Марк Шехтман

Марк Шехтман

Четвёртое измерение № 13 (397) от 1 мая 2017 года

Плывя по апрелю и маю

Стихи Галатее


Ocтaвь Пигмалиона, Галатея!
Талантом, как недугом, одержим,
Над замыслом заоблачно немея,
Земному он становится чужим.
Он в мраморе свои виденья прячет,
Как будто бы надеется опять
Изведать богоданную удачу –
Любовь из невозможного создать…

Оставь его! Иди! Там ждут Афины!
Там целый мир! Hу, чтo жe ты? Иди!
Сильны мужи и юноши невинны…
Повелевай – округлостью груди,
Капризом бёдер, зовом лoнa, властью
Влечений, изгоняющих покой…
Ночной жасмин благоухает страстью,
И влажно дышит в сумерках левкой,
И роза зачарованно запела!
Иди же, Галатея!

...А потом,

Когда поймёшь – душа окаменела –
Вернись для пробужденья в этот дом,
Где нежность – не разменная монета,
Где камню повелели – «Оживи!» –
И где любовь есть продолженье света,
А тело – продолжение любви,
Где вишнями колышется аллея,
Где за окном цикада голосит!
 
Вернись к Пигмалиону, Галатея.
Никто другой тебя не воскресит.

 

В кофейне

 

Волну разрезая упрямо,
Любовный кораблик плывёт...
Нам кофе, пахучий и пряный,
Усталый толстяк подаёт.

Под ветром трещит занавеска,
И кофе пьянее вина,
И позднее солнце без блеска
Таращится в створки окна.

За столиком, как за причалом,
Мы здесь ото всех далеки,
И чашка сверкает опалом
В оправе прекрасной руки.

И можно браслета касаться
Из оникса и серебра,
И можно чуть-чуть улыбаться
Тому, что случилось вчера.

Случилось... Толстяк уже мерно
За стоечкой носом клюёт.
Он хитрый! Он понял, наверно,
Куда наш кораблик плывёт,

Плывёт по апрелю и маю,
Покорный любви и судьбе.
– Пора! – говоришь ты. Я знаю.
И вновь прикасаюсь к тебе...

 

Танго


Я буду фланировать возле ажурных мостов
В белом костюме, надетом на смуглое тело.
Тонкая женщина – тоже, наверное, в белом –
Руку протянет мне, будто гирлянду цветов.

К нам донесётся, как тихий далёкий пожар,
Томный и розовый звук предзакатного танго.
И припадает ко мне золотая испанка,
И опускается солнца малиновый шар.

Танго зовёт нас – и вот уже он – небосвод!
Тёмные волосы искрами вьются по ветру.
Да, мы летим! Никогда в это я не поверю,
Нет, не поверю! – и всё-таки это полёт!

Дальше – волненье и чуткое тело её,
Нежность любви без запретов, где всё уже можно...
Утром будильник – «Вернись!» – позовёт осторожно,
А на полу, будто белые перья, бельё...

 

Стихи для забывчивой женщины


На излёте жаркого тумана
И ещё не размыкая рук,
– Я хочу стихов, чтоб было странно! –
Медленно она сказала вдруг.

Как-то непонятно поглядела,
Будто что увидела в окне,
Кружевное-смятое надела
И ушла. И грустно стало мне...

Я шагнул за дымчатые грани
Горизонта – в даль, где синева
Распускает по небесной ткани
Тайные, дремотные слова.

Я спустился в сумрачные глуби,
В гибельный, обманчивый уют, –
Там, где волн бесчисленные губы
Плачут и о вечности поют.

Я ушёл в подземные стихии,
В чёрные граниты, в белый мел –
И об этом ей писал стихи я,
Потому что я её хотел.

А она под вечер прилетела,
Лёгких тканей уронила прах
И уже под утро их надела,
И не вспоминала о стихах...

 

Вещи и тайны


Когда на заре засияло светило,
Прозрение свыше меня посетило:
Я понял, что утром какие-то вещи
Наполнены сутью сакральной и вещей!

К примеру, легчайшее сооруженье,
Дразнящее память и воображенье,
Два чудных объёма хранящее нежно, –
Кто сунул его под подушку небрежно?

А туфельки в цвет голубого опала?...
Вчера эта парочка здесь танцевала,
Дурачась в тустепе, скользя в менуэте, –
Кто прямо с чулками их снял на паркете?

Полоска бикини – ажурное чудо! –
Сама ли она упорхнула оттуда,
Где даже во тьме оказалась некстати,
И что ей приснилось в изножье кровати?

Но самая ценная вещь для познанья –
Прелестное, спящее рядом созданье,
И нет в этом смысле приятней занятий,
Чем давний, проверенный метод объятий!

 

Вальс с чужой невестой

 

Мне долго не верилось в это.
Разрублено время сплеча.
Во тьме ресторанного света
Блестит на невесте парча.
Перчатка в кольце обручальном…
– Прошу! – мне оказана честь!
Я думал, вальс будет печальным,
Как всё, что последнее есть.

А он, сумасшедший, кружится,
Ломая границы стены,
И в белые полосы – лица
Глазеющих со стороны.
Прочь все! Нам и так мало места!
Жених, ты не нужен, чудак! –
И шепчет чужая невеста,
Что всё бы могло быть не так.

И мне хохотать остаётся,
На вальсе вплывая в беду,
И если мотив оборвётся,
Наверное, я упаду.
Несёмся у грани, у края.
Рука и в кольце мне легка!
Чужая невеста, чужая...
Но вальс не окончен пока!

 

Обыкновенная история


Они стихи писали. А порою
Их накрывали страсть и тишина.
Я в интересах истины не скрою:
Он был умней, талантливей – она.
Их разные обслуживали Музы.
Им нравились условия игры.
Средь множества дуэтов и союзов
Они не худшим были. До поры...

До той поры, когда она однажды
Пропела, будто складывала стих:
«Любить достоин далеко не каждый.
Здесь я одна люблю за нас двоих!»
Тогда с высот мужского первородства,
Иронией припудривая гнев,
Он пошутил, что бесы превосходства
Предпочитают перезрелых дев.

И вздор амбициозного скандала
Смахнул с нежнейшей бабочки пыльцу.
Любовь померкла, съёжилась устало
И побрела к унылому концу.
Не стало ни звонков, ни посещений,
Ни тихих посиделок под луной.
Он стёр инициалы с посвящений,
Она сожгла поэму «Мой герой».

В своих обидах каждый был упорен,
И каждый залатал дыру в судьбе,
Но почему-то ищет до сих пор он
В её стихах хоть строчку о себе.
Смятенье слов, прекрасное до дрожи,
Метафор золотистый звукоряд –

Всё это не ему теперь! – и всё же
Он примеряет их чужой наряд.

И будто на мгновение воскресли
Звезда, и боль, и запустелый дом...
Кольнёт в груди – а может быть? а если? –
И аж до слёз смешно ему потом!

 

Азиатка

 

Из соблазна сделанное тело,
За молчаньем – затаённый взрыв.
Азиатка искоса глядела,
На шелка ладони уронив.

Вся была – как омут или вьюга,
Как костёр, как юная княжна,
Как камча – опасна и упруга,
Как прикосновение – нежна.

Нет, не сон, хоть и могла бы сниться.
В памяти всплывают невпопад
Жеребёнок рядом с кобылицей,
Стены юрты, розовый закат…

Дикий ангел золотистой масти –
Так она парила предо мной
Полуоборотом, полустрастью,
Полувздохом, полутишиной.

И родными всей её повадке
Были степь и сумеречный свет.
Вот и всё об этой азиатке
Из страны моих далёких лет.

 

Вместо письма

 

Видишь? – дожил уже до седин.

Слышишь? – слов подобрать не стараюсь.

Два автобуса, поезд один

Разменяю, к тебе добираясь.

 

Ах, далёк! – не достанет рука! –

В испарениях кофе и пиццы

Раскалённый пятак городка,

Закатившийся к самой границе.

Из пещеры, будь я Аладдин,

Лишь его бы унёс я с собою.

Два автобуса, поезд один –

Что они по сравненью с судьбою?

 

То несло, как в ущелье поток,

То крутили ветра и невзгоды.

Добираясь к тебе в городок,

Я разменивал женщин и годы.

Я от троллей ушёл и ундин,

Скорпионьей удачей хранимый.

Два автобуса, поезд один...

Называется – ехать к любимой!

 

Нам с тобою запретного нет.

Мы из общей, наверное, сказки!

Я куплю тебе много конфет,

Я придумаю рифмы и ласки.

Я очищу потом апельсин

С кожей в цвет уходящего лета.

Два автобуса, поезд один – 

И опять не уснём до рассвета.

 

Премьера

 

Я трону прелестную руку,

Я буду ревнив и речист

Под горькую кошкину муку,

Что тянет плохой гитарист.

 

Сомнителен шик ресторана.

Зеркальные блики и мгла…

Капризом случайным и странным

Судьба нас сюда привела.

 

Но в блёстках восточной палитры,

В дробящемся блеске зеркал,

В коленцах гитары нехитрой

Особый живёт ритуал!

 

И, значит, сливаясь с напевом

Плечами в слепящей красе,

Играй мою женщину, Ева,

Да так, чтоб поверили все.

 

Чтоб пальцы скользили влюблёно,

Чтоб страстью казалась игра,

Чтоб сонные ласки бостона

Хотелось тянуть до утра!

 

Сюжетом из райского сада

Себе вдохновиться позволь!

А мне и стараться не надо,

Настолько мне нравится роль!

 

...Судьба свой сценарий листает:

Из синих небесных ворот

Змеёныш уже выползает –

И яблоко нам подаёт!

 

О любви с глаголом «быть»
 

– Светает, – ты сказала, – посмотри!...
Я посмотрел. Был свет. И был он тонок.
День выходил из домика зари,
Как золотисто-розовый цыплёнок.

Едва начавшись – звонок, голосист! –
Он к нам стучался лапкой многолистой,
И на стекле пластался каждый лист
Изнанкой голубой и серебристой.

Был больше новый день подобен сну,
Чем яви утра – и, казалось, снится
Нам ранний мир, где к каждому окну
Прильнула вновь родившаяся птица.

В любом луче, в касании любом,
Которыми нас утро одарило,
Всё было просто – солнце, ты, любовь! –  
А главным было то, что это было.

И «быть» – глагол великой простоты –
Нас делал повсеместными, но всё же

Я быть хотел с тобою – там, где ты
Была, и есть, и завтра будешь тоже!

 

Как странно влюбляться – в мои-то года...


Как странно влюбляться – в мои-то года! –
Но всё же попробовать стоит
И в щепки крушить, как плотину вода,
Привычки, приличья, устои,
И женщину-сказку вдали увидав,
И голос далёкий услышав,
Вцепиться в мечту, будто в кость волкодав,
Что зверю подброшена свыше...

Но, впрочем, довольно и вздохов, и слов!
Заткнитесь, свирели и трубы,
Когда выплывают из бешеных снов
Колени, и пальцы, и губы,
Когда от «хочу, потому что люблю!» 
Уже никуда мне не деться,
Когда я в тебе наконец-то ловлю
Биение лона и сердца,
Когда две ладони сойдутся в одну
И долгое длится мгновенье,
Когда я, как запах магнолий, вдохну
Твоё золотое явленье...

 

Любимой о любви и смерти

 

Дорогая, я немного устал,
А закату ещё долго гореть.
И о чём бы я стихов ни писал,
Выходило про любовь или смерть.

Это дом наш. Это стол и бокал.
Это море. Это небо и твердь.
Ho, о чём бы я стихов ни писал,
Всё выходит про любовь или смерть!

Мир прекрасен, как огромный овал.
Ну, ещё бы! Богу – да не суметь?!
А стихи – о чём бы я ни писал –
Всё выходят про любовь или смерть…

Пляшет ветер – шалопай, зубоскал.
А в бокале ещё целая треть!
Почему ж – o чём бы я ни писал –
Всё выходит про любовь или смерть?

Твои пальцы, не таясь, целовал.
Помнишь солнечную ту круговерть?
Только всё, о чём бы я ни писал,
Выходило про любовь или смерть.

В нашей музыке ещё не финал.
Я могу ещё тебя обогреть.
Хоть, о чём бы я стихов ни писал,
Всё выходит про любовь или смерть.

Солнца шар зарозовел и упал.
Ангел ночи крылья-звёзды раскрыл.
И о чём бы я стихов ни писал...
Впрочем, это я уже говорил!