Будь бликом,

Будь предрассветной тенью –

Лёгкой, бесшумной, зыбкой.

Только живи. Пусть время

 

Вылижет нежно раны

Ноющих междустрочий.

Я унесу туманы

В перьях своих сорочьих,

 

Чтоб не плутал в дороге;

Вышлю по следу птицу,

Вытку из шерсти тогу...

Знаешь, езжай в столицу!

 

Я сохраню твой номер,

Вежливый оператор

Скажет мне: «Будь спокойна,

Твой абонент в порядке».

 

Только не умирай. Пусть где-то,

Пусть не со мной, не рядом.

Я сохраню портреты –

Большего мне не надо.

 

Я не забуду имя.

Я не грущу, что порознь.

Только живи, любимый!

С неба – всем светят звёзды.

 


Поэтическая викторина

Оборотень

 

Господи, как хочется напиться!

Выжечь благочинность долей спирта,

Выпорхнув напуганной синицей

Из строки с заглавием постскриптум.

 

Господи! Как страшно сверлит взглядом

Лик кривой полуночного солнца.

В полнолуние сойдет и чаша с ядом,

Если спирта в доме не найдётся.

 

В четырех стенах который месяц...

Скоро захлебнусь в своем молчанье.

Из груди выпрыгивает сердце,

Не сумевши обратиться в камень.

 

Может, хоть сегодня кто увидит

Мою настоящую личину,

Показать не смею – слишком стыдно,

Разве что случайно. Вышли силы...

 

И ведь не попросишь о свободе,

Зная – это верная погибель.

Если только сами вдруг прогонят,

А иначе слишком тяжек выбор.

 

Сбросив опостылевшую шкуру,

Мечется безумная лисица.

Может, хоть сегодня грянет буря?

Боже, как же хочется напиться!

 

Ожидание

 

Ожидание грязной рубахой на плечи

Без разбора, без спроса ложится. И снова

До оскомины трезво, и морось и вечер

Не спешит к завершенью. И я не готова

 

Врать себе, прикрываясь благими делами.

Только водка кончается. Зябнут ладони.

Сколько лет ещё ждать перемен? Боже правый!

Только тише и тише вздыхает душонка,

 

Только дальше и дальше уходит надежда

На счастливый финал этой спутанной пьесы.

И чего ещё ждать? Можно в пропасть, но прежде

Пусть финальный аккорд отыграет оркестр.

 

Ожидание грязью под ногти набилось,

Я бездарно молчу, я ищу оправданья

Своей глупой, бессмысленной маленькой жизни.

В стакан формы долить хоть слезу содержанья

 

В бесполезной попытке немного забыться –

Безразличие, фальшь, напускное веселье –

Это, в общем, не важно, в игре другой принцип,

Но писать о подобном, я, увы, не умею.

 

Ожидание смотрит сквозь щели в заборе,

Заставляя меня прятать взгляд от прохожих.

Я по глупости стала в судьбе своей ролью,

Только ролью. О смысле мне скажут, но позже.

 

Я по чьей-то вине (впрочем, вряд ли по чьей-то)

Стала слишком покорной случайным событьям.

Снова ночь. Снова водка. И морось. И ветер.

Я стою на коленях. Читаю молитву.

 

Может быть, повезёт и отыщется выход?

Я слепыми глазами сную в поисках двери,

Утыкаюсь в табличку на стекле недомытом:

«Сорок третий этаж». Выход есть. Аварийный...

 

 

Плач Пенелопы

 

Ах, Одиссей, твоих ли это слов

Дрожит в ладони тень? Нет, это свечи...

Постылая отчизна. Стылый кров.

Ни эскулап, ни преданность не лечат

 

От безрассудной веры. Ты придёшь,

Вот-вот, почти через одно мгновенье...

Ах, Одиссей! Молчит глухая ночь,

Лишь шум волны. Лучина еле тлеет.

 

Ты знаешь, эти дерзкие мужи

Задумали равняться меж собою

(Мне прошлой ночью стражник доложил),

Кто уведёт меня своей женою.

 

А я молчу. Я верю – ты живой,

Я имя сторожу твоё прилежно,

И пол-Итаки чтит меня вдовой.

Ах, Одиссей! Ты снишься мне всё реже.

 

Неужто это столь недобрый знак –

На судне женщина? Я бы пошла с тобою,

Я бы десяток солнечных Итак

Забыла лишь за взгляд твой и за море.

 

Ах, любый мой! Чужие паруса

Так часто вижу я на горизонте

И в каждом встречном узнаю глаза

Твои... О, Боги! От беды укройте!

 

А жизнь течёт привычной чередой

Ночей и дней. Я верю и смиряюсь,

Пылится в уголке твой лук тугой.

Ты только выживи. А я тебя прощаю...

 

 Тяжёлый день

 

Не хотел никто рождаться в понедельник,

Ведь известно всем давно – тяжёлый день.

И вот как-то раз один затейник

Понедельник предложил изъять совсем.

 

Вот тогда бы началось другое время,

И какая бы тогда настала жизнь! –

Поутру не стонешь от похмелья,

Сразу на работу не бежишь,

 

Можно отоспаться, отлежаться,

Вечерком ещё чуть-чуть принять,

Жаль, с утра опять придется мчаться,

Не успев похмелие унять.

 

Наш затейник посидел, подумал –

Что ж, и это вовсе не беда,

Ведь любой прибавке к выходному

Будут рады люди завсегда.

 

Значит, можно отменить и вторник,

То-то будет рад честной народ!

Значит, может даже каждый дворник

Отдыхать от муторных забот.

 

Но опять случилась незадача –

В среду на работу выходить!

Наш затейник, уже чуть не плача:

«Вплоть до четверга все отменить!»

 

Только людям трудно показалось

В пятницу работать целый день.

Мировой совет они собрали,

Но голосовать всем стало лень.

 

Так и стали жить с поры той люди:

Отдыхают, и едят, и пьют.

Только что же через месяц будет,

Если все лишь в потолок плюют?

 

Зарастёт всё грязью, паутиной,

Негде будет ужин покупать:

Продавцу ведь кажется рутиной

За прилавком целый день стоять.

 

Не хотел никто рождаться в понедельник,

И работать тоже не хотел.

Посмотрел на это наш затейник,

Плюнул и в Анапу улетел.

 

* * *

 

Я забываю имена идущих рядом –

Не потому, что звать по имени их больно,

Не потому, что так кому-то надо –

Я и своё-то имя не припомню.

 

Я забываю голоса своих любовей,

Я становлюсь безмолвием покорно,

Чтоб не бывать средь тех, кто верит слову,

А только с теми, с кем молчать не больно.

 

Я оставляю чьи-то двери за спиною,

И лишь ключей чужих с годами больше

В моем кармане. Я ищу покоя.

Все реже вслух, но так, наверно, проще

 

Делить себя меж долей и недолей,

И убивать всё то, что было свято.

Оно, конечно, не уходит, стонет

В ногах моей постели. Но обратно

 

Пути не будет, нет, да и не надо.

Я слишком дорого плачу за свою глупость.

Я забываю имена идущих рядом,

Чтоб их с чужими вдруг не перепутать...