Самарская Лука́
Стальные, каменные, важные
Над Волгой были облака.
Качались зонтики бумажные,
Венчая горы из песка.
Взлетали, заплетаясь, волосы,
Мерцали точки – по одной.
По небу разметало полосы
От самолётов. Путь речной –
Плеск шатких волн, воды дыхание.
Черна Самарская Лука́.
И заполняют расстояние
Растаявшие облака.
* * *
Ходи скорей, используя все фишки,
Хоть жизнь пока не кажется игрой.
Спастись водой, разломленной судьбой,
Нечаянным цветком в потёртой книжке…
Шуршаньем трав спастись в полёте над
Весенним полем за холмом далёким.
И не грусти, ведь это просто строки,
Силки, расставленные наугад.
* * *
Вспомню чёрные липы, леденящее небо,
Первое декабря, занесённое снегом,
Следы босых ног на балконе,
Ощущение, что ничего нет кроме
Светлой зимы, тонких лип.
Вместо голоса – снежный скрип.
Вместо лица – серебряная пыльца.
Открываешь глаза, день мучительно длится,
Перед внутренним взором меняются лица,
Не заслоняя единственного лица.
* * *
Мы шли, стихи читая, по Восстания,
Весёлыми казавшиеся мы.
Приветливо кривилось: «До свидания»
На вывеске закрытой шаурмы.
Дома клонились, падали прохожие,
Стихи звенели, выходя во мглу,
Разбавленную, словно так положено,
Неоновой рекламой на углу.
Помехи заполняли расстояние,
Выхватывали музыку из тьмы.
Стихи, как запоздавшие признания,
Летели в пропасть возле шаурмы.
Хотелось слова яркого и резкого,
Но буквы рассыпались, чуть их тронь.
Мы вспомнили зачем-то С. Гандлевского,
И всё-таки успели на метро.
* * *
Потом шёл град, и разные мелькали
Детали на заснеженном пруду.
Едва ли уловимые детали,
Придуманные господом в бреду.
Ещё был град, и шаркали бахилы,
И очередь шла в коридор змеёй.
Что, в целом, этот день определило,
Апрельский, перемешанный с землёй.
Ещё глотали воздух у больнички,
И в магазин толпились на авось,
По пустяковой, въедливой привычке.
И что-то вроде даже и сбылось...
Но помню точно – падал, как орнамент,
На штукатурки сыроватый фон –
Белейший град, рассыпчатый местами.
Шёл с четырёх, точней, с пяти сторон.
* * *
Неужели всё так и закончится:
Растворится нещадно? По мне
Веселее терпеть одиночество,
Чем бродить в неподатливой тьме.
Привязаться нечаянно к местности,
Север – вот он, а стрелка дрожит.
И взлетать голубями над крепостью:
Виражи вы мои, миражи.
Что-то сбудется и не запомнится,
Археолог найдёт булаву.
Наступает гроза, словно конница,
Берега, исчезая, плывут.
* * *
Даже здесь, где тонущий оркестр
Вырывает звук из тишины, –
Паузы страшны и неуместны,
И непредсказуемо длинны.
Точно ходишь по кремлю, по кругу,
Небо над бойницами темно.
Кто теперь, теперь мы кто друг другу,
Кем молчание разрешено?
В паузах колышутся у башен
Колокольчик и бродяга сныть.
Было нашим, вслушайся – не наше.
Значит надо взять и разделить
Небо, достающее до края
Тишины, бегущие в реке
Огоньки, но мир трещит, сгорая,
Остаётся музыка в руке.
* * *
Не узнаю лица деревьев в парке,
Недолюбленные стоят, сгорбленные.
Будь они плодами, сказали бы:
Гнилая середина, сморщенная кожура, кислые.
Когда моя бабушка обнимала деревья,
Были они высокими, гладкими,
Плодоносили облаками.
Возьми, прохожий, яблочко с добрых ветвей,
Помяни, вырони.
* * *
И свет горит, и блики на полу.
И никогда, мой друг, я не умру.
Останусь тонкой веточкой в углу,
Жучком, грызущим мёртвую кору.
Останусь, не останусь, лепесток
Летит сквозь свет и тьму наискосок.
И я лечу, лечу тотчас за ним.
Сквозь смерть и дым, мой друг. Сквозь смерть и дым.
* * *
Слюдяной водой, серебряной светотенью
обернись, взбеги по лестнице до конца.
Разлетаются птицы, кажется привидение
серой кошкой на приступе каменного крыльца.
Запинается день, распавшись на гипс и лепет,
по церквям, по улицам топчется и гундит.
Из воды и смерти воздух прохожий лепит:
застревает выдох к финалу на полпути.
Этнографический музей
Просто так доступная красота:
Музыка мрамора, цедра любви.
Люди одного огня,
Дом там, где расстелен ковёр,
Скачет по небу солнечный конь.
По мере продвижения,
Согласно «Продолжению осмотра»,
Память проясняется.
Вот-вот узнаю себя в сидящей у реки женщине,
В названии местечка,
В подвеске «Конёк».
* * *
Пока в упрямый купол голос льётся,
И замирает вдох в голоснике,
Проходит круг невидимое солнце,
И волны засыпают на песке.
Пока отлив перебирает гальку,
Смеётся, дно речное оголив,
День проступает медленно сквозь кальку,
С печалью, заштрихованной в дали.
Неузнанной тростинкой у моста,
В тени собора, южного придела,
Мелодией, в которой немота
Нащупывает очертанья тела.
Где наливают форму в голосник,
А глина – ей – застывшая, тесна...
Качается потерянно тростник,
Соскальзывает нить с веретена.
* * *
жизнеутверждающие, как могильные плиты
мерцают по краям, точно эмалевые таблички,
отражают всполохи зарниц
шелестят
как летящие над пропастью письма
запомни, как немеют руки, связанные ими
как встаёт на дыбы время
и поднимаешься всё выше в гостеприимное
небо запомни
эти слова прощания
* * *
Марсианские земли, касание сон-травы
Рваным шорохом. Голос эпохи – летящий жук –
Репродукция бога. Просвечивает, кровит
Синий холст, плащаница, (мысленно нахожу).
Камень звякнет в лопату, и станет неловкий звук
Разворачиваться над полем горящим си:
Серебром, скрипом, солодом, заревом сквозь листву, –
Ничего не отыщется в той стороне Руси.
* * *
Здесь твёрдый мёд и пылкая пыльца,
Мороз и зной, и шарик разноцветный
Летит на небо, рас-тво-ря-ет-ся
В отаре облаков оттенка Леты.
На головокружительной – такой
Прозрачной высоте, где лёд фальцетом
Звенит, слегка прикрывшись тишиной,
А паспорт прикрывается билетом,
Снег мечется, летит напропалую…
В иллюминаторе стекло двойное,
А я через него тебя целую:
Смотри, внизу есть озеро лесное.
Старой Ладоге, моему дому
Приеду в никаком-нибудь году.
Не с облака летящего сойду, –
Восстану из автобусного гроба,
Трясясь среди рассады и укропа,
Чихая, кашляя, с попутчиком ругаясь,
Я наугад сойду, не вспомнив адрес.
Вот дом, сгоревший ровно век назад.
Друзья мои умершие сидят
И говорят: «Не рано ли к обеду?»,
Их голоса разносятся над Летой,
А я молчу, не в силах отвечать.
Мой дом, на нем свинцовая печать
Из археологических раскопок.
И дым Отечества, и повсеместно – копоть.
Войду в реки холодную громаду,
Ощупывая дно. Поблекшим садом
Укроюсь вместо савана. Вокруг
Друзья поют и дальний берег крут,
А ближний тает, словно эскимо,
Впадая в ночь. Всё кончится само.
Всё кончилось, Гиперборея, viva!
Уныние, запущенность, крапива
Цветут в ненаступающем году
На доме, что я вскоре обрету.
* * *
Мне письма не приходят никогда,
Я отвечаю будто бы себе, я
В камень заключённая слюда,
Почётный гражданин Гипербореи.
Я – пыль, меня в ладонях разотри,
Молекул сочетанье несмешное.
Я – памятник эпохе, рваный стрим.
Читай меня, и уезжай со мною
За пазухой, с отравленной стрелой
Соседствуя, и проклиная это –
Слегка припорошённое золой
Взаправду нескончаемое лето.
© Мария Леонтьева, 2021–2022.
© 45-я параллель, 2023.