Марк
Шехтман

Баллада о некрасивом актёре

Бывает, что жребий порою ленив,

Что песня не сразу поётся...

Актёр был талантлив, но так некрасив,

Как мало кому достаётся.

То ль в генах какой-то пошёл перекос,

То ль ведьма сыскала в копилке

Невзрачные глазки, бесформенный нос

И раннюю плешь на затылке.

Коллеги, поскольку актёрская рать

Блеснуть остроумием рада,

В курилке шутили: «Чтоб леших играть,

Ему даже грима не надо!»

Театр безжалостен. Он – колесо,

Что мелет и судьбы, и роли.

Актёр некрасивый испробовал всё

В своей театральной юдо́ли.

Безмолвный слуга, и солдат-инвалид,

И некто в массовке меж прочих;

Ещё он исправно таскал реквизит,

Когда не хватало рабочих.

Но как-то с нуждою смешав озорство,

Изрёк театральный патриций:

– Лир за́пил. Постой-ка, дружок, за него

На паре-другой репетиций...

Актёр из массовки ступил на порог

Измены, гордыни, печали:

– Дуй, ветер! – и рухнул на всех монолог,

И все, обмерев, замолчали.

И словно бы бездна раскрылась за ним,

Монархом, что изгнан из дому,

И был он судьбою и ликом своим

Подобен безумью и грому.

И вновь тишина, будто кто-то простёр

Над сценой покров эфемерный,

И – всё повидавший! – заплакал суфлёр

В своей коробчонке фанерной.

Потом отгремел, громогласен, цветист,

Финал – и, как на́ берег с судна,

Со сцены спустился великий артист!

И всем было страшно и чудно...

Бродский и Рейн в Венеции

Шли два поэта древним городом,

Два разных – как лицо и лик.

Один, немного схожий с вороном,

Был славою равновелик

Палаццо с именами гордыми,

Мостам в отметинах времён,

Химерам с каменными мордами,

Ажурной строгости колонн.

Но мало уделял внимания

Им гений и лауреат.

Он не обдумывал заранее

Улыбок, реплик и цитат,

И потому звучал естественно

Его небрежный говорок,

Порой сменяемый торжественным

Напевом чуть картавых строк.

Стихи читал он просто вроде бы,

И так читал их он один –

Отторгнутый от русской родины,

Но с ней мучительно един.

И боль, таланту соразмерную,

Себе, быть может, вопреки,

В стихи он прятал – как, наверное,

Калека прячет полруки...

Второй же сбоку брёл стоически,

Вставляя фразы невпопад.

Он не был личностью одической

И дома вырастил свой сад.

Но и его планиду пёструю

Шторма кидали вверх и вниз,

И стрелы, хищные и острые,

Лишь чудом мимо пронеслись.

Он выжил между лютой стужею

И пыльной горечью разрух.

И я не знаю, чья же лучшею

Была судьба у этих двух...

Старость

В старухе жизни оставалось мало.

Старуха никого не узнавала.

Душа её, к иным готовясь срокам,

Блуждала где-то в тёмном и далёком.

В глазах, давно полуслепых и мутных,

Всплывали тени нужд сиюминутных:

Поесть, поспать и прочее такое,

Мешающее благости покоя.

Сын с дочерью и выросшие внуки

Притихли в ожидании разлуки

И ту, что длилась в исхудавшем теле,

Скорее не любили, а жалели.

Но редко и со временем всё реже

Старуха к яви обращалась прежней

И о былом, поднявшись на кровати,

Шептала детям – Данечке и Кате.

Она о самом важном говорила:

Как отстирать на галстуке чернила,

Как обменять кольцо на фунтик соли,

Как не попасться немцам на Подоле.

Мешались имена, места и даты...

Был  Данечка седой и бородатый,

А Катя всё пыталась помолиться,

И оба знали – чуда не случится.

Вернуться в горы...

Горы – из тьмы и света, пик и пропасть судьбы,

Горы – это планета, вставшая на дыбы,

Горы – тропа крутая, небо вспоровший плуг,

Горы – земля такая, где остаёшься вдруг

Наедине с порогом, острым, как волчья пасть,

Наедине с тревогой в пасти той не пропасть,

Наедине с крепленьем, вбитым в гранит и лёд,

Наедине с везеньем или наоборот.

Я и летал, и плавал. Знаю, как жжёт курок,

Как искушает дьявол, как направляет Бог,

Как вековая скверна учит брата убить...

Только в горах, наверно, я научился быть

Тем, кто подставит спину даже под не своё,

Тем, кто чует лавину раньше схода её,

Тем собою, что сбылся только в стихах и снах,

Тем, каким не открылся в нерождённых сынах.

Многого не посмел я и не осилил, – но

Над ледяным ущельем был с душой заодно,

С нею вёл разговоры, ждал от неё ответ.

Мы – это наши горы и перевалы лет.

Остановись, мгновенье, и я с тобой постою

На перепутье сомнений, на ледяном краю,

Там, где ветер и скалы... И не узнать наперёд,

За каким перевалом вечность меня найдёт.

На этой земле

Бог земли этой странной порой беспричинно сердит.

Древен он, и капризен, и трудно меняет привычки.

Над Израилем ветер четвёртые сутки гудит,

Стонут сосны в горах, и ломаются пальмы, как спички.

Пожилой кипарис расскрипелся, как старая ось,

И вороны орут, по безвестному поводу споря.

А страна так мала, что её продувает насквозь –

От предгорий Ливана до самого Красного моря.

Бог с начала времён здесь являет своё волшебство,

Напоив даже пыль пряным запахом воска и мирры.

Дует ветер, и будто сквозь серые крылья его

Выступают из прошлого пра́отцы, храмы, кумиры.

Вот любимого сына идёт убивать Авраам,

Вот в застенке Иосиф, вот Ной, уплывающий в стужу.

Ну а там, вдалеке? – да, похоже, тот самый Адам

Вслед за Евой бредёт, как и до́лжно еврейскому мужу!

Из молитвы и памяти варится крепкий бульон

С ароматом предчувствия вместо петрушки с укропом:

Не сулят ли зарницы предсказанный Армагеддон?

Ливень, хлещущий землю, не станет ли новым Потопом?

Меж огнём и водой, что сойдутся, друг друга круша,

Лишь надеждой и волей спасётся живая частица.

И, учась не бояться, под ветром взрослеет душа, –

А без этого здесь, в этой малой стране, не прижиться...

Стихи о смысле жизни

Кем-то созданы в день накануне священной субботы,

Мы очнулись и сразу за дело взялись нешутейно!

Мы придумали джинсы, компьютеры и луноходы,

Мы придумали Пушкина, Канта, Ньютона, Эйнштейна.

Мы придумали Бога. Он вышел, по правде, не бог весть

Как удачно, но всё ж мы челом ему, веруя, били.

А потом мы придумали правду, свободу и совесть,

Только что с ними делать – об этом мы как-то забыли.

Мы придумали рабство, концлагерь, войну и расизм,

Вазелин и парады для гордых, обиженных геев,

И фастфуды для янки, и лейб-дураков для России,

И джихад для ислама, и вечный погром для евреев.

Мы придумали выборы, прессу, рекламу и бренды,

А потом – заодно уж! – как воду вычерпывать ситом.

И назло Голливуду с букетом его хэппи-эндов

Мы придумали байку о бабке с разбитым корытом.

Но зачем это нам? И потомок Давида в печали

Молвил – Всё суета! – и поник своим фирменным носом.

Я так думаю, те, кто когда-то и нас создавали,

Тоже никли носами над бездной простого вопроса.

Для чего мы живём? И неважно, кто выше и старше,

Если общая тайна незнанья над нами нависла:

Для чего мы живём? И да здравствует равенство наше! –

Наше горькое равенство разума в поисках смысла...

Высоцкий

Он вырос некрасивым, но приметным

Среди московских каменных трущоб.

Он пел про юность на Большом Каретном,

Про дружбу, честь и многое ещё.

Подобно всем мессиям, неформален,

Он стал актёром как-то между дел.

Сказал Любимов: «Пьёт... Но гениален!» –

И он играл, любил, и пил, и пел.

И загремели Гамлет, и Хлопуша,

И слава, и скандальная молва,

А он, себе и музыке послушен,

Россию перекладывал в слова.

В нём хриплая, бунтующая сила

Творила свой прекрасный беспредел:

Швыряла в пропасть, в небо возносила!

И он играл, любил, и пил, и пел.

Его душа работала двужильно

В пересеченье света и теней.

Он стал звездой Таганки и Мосфильма,

Рвал паруса и вздыбливал коней.

И так он был Мариной озабочен,

Что где там спальня! – континент гудел! –

Летал в Париж с букетами – и очень

Её любил! ...Играл, и пил, и пел.

Ему хотелось удостоверенья,

Что он поэт! Чтоб подпись и печать!

В СП хотелось! – но Андрей и Женя

Предпочитали сдержанно молчать.

Потом писали, что и были б рады,

Да запретил тот самый «здравотдел»...

Высоцкий умер в дни Олимпиады.

Наотмашь умер – как играл и пел.

Страна умолкла, сжав сердца и губы,

Не веря, что она отныне без...

Когда уходят те, кого мы любим,

Молчание спускается с небес.

Что он поведал Богу, я не знаю.

Всевышний сутки молча просидел,

Потом сказал:

                        – Я грешника прощаю...

Я б тоже там играл, и пил, и пел!

На смерть Евтушенко

И он ушёл – несбывшийся мессия,

Вонзивший в нашу память, как стилет,

Что и́дут сне́ги белые в России

И что поэт в ней – больше, чем поэт.

Громкоголос, хотя собой невзрачен,

Без лести предан, классово суров, –

Он был, как лозунг, звонко однозначен,

Без многоточий и полутонов.

В ту оттепель в отечестве подталом,

Привычном к диктатуре и войне,

Не тайное читателю шептал он,

Но грохотал народу и стране.

В расчёте на века и легионы

Себя он вышней участи обрёк,

Стихами наполняя стадионы

И рифмы заготавливая впрок.

И мы в преддверье нового морозца,

Сутулясь под болоньевым плащом,

Признали в нём поэта, знаменосца,

Актёра и бог весть кого ещё.

И очень быстро позабыв, что гений

Великой безыскусности сродни,

Он разучился жить в тени сомнений

И просто разучился жить в тени.

Как парус – исключительно по ветру! –

Его тащил к рукам приросший флаг.

И что осталось признанному мэтру,

Помимо наступлений и атак?

А ветер дул в безвременье и горе,

В раздоры наций, в горестный итог,

И замолчали все фанфары вскоре,

А он без них писать уже не мог.

Потом, когда страна упала в кому

И злые тучи небо замели,

Он тихо удалился в Оклахому

На дальнем полушарии Земли.

Себя читал подолгу – и казалось,

Что он, как прежде, громок и велик,

И больше ничего не оставалось

Ему среди своих умолкших книг.

Недавно прозвенел надмирный зуммер,

И он ушёл в зияющий проём.

Поэт? паяц? актёр?... Но вот он умер,

И мы с печалью думаем о нём.

Стихи для детей

Когда с немотой нас поженит великая сводня,

Вам Завтра расскажет, какими мы были сегодня,

И вывесит ценник всех наших стихов и улыбок,

Ненужных побед и прекрасных, блаженных ошибок.

Из дальних пределов, при жизни, увы, недоступных,

Уже не исправить наме́рений, слов и поступков,

Но вы, молодые, явите чуть-чуть милосердья

К нескладным итогам излишне большого усердья!

Ах, как мы старались! Искрили мозги и суставы!

И правы мы были, когда даже были не правы,

И чушью задорной свои заполняли тетради,

А если и врали – то только лишь истины ради!

Но знали мы точно, что избраны веком и словом,

Что именно нам суждено прикоснуться к основам

Глубин и галактик! – и не было большего страха,

Чем тихо и сонно рассеяться горсточкой праха.

День близок к закату. Свои собирая котомки,

С улыбкой мы просим вас, дерзкие наши потомки,

В безвестное Завтра летящие под парусами:

Судите тогда нас, когда поумнеете сами!

И знайте, что ваши успехи, ошибки, тревоги –

Они не начало – они продолженье дороги.

Пройдите свой путь, оглянитесь и тихо вздохните,

И стих напишите, и детям его расскажите...

Приходит ночь, где рушатся запреты...

Приходит ночь, где рушатся запреты,

Ко всем приходит, что ни говори,

И синим дымом станут сигареты,

Которые искуришь до зари,

И синий пепел в пепельницы ляжет,

Как синий снег невиданных порош,

И всё, о чём не смел подумать даже,

Ты в памяти своей переберёшь.

Ты будешь думать обо всём на свете,

Всему искать причину и ответ.

Ты будешь думать о любви и смерти,

О сущности песчинок и планет.

Поднимешься в неведомое небо

И рухнешь на неведомое дно.

Сон станет явью, былью станет небыль.

Приходит ночь – уж так заведено...

Приходит ночь в столетие длиною,

И вместе с ней придут звезда и даль,

И радость вдруг покажется бедою,

А радостью – забытая печаль,

И мысли, как взбесившееся стадо,

Растопчут узаконенную суть,

И смысл жизни будет где-то рядом

И до утра не даст тебе уснуть.

Русские поэты на Украине

Поэтический труд – он всегда был не слишком доходен,

Но сейчас о другом я – о том, как живётся во мгле

Нынче русским поэтам меж двух не поладивших родин

На своей украинской, больной и несчастной, земле,

На земле, что пропахана чёрным отравленным плугом,

Докопавшим до сердца... А я её помню другой:

Был здесь русский язык украинскому братом и другом,

А теперь он ордынский и бог ещё знает какой.

Ребятишкам твердят о великой причастности к украм

И о диких монголах, засевших в российских кремлях.

А товарищ мой львовский из ящика с письмами утром

Вынимает листовки со свастикой и в черепах.

Текст обычный: в Украйне – такой европейской и новой! –

Навсегда мы развеем столетний москальский дурман;

Потому или пойте тарасовой ридною мовой,

Или – жить если хочется! – Рашка-вокзал-чемодан!

Сообщает товарищ мой иносказательно это:

Freedom и liberte! – но читается весь Интернет

Теми, кто озабочен контактами русских поэтов

На земле Украины – а вдруг он не просто поэт?

Вдруг он враг и шпион? Вдруг продаст он какую-то тайну

Москалям, отмечающим праздник Победы и Mай,

И коварно тогда проберётся в родную Украйну

И захватит её этот страшный кремлёвский Мамай!

Вновь утащат в полон черноглазых и пышных красавиц

И лихим запорожцам генсеков назначат опять!

И в борьбе за свободу уже отыскался мерзавец,

Предложивший всех русских здесь «русскоязычными» звать.

Чем не выход? Пусть детям учитель поведает в школе,

Что вторичен язык, а первичны чупрына и пыл!

Украинец Ахилл – тот по-грецки болтал поневоле,

На иврите, увы, украинец Христос говорил.

И меж прочих великих найдут украинцев немало:

И Толстой, и Ньютон, и Спиноза, и Кант, и Евклид,

И исчезнет проблема, как вовсе её не бывало,

И пусть славное «Хайль!» с украинским акцентом звучит...

В полях за Вислой сонной…

В полях за Вислой сонной

Лежат в земле сырой...

Е. Винокуров

Орудия в Херсоне

Прямой наводкой бьют.

В полях за Вислой сонной

Два призрака встают.

Серёжка – он с Таганки,

С Крещатика – Тарас.

В одном когда-то танке

Их сжёг один фугас.

Никто из вечной те́ни

Мальчишек не вернёт,

Но дальний гул сражений

Уснуть им не даёт.

Гудит земля, тревожит

С темна и до темна.

– Опять война, Серёжа?

– Наверное, война.

– Так мы ж добили гадов!

– Видать, не до конца...

В Херсоне грохот «Градов»,

В Херсоне визг свинца.

И, значит, из окопа

Должны живые встать,

Чтоб одолеть Европу,

Фашистскую опять.

Прямым текстом…

Поддавшись нелепой причуде,

С умом несовместной никак,

Недавно нормальные люди

Бандеровский пляшут гопак.

Квадратное мнится им круглым,

А светом недавняя тьма, –

Как будто, искусаны гуглом,

Они посходили с ума.

Поэты, врачи, адвокаты,

И каждый – мудрец! книгочей!

Они ведь и сами когда-то

Бежали от тех сволочей,

Что их с малолетства гнобили,

Тупым завывая зверьём:

– Шо ж немцы жидов не добили?

Нэхай! Мы и сами добьём...

Пришлось уходить от судьбины

Тропой, что трудна и долга.

Спровадивши их, Украина

Другого сыскала врага,

И все наконец-то узнали

Причину прорух и невзгод:

То русские обворовали

Святой украинский народ!

Явились путями кривыми

И застили славный простор,

И верит Украйна, что ими

Затеян был голодомор,

И точит клыки за потраву,

И греет кастет в рукаве,

А Крым ей достался по праву! –

Не русским же и татарве...

А дальше запахло смертями

От жовто-блакитных идей,

И прошлое лапой с когтями

К себе поманило людей,

Нависло зловещей химерой,

Навеяло бред и туман,

И морды Петлюры с Бандерой

Собой осенили майдан.

И с русской околицей рядом,

Безумьем и злобой вспоён,

Окутан коричневым смрадом,

Распух незалежный дракон

И всю провонял Украину,

И с пылом железных мощей

Ей чёрный букет джавелинов

Отправил заморский Кощей.

– Мы укры! Мы слава и сила!

Мы поступь грядущих веков! –

Понять им ума не хватило,

Что Запад их, как дураков,

Толкает с Россией на драку

(чужой-то ведь крови не жаль!)

И что за призыв «На гиляку!»

Обидеться может москаль.

Обиделся... Насторожилась,

Ждала и терпела страна.

Теперь там, где долго гноилось,

Гремит-полыхает война.

Мир полнится болью и стоном,

Кровавой недвижностью тел...

Но нужно покончить с драконом,

Пока он ещё не взлетел...

И пусть, кто с мозгами косыми,

В фейсбук, как волы, впряжены,

Вопят, что одна лишь Россия

Сегодня желает войны

И что в миролюбии сила! –

Но где был ваш праведный вой,

Когда не Россия бомбила

Белград, и Багдад, и Ханой?

И что ж не раздался, неистов,

Ваш мира взыскующий глас,

Когда батальоны нацистов

При всех убивали Донбасс?

Что ж вы не вступились за малых,

Боящихся выйти на свет

Детишек, что спали в подвалах

Все восемь неправедных лет?

Молчали – и, значит, повинны,

И правда мне видится в том,

Что рухнет Рейхстаг Украины,

И Нюрнберг будет потом...

Крым

Информационные агентства сообщают,

что 27 февраля 2014 года в Севастополе

замечены российские бронетранспортёры...

Что флаги, гербы, перемены?

Ори, суетись, суесловь –

Но здесь и в нерусские вены

Закачана русская кровь.

Что мирные сны поколений?

Сквозь марево танковых фар

Туманятся хищные тени

Эсэсовцев и янычар.

Что жалкие эти полвека

Навязанного гопака

Для чёрного, в порохе, снега,

Для памяти и языка?

Что сопли в словах и в куплете?

Превыше прискорбия лиц

Тяжёлая правда столетий

И хрупкая правда границ.

Не просто рождаются эры.

Прищурен истории взгляд.

А всякие там бэтээры...

Раз надо, пускай постоят!