Santa Cruz
Здесь шумят чужие города…
Р. Блох, А. Вертинский
Чёрные деревья, склянь ветвей;
в небе зажигаются огни.
Спой… не говори, что я Орфей.
Обними меня покрепче. Обними.
Здесь шумят чужие города,
с высоты полёта видятся орлу
океанских пляжей борода,
крест, упавший камнем на скалу.
Ветер белкой шастает в листве,
облака; то ватой, то кирзой,
как десант на Мемельской косе,
обагряющие горизонт.
Санта-Крус. Испанская страна.
Целую империю – отдать!
Впрочем, наше дело сторона…
Наше дело небом торговать.
Здесь на чёрном кружеве ветвей –
звёзды, жемчугами Низами...
…
Обними меня. Покрепче обними.
Виртуоз
Как он работал:
всеми десятью!
под восхищённый
шёпот меломанов –
как будто десять
маленьких фонтанов
вскипали разом: были –
и тю-тю!
Сухие пальцы
чаровали взгляд
собравшихся –
и руки на отлёте.
Как он варил в Сухуми этот кофе!
Всего каких-то восемь лет назад.
* * *
Дробный говор колёс и поля в ожидании снега.
Измождённый Урал, в окнах поезда гаснущий день,
веретёна столбов и белёное известью небо;
суета городов и тоска деревень.
Отрывной календарь.
Десять лет, промелькнувших так быстро.
Наши лица... в углу чемодан с итальянским клеймом.
Эмиграция, группа особого риска:
открывается мир – и повсюду мерещится дом.
Новый век на дворе, как заказанный с вечера чартер;
на Балканах пальба, злой чечен совершает намаз.
В двадцать первый конверт мимолётную грусть запечатай
и пусти по волнам... Бог на марку подаст.
Заброшенный пейзаж
Коряги… морские коровы,
тюлени, дюгони, моржи…
Пусты океанские пляжи,
вокруг ни единой души –
лишь ветер в пробоинах пиний
цветок подбирает к цветку,
да хлопья светящейся пены
бегут по сырому песку.
Разгул поэтической блажи,
все станет иначе на днях…
пока же в бессмысленном раже
танцует волна на камнях;
Луна, как пятно белой сажи, –
но сколько пером ни шурши,
пустуют китайские пляжи
моей азиатской души.
А ветер над кронами пиний
шумит, разгоняя тоску,
обрывки серебряной пены
бегут по пустому песку –
и псы тридцать первого века,
доев овощное рагу,
отыщут следы человека
на брошенном им берегу.
К верблюду
Деревьев растопыренные тени,
и есть о чём подумать, не скучая,
когда сидишь на патио потея,
за чашкой допиваемого чая.
О Слуцком размышляешь и о Брехте,
таких по-европейски суховатых.
Уехать бы! В малиновой «беретте»
из этих мест кишечно-полосатых.
Мысль скачет от припева «Вейся, пейса!»
до «На коньках по озеру скользя...»
...Вдруг женщина так часто – поэтесса,
поскольку ей поэтом быть нельзя?
На Миссисипи щёлкают коробья
хлопчатника, а где-то чешут лён...
И тут и там, которые с умом –
предпочитали из простонародья
любовниц брать... Луны полночный чёлн
висит, как телефон, не отвечая,
над городом... Да мало ли о чём
задумаешься вдруг над чашкой чая?
Мой милый друг! Единственный мой друг!
Ты знаешь ли, сколь узок этот круг.
* * *
Колчан мой пуст, не хватает стрел,
хватает зато забот,
как будто всё, что за век не успел,
хочу наверстать за год.
Счастливый грибник, покидая лес,
глядит в короба с добром...
Бамбук, и рифма к нему: родник,
и Грузия за бугром.
...Вкус мёда. Жужжанье веретена.
Крахмальные ребра штор.
На завтрак – румяный стакан вина,
не много, но хорошо.
В Лодейном Поле твой камертон...
Нет бубен – ходи с ферзя.
Молчи! Вступающим в «клуб-коттон»
не след говорить, что зря.
* * *
Осенняя глухо шумит листва,
последняя утка летит;
у тиной подёрнутого пруда
беседка стоит-скрипит.
Ноябрь. Белый иней на тропах лёг,
природа скользит ко сну.
Мир Бунина... Солнечный уголёк,
высветливший сосну, – погас.
Офицеры идут... Куда?
Сапог, отпечатавшийся в траве.
Ещё один день и ветра, ветра!..
Коробка от папирос.
Пространства немая покамест грусть
рисуется мне в бреду.
Найду ли слова, неизвестно... куст
считает, что не найду.
Вселенная снегом занесена,
зелёной Луны лимон.
Зане, провожающему – Синай,
оставшимся – Парфенон.
Под 45
Н-ску-Главному
О дельта перрона! внизу –
стальные сплетенья путей,
а в небе – контактная сеть:
стеклянная ночь проводов.
Пломбир голубых фонарей
протаял на серый асфальт;
бетонный сухой рафинад
строений обшарпанных стен.
Рядами стоящий багаж,
делим очертаньями кож
по принципу «наш и не наш» –
лежит, с Индонезией схож.
И женщины в шкурах плащей,
на лицах: «Ни шагу назад!»,
и девочки в льдинках плащей
у тёмных вагонов стоят.
О дельта перрона: внизу –
пломбир голубых фонарей,
рядами стоящий багаж…
а в небе контактная сеть.
* * *
«Расскажите мне о Сан-Франциско…»
Расскажу, как я считаю нужным.
Этот город кажется мне вечным
и скорее северным, чем южным.
В нём дома нежны и анемоны,
церкви в нём застенчивы и строги.
В нём растут во двориках лимоны,
толстокожи, словно носороги.
«Расскажите мне о нём попроще…»
Это можно, если постараться.
Вся в бездомных бронзовая площадь*,
знак если не равенства, то братства.
В нём живут лифтёры и калифы,
королев приветствуя при встрече,
и стоят, как цапли, эвкалипты,
в чёрно-красный врезанные вечер.
«Расскажите мне о Сан-Франциско…»
В нём Есенин с Анненским не в споре.
Я его люблю не потому, что
никогда я не был на Босфоре.
…Расскажите мне
о Сан-Франциско.
-------------------------------------
* United Nations Square
Русский «Арго»
Ой, туманы да растуманы, в ожидании с неба манны…
Инженеры из тех, что ране промышляли макулатурой
и носились с литературой, словно дурень с писаной торбой.
Медработницы помоложе, белоснежные сняв халаты,
в натуральной оставшись коже, и крутые при них ребяты.
Навигаторы, корабелы и ораторы записные,
хитроумные бизнесмены, демократы и популисты,
призывая на помощь силы, основные и запасные, –
устремляют корабль соцсцены в «геркулесовы закулисы».
…Паруса их, как лица, белы: из России плывут в Россию.
* * *
Снег прибывает гостем с полюса
на землю, стёртую до дыр,
и верится, что всё исполнится,
и не написан «Мойдодыр».
Штат Юта место называется:
Темнеет рано. Спать пора.
...Часы, как им и полагается,
показывают полтора.
Кипящий чайник надрывается
на чистом русском языке.
Петух, сидящий на доске,
клевать пшено намеревается.
Всё тихо. Всё как полагается
зимой в начале января.
Слова в строке располагаются
по предварительным зая...
Снег прибывает гостем с полюса,
на кухню двери отворив –
и слышно, как грызёт бессонница
корабль, наткнувшийся на риф.
Строфы
(три сцены с прологом)
Недели плывут по волнам четвергов,
абзац. Человек – машинист рычагов,
он думает, стоит налечь на пейзаж,
как будто прочесть «Отче наш» –
и вдруг разольются, как море, огни,
и хмуро завьются над ними дымы;
и белое небо: cахара песка,
куда отступает тоска,
зане человек – машинист рычагов,
но Солнце закатывает глаза
обратно в глазницы: и сиз кипарис,
и рубит пространство лоза.
Свободный художник Илья Эмигрант
рисует сантехнику горных дубов,
корявые фланцы ветвящихся труб
кривят уголки его губ;
три трака в Лас-Вегас бегут под уклон:
он смотрит на них под углом,
как белая лошадь со склона горы,
а в небе летают орлы.
И школьница Барби плетётся домой,
глотая одну за одной
тетради, в которых сплошные колы –
а в небе летают орлы.
Окно в USA прорубив, Елисей
куёт компилятор, клонируя код
эпохи застоя... Бродячий славист
сидит на панели, читая доклад.
Абзац. Человек-машинист, – Рычагов
имел управления без году год,
и-мейл, по-английски: «ис из кипарис»,
и солнце на северо-за-
паде чуть блестит, как машинка для за-
кручивания банок... Закат.
Сняв голову с плеч, воевода Мороз,
начальник борейской страны,
пьёт водку в единой семье воеводств
от Вологды до Костромы;
недели плывут по волнам четвергов,
и автор, как Мариенгоф,
мечтает роман сочинить, без вранья:
«Перу не хватает сырья».
Мой верный товарищ!.. Махая крылом
в степях аравийской земли –
я из лесу вышел, дул сильный норд-ост...
Такие ветра замели.