Марк Эпельзафт

Марк Эпельзафт

Четвёртое измерение № 5 (569) от 11 февраля 2022 года

Вальс в пустыне

* * *

 

Трепещет парус. Тени августа

Спешат в октябрь сквозь непогоду.

Из сот небесных на устах, густа,

Янтарным светом – капля мёда.

Воспоминания размытые

В морских глубинах тонут камнем.

А на Земле резвятся мытари

И пульсом бьёт в висок тоска мне.

Пуста в осеннем парке лавочка.

Лихи дела безумной черни.

И всё свершённое, как ласточка,

Мелькает в воздухе вечернем.

Над миром пасмурней становится.

Деревьев кроны поредели.

И все ясней и горше новости,

Всё чётче бытия пределы.

Вошли в умы простые истины,

На ногу левую хромая...

И только музыка таинственна,

Как письмена ушедших майя.

 

Вальс в пустыне

 

Вновь устремляется всадник прочь.

Ночи не побороть.

«Ветру пророчь, лишь ветру пророчь –

Так говорит Господь.

 

Сколько на площади ни кричи,

Страждущих теребя,

Только лишь ветер один в ночи

Выслушает тебя.

 

Пей, веселись, воспевай любовь

Ёрничай иногда.

Но не надейся вернуться вновь

В прежние города.

 

Там в немоту наигрались всласть –

Не на кого роптать.

И не вернутся воля и власть

В эти места опять...»

 

Всадник летит. Он всё позабыл.

Всё, чем жила душа.

В небо не взвился, не воспарил,

Лёгким крылом шурша.

 

Тайные тропы. Весна. Апрель.

И за спиной дожди.

Он обретёт благодать и цель

Где-нибудь впереди.

 

Ну а пока тишина окрест,

Разве что гул веков.

Всадник подальше от этих мест –

В вечность – и был таков.

 

Он не находит любви ни в ком.

Мчит средь песков, пыля.

Только пустыни покой кругом.

Только кругла Земля.

 

* * *

 

Запретное не раскрывается.

Секреты давние хранятся.

Но явленное встарь – сбывается.

Пора над временем подняться.

И вот вплывают в сны грядущее,

Лиманы, страны, вертограды,

Неведомо куда идущие

Прохожие, домов громады.

Рассветы. Сумерки. Минувшее.

Моря и суши. Рек верховья.

И ты – нагая – и уснувшая

С малиною у изголовья.

И, как часы, всю ночь работая,

Стоят такси у тротуара.

Но меньше мы, чем доля сотая

Отпущенного свыше дара.

Быть может, потому – несчастливы...

Уже идёт в атаку смело

Совсем без нашего участия

На злые рифы каравелла.

Пока пределы не положены

Меж «нет» и «да», меж «есть» и «будет»,

Как будто в театральной ложе мы

На фоне праздников и буден.

В нас нет любви, но только ум ручной.

Ни почвы твёрдой, ни основы.

Закат эпохи старой сумрачной

Мы путаем с расцветом новой.

И ненависть – с душевным трепетом.

Слепую мощь – с гранёной формой.

Немым укором где-то в небе там

Синай сияет и Фавор мой.

Но молодое – пробивается.

И гул Земли уже повсюду.

Поведанное встарь – сбывается.

И слово явлено, как чудо.

 

В пять часов вечера

 

В лун померкших долине, в чертоге утраченных царств,

Розой сумрака мира

Ты сияешь, отныне свободна от плена мытарств,

Сквозь прозрачность эфира,

И сквозь воздух звенящий, сквозь северный ветер-борей,

Сквозь пустоты гостиной

Ты воздушно-пьяняще ступаешь по листьям аллей

И по сцене пустынной.

Здесь пространство свободно, орлом или решкой падёт

В нём назначенный жребий,

Как пространно-вольготно в гипнозе грозы самолёт

Разгоняется в небе.

В пять часов ты паришь. И танцуешь на всех площадях

В ритме звёздной Вселенной

И спешишь, и творишь, и гарцуешь на всех лошадях,

Над невидимой сценой.

И в саду среди роз, и в беседке под гулом дождя,

И в блаженстве нирванном

На извечный вопрос не ответишь, вослед уходя

Облаков караванам

До тех пор мы незрячи, покуда не вспыхнут глаза.

Наши страхи и речи

Вместе с нами влачатся туда, где как будто нельзя

Изменить место встречи

Настоящего с будущим. Не о чем и горевать.

Тут сознанью нет места.

Сознавать – это значит вне времени плыть – пребывать

И замешивать тесто

На закваске такой, что просыпятся зёрна полей

Вглубь амбаров летейских.

Это как избавленье от воли чужой и своей,

От желаний житейских.

А пока на лице всех душевных усилий печать

И пульсаций артерий.

Невозможно молчать. Невозможно в ночи не кричать,

Осознавши потери,

Но осколки зимы растворились в полночной звезде,

В галактической пыли.

О, как долго же мы пребывали неведомо где,

Но мы всё-таки были.

 

Из цикла «Песни полночной луны»

 

Сюита испанской Луны

 

Солнечный день хоронят время и колокол.

Дым сигарет и запах коктейлей в барах.

Кто на веранде «Chianti», а кто «Clicquot» лакал.

Пляшут фламенко тени на тротуарах.

Вечер. Извивы улиц. И чары лунного

Света потёрли время и память.

Полночь. Сердце Испании. Золото звона струнного.

Escucha la guitarra*, рыдать и плакать не полно ль?

Ночью испанской глянь на Луну, любимая,

La Luna no recuerda el mal** – скажут в Малаге.

Клонит Луну ко сну. И рука незримая

Лунную розу приносит в рассветной влаге

Глянь, как Луна освещает театр на площади.

И все углы, где Лорка с Дали встречались

В душах испанских она огонь и тепло щадит,

Наедине с собой смеясь и печалясь,

Кронам, кустам, газонам разгладив волосы,

Тайным медовым светом пои́т нас снова.

Как откликается в памяти эхо голоса,

Так же в тебе откликнется моё слово.

Как безутешной химеры громкие жалобы –

Плач семиструнной гитары. Ночные ритмы

Звёздного неба. И всё им в ответ дрожало бы

В танце все горы и долы. И на Мадрид бы

Сверху обрушилось летнее пламя звёздное.

Алые мальвы, горящие колесницы,

Поздние розы на раннем снегу и грозное

Небо испанское. Сполохи и зарницы...

В точке вращенья мира стою, не в теме не

Только звучащих нот, но их круговерти

Слово, как музыка, льётся плавно вне времени.

И всё, что жизни не выше – не выше смерти.

Слово лишь формой и ритмом, как и мелодия,

Явит недвижность древней вазы индийской.

Вновь намечаю несколько карт в колоде я

И наблюдаю в небе звёздные диски

Прошлое и настоящее скрыты в будущем.

Время не отпускает. Берёт за горло.

Ты, как актёрка, люба честно́му люду.

С чем мимо меня проплываешь легко и гордо.

Танец кружит. Любовь – причина движения

Вне времени, вне желания, кроме желания

Преодолеть границы времён. Скольжение

Пар в темноте. Летит над Землёй Испания.

--

*Слушай, гитара (исп.)

** Луна не помнит зла (исп.)

 

La vida es sueno de la luna de medianoche*

 

Я видел свет твоих глаз, которые

Глядели пристально из-за шторы.

Вниз по проспекту сновали скорые.

И в царства смерти неслись шофёры.

Как устоять в этой дикой драме нам,

Где страх, алчба или гарпий звуки,

Где к изваяниям лживым каменным

Народы мёртвые тянут руки.

Я слышал эхо весталки, вестницы.

Всю жизнь глаголила. И молчала.

Тебе не надобно вверх по лестнице.

За дверь – всю обувь. И жизнь – сначала.

Я вспомнил музыку Гайдна, венщину ,

Как Моцарт ноты из «Miserere»

Фонарь шептал мне: «Взгляни на женщину.

Она стоит на углу у двери».

В твоих глазах отражалось лучшее:

Театры, свечи, картины, Луны –

Я видел души, во тьме заблудшие.

И слышал тайных желаний струны.

Под утро в небе кружа́тся ласточки.

Сидят малиновки на заборах.

Во мгле мерцает луч пыльной лампочки.

Кривых вещей исчезает ворох.

Всей мощью трубы звучат органные.

Ложится Тень безысходной эры

Между влеченьем и содроганием,

Между реальностью и химерой.

И эти звуки, как будто зовы труб

Златых архангелов над эфиром.

Клочки бумаги летают по́ ветру

Над здешним адом, над бренным миром.

И те пределы, где всё решается,

Сокрыты в сумраке душной ночи.

Но от сует любовь отрешается,

Спускаясь в мир сплошных одиночеств.

Закат и ветер. Дыханье вечера.

Деревьев кроны. И судеб руны.

В твоих глазах отражалось вечное:

Театры, свечи, картины, Луны

--

* Жизнь – это сон полночной Луны (исп.)

 

Mondscheinsonate (Почти по Бетховену)

 

Вплывал закат, волной, внахлёст.

И дня не стало.

Лицом зарывшись в сонмы звёзд

Ты волхвовала.

И вглядывалась в темноту

Где некто дальний

Приметил странницы мечту

И лик печальный.

Под вечер, сидя у огня,

Раскрывши том лишь

Моих стихов, ты про меня,

Быть может, вспомнишь.

Пусть ночь плывёт со всех сторон,

Сомкнувши вежды.

Но вспыхнет, светом озарён,

Живой и нежный

Твой взгляд, рождающий во мне

Смятенье, чувства.

Не гаснущий на глубине

Огонь искусства.

Покуда дух ещё не стар,

Пока зарницы.

Пока в окне влюблённых пар

Сияют лица,

Я мчусь, скольжу тебе вослед

По белой глади.

Дыханье зим. Мельканье лет.

И Парки пряди.

Душа молчит. Душа зовёт.

И тишь на свете,

Когда по ряби тёмных вод

Плывут столетья.

Твой силуэт мне, как в кино,

Являют стены.

И всё поведано давно

С незримой сцены

 

Безмолвья Жено

 

Как паруса, вздымались крылья

Над сушей бренной.

Когда во мгле тебя открыл я

Во всей Вселенной.

Рыбачьи барки, парки, море,

Фонтанчик, гномы.

Ещё не ясно априори –

Откуда, кто мы.

И ты, воздушна и красива,

Легка, крылата…

По набережной Тель-Авива

Плыла куда-то.

Я помню, было очень рано

На белом свете.

Сказала тихо: «Это странно.

Не слышен ветер».

А после под вечерней кровлей

Ты веселилась.

Душа садов ли, родников ли

В тебя вселилась.

Когда же таяли границы

Зари, печали

Взмывали вверх твои ресницы

И все молчали,

Себя, друг друга забывая,

В блаженной сини,

С червонных гор обозревая

Покой пустыни.

И шли бесшумно, словно тени,

Сквозь города мы.

И мне не по сердцу ни те, ни

Другие дамы,

Опричь тебя, о, bella donna!

Пребудь мне садом,

Поблизости от Аялона,

Где небеса там

Сокрыты в сумраке полночном,

Где мачты сосен,

Куда по трубам водосточным

Стекает осень...

С немногословием солдата

Прошу лишь малость –

Чтобы свершённое когда-то

Не начиналось

С того же времени и места,

Скользя по кругу,

Как будто зимняя сиеста

В метель и вьюгу.

Путь в никуда – путь к возвращенью,

Но предположим,

Что бесконечному вращенью

Предел положен.

И миг от смерти до рожденья –

Миг напряженья,

В котором скрыты все виденья

И отраженья.

Неверной славою минута

Мерцает смутно.

Но даже иго абсолюта

Не абсолютно.

Бесстрастно – холодны́ столетья –

Что наша дрожь им.

Но буду жаром губ согрет я

И даром божьим.

Меня за дымкой голубою

Душа разбудит.

Я знаю, что вовек с тобою

Она пребудет.

В твоих объятиях блаженно

Воскресну снова.

Ты – речь без слов, безмолвья же́но,

Без речи – слово.

 

Неведомое

 

Пусть строчат о волшбе тома

И поэт, и прозаик –

То, что сердцу неведомо,

От стихов ускользает.

Слова самого главного

За легендой-былиной

Никогда не улавливал

Острый слух, взор орлиный.

Не «столпы мироздания»,

Не «кипучая лава»,

Не глубокие знания,

Не богатство и слава,

Но крылатая конница –

Жизни пульс и огонь, и

То, за чем всякий гонится

И никак не нагонит.

Его буквы в закате ли,

В облаках, в небе синем.

Здесь бессильны ваятели.

Живописцы бессильны.

Все историки маются

И под грифом «секретно»

Это слово пытаются

Сформулировать тщетно.

Сгустки света, добра дары –

Не сказали про это

Ни певцы, ни ораторы,

Ни шуты, ни поэты.

И его отражение

За туманом белёсым,

В рек спешащих движении

За горою, за лесом.

Опьяняя дурманяще

Запредельным аккордом,

Оно в тайном пристанище,

В одиночестве гордом.

Где угодно – на публике,

В городской суматохе

Его блики и облики,

Его выдохи, вдохи.

В дымке снов тонкой тающей

Или в звёздах полночных,

В не сошедших с листа ещё

Откровениях прочных.

Этим словом уста вели –

Сколько гениев в споре

На него дерзко ставили

Проиграв априори!

Слово тайное – явное.

Суть духовныя жажды

И ничьё, и заглавное.

Но владеет им каждый.

И оно, как сияние.

Чья-то дерзкая шалость!

Всё благое деяние

Лишь ему посвящалось.

Все красоты, сокровища

Принеслись ему в жертву

Но до срока сокрой ещё,

Поднимая фужер твой,

Это слово, встречавшее

Корабли у причала,

И в себя всё вобравшее.

От конца до начала.