Все стихи Марины Саввиных
* * *
В блаженном ужасе дрожа,
(Какая странная расплата!),
Вчера ничтожная, душа
Сегодня музыкой распята!
Меж двух зияющих пустот,
Как тать, взыскуемая строго,
Она и на кресте поёт
И норовит увидеть – Бога!
«Помилуй, Боже... Укрепи!
Я лишь в невежестве виновна...»
Как милосердно и любовно
Он ей ответствует: «Терпи!»
* * *
Вот когда отпоёт птичка, и в топку – бричка,
И душа моя кинет больное тело,
Ты напишешь – она была истеричка
И сама не знала, чего хотела.
И курить не умела, хотя пыталась
Ради важной мины и модной позы,
И смешно симулировала усталость
Стрекозы или снегом побитой розы…
Притворялась, нищая, что богата,
Уповая на бреши в дежурных датах…
И вообще: она кругом виновата,
Лишь у Господа Бога нет виноватых.
Граффити
В кощунственной татуировке стен
Есть что-то от стыда и от испуга:
Кривляние, сарказм, – и всё ж… и вместе с тем,
Какая горькая бесплодная потуга!
Скольженье ломаных – то рядом, то вразброс:
Что вЕдомо и что настойчиво ведОмо?
Ухмылка циника, болезненный вопрос,
Последняя цена? последняя истома?
Как будто, сочетав две тёмные души,
Художник не нашёл иного выраженья
Для их совместности – вне истины и лжи,-
Как только на волне фантомного движенья,
Где жизнь ещё дрожит – и плоть её, и нервы –
Но как бы и не жизнь.
Консервы.
* * *
Дар или крест – всё в прелесть превращать,
Чтоб судорогой боли – насладиться,
Смерть на миру – трагедией назвать,
И этой красоты не устыдиться?!
Когда орёл, терзая и когтя,
Выклёвывает внутренности бога, –
Театр, неискушенный, как дитя,
Всецело поглощён игрою слога!
А эта сладострастная тоска,
С которой не находишь ты изъяна
На полотне, связующем века
Страданием святого Себастьяна!
Художник знал, что допустил обман,
Но как сдержать восторг миротворенья?
И грациозно гибнет Себастьян,
Ничем не оскорбляя наше зренье...
...так вот чему, припав к живым следам
Своим чутьём нечеловечьей меры,
В заговорённых нишах Нотр-Дам
Брезгливо усмехаются химеры!
* * *
День ли ясен, ночь ли длится?
Жизнь ли вся – лишь вдох и выдох?
Недосуг остановиться
На упреках и обидах...
Оставляя их былому,
Не загадывай о встрече:
Шторм встречают волноломы,
О гранит волну калеча...
И не может быть иначе –
На лету волна разбилась,
В душу, чёрную от плача,
Песня чистая скатилась,
И во всём подлунном мире
В лад с капелями апреля
На цепочках тонких гири
Под часами зазвенели...
Древоград
Владикавказу – с любовью
1.
Дзауджикау… свет моих нежных чинар,
Строгих сестёр на дольней тропе серебра…
Руны вершин сквозь медленный утренний пар –
Рваной ли раны края или нервный росчерк пера?
Дзауджикау… твой ствол непреклонен и прям…
Звук из-под сердца, которое стало струной…
Рог полумесяца дерзок. Но Терек – упрям.
И золотистые барсы играют со мной.
Дзауджикау… сила твоих мертвецов…
Шум твоих крон… голоса премудрых камней…
Вечно желанная чаша на пире отцов…
Вечным заклятьем сплетённые пальцы корней…
Дай обниму тебя, брат, бархатистый орех.
Липа благая, позволь прижаться щекой
К светлым морщинам твоим…
Остуди мой праздничный грех…
И надели моих пчёл целебной строкой…
2.
Вообрази себя деревом!
Может, ты – ясень? А может, застенчивый клён?
Или, скорей, созерцающий символы грецкий орех…
Снова рассвет беспокойным лучом раскалён,
И изливается жар из небесных прорех.
Только прильнуть – стволовые посланья прочесть…
В чуткие ветки втянуть подступающий код…
Это – она? земляного бессмертия весть?
Это душа в сопредельную душу растёт?
Пламя-росток над собой разбивает зенит,
Словно бы сто миллионов рассветов назад…
Я же расту в тебя! Слышишь? шумит и звенит
Память моя горловым исступленьем дриад…
3.
Камни, со мной говорите!
Гёте
В хранилище костей, во глубине корней –
Громоподобный гул клубится и клокочет…
И травы вплетены в изложницы камней,
Откуда стройный хор заслуженных теней
Всё гуще и темней струится и стрекочет…
Ладонь моя течёт, как лист течёт с куста,
По розовой стене, сатин лаская вдовий…
О, луковицы глав… о, золото креста…
О, мраморные волны изголовий…
О, чернота цветов, обвивших колесо,
И горькое вино необратимых оргий…
И бронзовый Коста… и каменный Васо…
И в красных облаках витающий Георгий…
4.
Уезжаю, уезжаю…
Древоград охвачен светом
увяданья и паренья…
и не надо быть поэтом,
чтобы плыть в его печали,
чтобы стыть в его тревоге,
чтоб стоять в его начале,
у предела, на пороге…
«Там, за далью непогоды
есть блаженная страна,
не темнеют неба своды,
не проходит тишина…»
Там, под сению Кавказа…
Там, по манию небес…
Всё и здесь… всегда и сразу…
В предвкушении и без…
По пространству световому.
По дорожке световой.
Прямо – в омут, в вечный омут,
В – горный ливень с головой…
В ту весну – с предгорий вьюжных…
В ту страду – колёс и плах,
где Христос в цепях жемчужных
и рыдающий Аллах!
Из бездны…
1.
Дрожит вокзал от пенья аонид…
Мандельштам
Напрасно в свитках Мельпомены
Ты ищешь знаки перемен –
Все времена одновременны,
Как жесты каменных камен.
Что сколько стоит, что – бесценно?
И что есть истина? Как знать…
Судьба поставлена на сцену –
И каждый вынужден играть…
.............................................
Безглазый призрак наслажденья
Тебя пугает и манит,
Как незаметные движенья
Окаменевших аонид...
И лишь пред Богом сердце просит
Необоримый сбросить груз!
Душа тоскует – ветер носит
Мольбы прощающихся Муз,
Всё те же слёзы проливая,
Всё так же песни завывая…
2.
Напиши обо мне, достославный филолог!
За кураж не брани, на слова не ропщи…
Век мой краток. Язык – неоправданно долог.
И за буквами смысла поди – поищи!
Я согласна с тобою вести разговоры,
Пусть по ходу ума растекается речь…
Отравивший вино моё перстень Изоры
Всё равно никому из него не извлечь!
3.
Млечный Путь над рекою расплывчат и тощ.
Удержусь ли на шатком краю?
Я хочу в глубине этих шёлковых толщ
Испытать кистепёрость свою.
Мне не нужно сокровищ манящего дна:
Лишь бы телом волну проколоть:
Лунным льдом от макушки пронижет она
Мою тёплую тёмную плоть…
Расцвету в черноте серебристым цветком,
Блеском игл на лету изогнусь,
Шевельну, холодея, грудным плавником
И муреной под камень втянусь.
Если б только не жалобы ближних огней,
Не податливость лёгкой ладьи,
Не журчащая Речь под ладонью моей,
Не птенцы и не звёзды мои…
* * *
Из этой боли суть ее извлечь –
И превратить в единственное слово,
Да так, чтоб после не утратить речь,
Платя с лихвой за золото улова...
Немыслимое это мастерство
Исполнено такой смертельной муки,
Что впору отказаться от него
И навсегда окаменеть в разлуке!
Так что ж тогда и временный успех,
И гонка за земной непрочной славой,
Когда слова, что вожделенней всех,
На сердце оставляют след кровавый?!
* * *
Кленовый лист над глиняною кружкой –
Венец неприхотливой красоты...
Как долго я была твоей подружкой!
Ах, осень-осень... Чья-то нынче ты?
И чей сегодня праздник в роще, зыбкой,
Как восклицанья именинных свеч?
Концерт для меланхолии со скрипкой,
Древесных душ коснеющая речь...
Дослушаем излюбленную фразу
Уже померкших бронзовых осин –
Так с нами не говаривал ни разу
Их сдержанный, но страстный клавесин...
А может, просто слушать не умели,
И слышать не хотели – мы с тобой?!
Пусть допоют свое виолончели,
И нить финала вытянет гобой...
* * *
Кто ощутил восторг именованья –
Испепелясь в пылу соревнованья,
Но всё-таки восстав среди руин, –
Тот Богу уподобился один!
Ни возгласа, ни шороха – ни звука...
Лишь ты да тьма... да вещей крови звон:
Себя перемогающая мука
Из ничего явившихся имён...
Марату Гаджиеву
1.
Если подняться по лестнице – винтообразной, опасной,
Город покажется сверху медведем в сиреневой шкуре,
Ласковым чёртом… песцом на цепочке шипастой…
Город покажется морем в пятнистой глазури…
Город покажется облаком. Город покажется тенью.
Город покажется… лестницей, перерастающей в море…
Солоноватое эхо – под каждой ступенью:
Голос, рояль… тамбурины в скрипичном проборе…
2.
Бегущих лилий, вьющихся волокон,
Стволов переплетённых воздух терпкий –
Усталой Терпсихоры мокрый локон
Строкою представляется Эвтерпе;
Она его берёт на кончик трости,
На усик бабочки, на лапку мушки –
На профиль Пушкина, на птичий хвостик,
На беглую погрешность погремушки…
Не торопись, камена, – даже время
Придержит фуэте в своём балете …
И ночь нежна… и в золотой триреме
Плывёт Орфей на пир тысячелетий.
На пир богов, на сборище поэтов…
Там чудеса… там дуб… там бродит леший…
Там будет столько джиг и менуэтов,
Что хоть навеки плащ на ветку вешай!
* * *
Мой Древоград осаждает
Безжалостный царь дождей,
Жадный сеньор рыщущих наваждений…
Не призовёшь воинов и вождей!
Все они пали жертвами заблуждений;
Все они заблудились среди согбенных лип,
Мокрых чинар в чадрах, сгорбившихся от плача…
Можно ли откликаться сердцем на каждый всхлип?
Небо шуршит в траве, и пустяка не знача.
Я заблудилась, город моей мечты,
Между твоими розами и огнями.
Что означают статуи и цветы?
Траурные стволы с мраморными ступнями?
Ты заблудил меня, околдовал и сдал
Царству чужих тенёт, призрачной паутине…
Хлор или серебро? Ладан или сандал?
Или твоя – навек… Или мертва – отныне...
Пленнице – под платок: талер, цехин, дукат…
Грудь – на разрыв! – Спаси, Господи, Твоя милость!..
То ли кровоточит вечной любви закат,
То ли приемлет дух – всё, что бы ни случилось…
* * *
Мой украденный Ренессанс,
Я целую твои морщины...
Вечно длиться ночной сеанс
Грустной маленькой Форнарины,
Вечно точится лунный свет,
Свет шафрановый и лимонный,
И вовеки спасенья нет
Для рассеянной Дездемоны,
Ибо нет ни Добра, ни Зла –
Только Бог, Красота и Сила,
Проницающие тела
Платонические светила
И мерцающий в небе путь
На Голгофу из Мирандолы...
Не дано вам с него свернуть,
Мастера флорентийской школы!
Моргана
Хочешь – я стану твоей собакой?
Что может быть лучше, чем,
Уткнувшись мордой тебе в колени,
Созерцать, как струится дым
Твоей папиросы… и видеть при этом
Строгие башни старых селений
Где-нибудь в Кударском ущелье,
Куда чужих, наверное, не пускают…
Разве что по великим праздникам –
Когда собирают хвалы Георгию,
Чтобы умилостивить Уастырджи…
Но, похоже, тебе больше нравятся кошки.
Счастье – скользить, изгибаясь,
Под твоими тонкими пальцами,
Вдохновенно играть твоим электричеством,
Перекатывая шарики его щекотки
От кончика носа до кончика хвоста
И обратно,
И впускать сладострастные когти
В теплоту твоей ласковой плоти…
Пожелай – стану всем, что ты хочешь!
Хочешь, стану дождём,
чтоб шептать тебе грустные сказки?
Или – вспыхну звездой,
чтоб дразнить твои дерзкие грёзы?
Или буду расти под окном одинокой чинарой,
Чтоб тянуться-тянуться и веткой упругой
Сквозь беспробудные стёкла
к тебе, наконец, со свободы ворваться…
Я могу превратиться во всё, что угодно,
Повинуясь позывам самых безумных фантазий.
Лишь твоей женщиной быть не могу:
Даже в моём испорченном воображении
Не найдётся картинки,
Которая хотя бы в общих чертах
Соответствовала этой роли…
* * *
Н...
Мы ничему не знаем цену,
И слову – менее всего!
Рабыню чувство шлёт на сцену,
Пока сознание мертво.
Прощайте, старые кулисы!
Посторонись, притворный вздор!
Я ухожу! Здесь нет актрисы,
Бездарной с некоторых пор...
Я не играю. Я живая.
Впервые в жизни я жива,
К родному смыслу возвращая
Неоценимые слова!
Они для Вас дешевле сора,
Они валялись там и тут...
А я вас приняла за вора,
И совершился Страшный Суд!..
Натюрморт
Сухие розы, розовый бессмертник,
Попробуй слёзы – запихать в конвертик...
Попробуй затолкать в коробку – вздох,
Пока он на просторе не заглох!
Но бронза – величава... глина – дремлет...
Стекло – судьбе... фарфор – пространству внемлет...
И чья-то мысль мерцает в хрустале...
Сухая роза – глиняная ваза...
Метафора священного экстаза –
На скромном ученическом столе...
* * *
О, мне не надо утешения –
Один Господь меня утешит:
Меж облачного мельтешения
Кору с души моей отешет!
Что ж! нет взаимопонимания,
Слияние недостижимо!
Но разве легче сочетание
Живого пламени и дыма?
Мой ангел! посвяти парение
Глухому обмороку тела –
Не вознесенья, а смирения
Я так хотела... так хотела...
Облака
Они медлительно кружили
Над нами в бездне голубой.
Наверное, не заслужили
Ни их вниманья мы с тобой,
Ни права истинное имя
Фамильной меткой в кулаке
Зажать, чтоб стать для них своими
И говорить, как с ровней, с ними
На докембрийском языке…
О чём они? О том, что снова
На горизонте вспыхнул свет…
О нас же, смертных, – ни полслова,
Как будто нас и вовсе нет…
И плыли, и преображались,
Рассеиваясь в тонкий прах,
И вместе с небом отражались
В твоих внимательных зрачках…
* * *
Пускай меня простит Винсент ван Гог
За то, что я помочь ему не мог...
Арсений Тарковский
Пусть мне простит бедняга Гельдерлин,
Что до сих пор поэты одиноки,
Что тянется их сиротливый клин,
В земные не укладываясь сроки!
Невольно поддаваясь на обман,
Который повсеместно одинаков,
Сливает гениальный графоман
Поток души с потоком вод и злаков;
Он входит в одиночество, как в храм,
Где трепет свеч и ангельское пенье,
И приобщает Бог к своим дарам
Его золотоносное терпенье...
* * *
В чистом поле брошусь на траву
И врагов на праздник позову...
А.Чмыхало
Становится безжалостно строга
Правдивая основа целой жизни –
И вот у человека нет врага,
А есть седой сотрапезник на тризне.
Как ни растленна слава у людей,
Блажен, кто превозмог её объятья,
Тогда у человека нет судей,
А есть лишь соучастники и братья.
Так время сопрягает имена
Всего, что есть, – судьбою, слово в слово:
«Во всём твоя заслуга и вина,
И нет на свете ничего иного!»
Стихи Треченто
Близ бурных волн, блиставших под луною,
О песнь, родившаяся в ночь средь рощи, –
В лугах ты завтра встретишь мирный вечер!
Петрарка
Ветвистые канцоны и секстины…
Стихов переплетающихся сучья…
Ячеек и колец игра паучья…
Дразнящий свет из тёмной сердцевины…
Вот разуменья истинное рвенье!
С безумца же, мой друг, и взятки гладки…
Флоренция тоскует по Равенне,
Весь Авиньон – в любовной лихорадке!..
Вздымает Арно сумрачные воды,
Толкая берега свои, как двери,
И орошает влагой неба своды,
Тяжёлые, как вздохи Алигьери…
В траву, шумя, склоняются глаголы…
Причастий размыкаются спряженья…
Неизъяснимы – имена и долы,
И рифмы падают в изнеможенье…
Свиваются луга, луна и волны,
Белёсые стволы в вечернем парке,
И, словно лавр, вовеки благовонны
Возлюбленные Данте и Петрарки…
Стихи под дождём
Усталость отодвинь, как шкаф или комод!
Пусть сразу - тяжело, но после станет легче...
Смотри-ка: бойкий луч по ниточке снует,
Пробив дощатый кров на дрогнущем крылечке!
По нити дождевой, по нити дождевой...
Как в ливень упадешь – так потеряешь голос,
Сравняв себя с травой, и выпьет голос твой
С водою корневой – надменный гладиолус...
Рассеянный гордец! он шпагою своей,
Опутанной дождём, грозит иным Вселенным:
Чем бремя тяжелей, тем стан его прямей,
Его ещё никто не видывал согбенным!
По нити дождевой, осколок световой,
Пульсируя, снует – назло крыльцу и тучам...
Давай же – соскользни (по нити дождевой!),
Как семечко в гряду, в круговорот живой,
Сомкнись с самим собой в его котле кипучем!..
* * *
Мой голос – для тебя, и ласковый, и томный…
Александр Пушкин
– Твой голос для меня… лишь для меня…
Роняет лес багряный свой убор…
Душа уязвлена – средь бела дня –
Не сумраком, а… вальсом… ля-минор…
И среди вальса – в звуках – там, внутри –
Я начинаю думать и дышать…
Вдох… выдох… сердце… губы… раз-два-три…
Как будто ранку пальцами зажать.
Мы так с тобой устали… отдохнём!
Немедля пыль от крыльев отряхнём –
И ввысь… где листья … тучи… звёзды – ввысь…
– Не торопись, душа!..
– Не оглянись!..
* * *
Твой камень – изумруд,
Он зелен и лукав,
Мой – бирюза, и нет
Камней нежней и тише!
Не прячь пустую грусть,
Как фокусник, в рукав:
Ты – птицелов, а здесь
Живут хорьки и мыши.
Бессмыслица нужна,
Как телу гибкий хрящ,
Всему, что носит смысл
И замышлялось тонко...
Зелёный небосклон
Бутылочно блестящ,
И зелены глаза
У твоего ребёнка...
Мой камень – бирюза.
Твой камень – изумруд.
Блестящая игра,
Диктуемая свыше:
Ладошка – бирюза.
Запястье – изумруд.
Ты – птицелов, а здесь
Живут хорьки и мыши...
Три сонета
1.
Разве ты не возвышен привычным порядком:
Стоит только тяжёлые веки сомкнуть.
Вылетает душа за таинственным взятком,
Обнаружив свою внетелесную суть?!
И каким бы тогда ни клубился упадком
Обомлевшей империи слякотный путь, –
Ты в своём словаре, неожиданно кратком,
Для вчера и для завтра найдёшь что-нибудь...
Но текущей минуты бряцанье и топот!
Но никчемность, но стыд, но больные глаза!..
– Не гнушайся, дитя! это – подлинный опыт!
Это страхом во прах, а судьбой – в небеса,
В кристаллический холод разумного мрака,
Под надзор справедливых светил Зодиака!
2.
Суровый Дант не презирал сонета...
Пушкин
Не презирай сонета, милый друг,
За строгие формальные начала:
Когда ещё поэзия звучала,
Столь точно повторяя сердца стук?!
В решётку строчек втиснут каждый звук,
Чтобы строфа вздувалась и трещала,
Но мысль необозримую вмещала,
Замкнув и разомкнув собою круг.
Расставлены четырнадцать зеркал,
Друг другу сообщающих движенье,
И если остановишь отраженье –
Считай, что ты попался и пропал:
Коротенький щелчок – и ты внутри,
И вечно синим пламенем гори!
3.
Не жаль, что ничего не повторится,
Не жаль, что всё придумано не мной,
А жаль, что эта чистая страница
Мне не предстанет больше – целиной!
Останься же неведомой страной,
О, выдумка моя, о небылица!
Не торопись проститься с тишиной
И ливнем оглушительным пролиться,
Не нарушай округлость темноты
Младенческим своим косноязычьем,
Покуда не пресытилась безличьем
В живой воде немая тень звезды,
Предшественница зыбкая твоя,
Посланница иного бытия...
* * *
Что поёшь мне, скворец, – упокой или здравие?
Колокольцев своих для меня не жалей!
Кто поставил багряное Слово в заглавие
Вовсе было законченной книги моей?
– Тот, кто помнит конечное всё и начальное:
Тьму начал без концов и концов без начал...
Это Слово багряное, Слово печальное –
Твой восход и закат, твой полёт и причал...
* * *
А.Г.
Эти розы держались так стойко, стояли так долго,
Словно их отсечённые корни питались небесною влагой
В молодильном цветочном раю, где подвижницы долга
Наделяются неистребимой растительной тягой…
Эта крепкая плоть, совершенная в каждом изгибе,
Этот запах, сулящий нирвану в одном лишь соблазне,
Эта прелесть страданья – когда созерцается гибель
И лелеется жизнь в наблюдениях длящейся казни…
Умирать – восхищая… легко, беззаботно и сладко…
Это участь художника – как бы ни крысилась пресса!
Умираешь – как Бог – на кресте мирового порядка,
Воскресаешь – как Бог – на волнах мирового процесса…
* * *
Я, видимо, таких не знаю слов,
Чтоб были и целебны, и бесплатны…
Плачу – за колебание основ,
За смысл – как прямой, так и обратный,
За призрачную власть черновика,
Толкнувшего судьбу на повороте,
За то, что в этой каверзной работе, –
Всё, в сущности, лишь пытка языка,
На дыбу воздеваемого зря…
Но снова – в исступлении и дыме –
Я зарываюсь в недра словаря
И забываю собственное имя.
Поскольку чувство цели – Божий дар,
Перед которым всякий труд – забава.
Его недоказуемое право –
Единственно достойный гонорар.