* * *
В придорожной траве всё цветёт,
стойкий жёлтый – всех форм и оттенков,
вьюн-горошек, ромашечий сброд,
клевер освобождён из застенков,
приготовился брызнуть репей,
синим глазом мигает цикорий,
нет ни птиц, ни людей, ни зверей –
третий день, и Всевышний доволен.
* * *
Niemand knetet uns wieder aus Erde und Lehm
Paul Celan*
Не нас ли сегодня слепили из глины,
Налив молодой несгустившейся кровью,
Кипящей, как новорождённые вина,
Нет, сок виноградный, наивным здоровьем.
И слух, как ракетку, держа наготове
Мы ловим названий прямые подачи.
А слово, дразня, ударяет над бровью –
Как только что созданный мир, однозначно.
Ещё не рассыпана манна глаголов,
И дождь прилагательных льётся без цели
Сквозь точность наречий, колючих и голых,
Пока мы друг друга назвать не успели.
* Никто не вылепит нас вновь из земли и глины ( нем.) Пауль Целан
Вариации на тему 62го псалма
Любишь ли ты человечество так, как люблю его я –
не очень? Даже сбившееся гуртом, оно ничего не весит;
завалилось, как трухлявая изгородь, в тупике, как заросшая колея;
воздух весомее, или что там гоняет по миру вести.
Думают скверно, что ни слово, то – ложь.
Училка Валентина Яковлевна и директор Антон Петрович
коварнее Дарт Вейдера, им вынь да положь,
линейкой бьют по рукам за дорогу, уходящую в даль, и «Остров сокровищ».
Не разобрав где сила, где милость, всегда в борьбе,
человечество поклоняется филантропии, войне, геному.
Благослови меня одной любовью – к тебе,
глядишь, научусь из неё всему остальному.
* * *
Нет, не может человек жить в раю,
обжигает свет его и слепит,
и плода попробовать не дают
с древа Добра и Зла. Общепит
предлагают, как назло и сон нейдёт,
и невинность тяжелее иных грехов,
никаких не надо ему щедрот,
беспокойство зудит и не до стихов.
Вот вчера ещё мирно именовал
всё живое, дружбу принимал и совет,
а сегодня – горечь, разрыв, обвал.
Ни помощника, ни друга нет.
Да, жена, муж, конечно, кость и плоть,
но и – змий, сомнение, ночь, обман.
Так ли нас задумывал ты, Господь?
Рай был пересыльный пункт? В этом план?
Как же воля, свобода, подобие, образ, дух?
Оступиться и, падая, вдруг взлететь,
то ли ангел, то ли птица, то ли тополиный пух.
И того, и этого на горсть, на сухую треть.
* * *
Днем и ночью тку, пряду,
и жду, и жду, Одиссей.
В бреду забыла где ты, черты,
сама стала черна
лицом, слышу бьёт волна
в берег,
над ним луна поднялась,
как безумный глаз,
и слепит зрачок.
Видит меня, тебя
но – молчок,
я не спрашиваю,
чтобы не попасть на крючок
надежды.
Слепые кроты, невежды,
коты похотливые – женихи
глýхи, как тетерева,
шелушат слова и разносят слухи.
Я всё равно послушно
тку и пряду,
много ненужной возни,
душно,
колет веретено, говорит – усни,
а то – полезай в петлю,
но я не сплю.
Медея
Ни так завыть, ни этак закричать.
Все этажи ночной небесной тверди
Обьяты скорбью. Вспыхнуть и умчать
На колеснице мщения и смерти,
Как из огня да в полымя.
Печать
Любви, нещадно прогнанной сквозь строй
Зубов драконьих ревности и рока,
Сломать.
Ни зельем, ни водой сырой
Не оживить любовь. Куда как строго:
За преданность – предательство.
Укрой
Полой ночного, вечного плаща
Следы злодейств отчаянных, Геката,
Она тебе служила, и прощать
Ты не учила.
Жертва виновата,
У палача спасения ища?
Икар
Значит ли, что ещё не пора? Скажи.
Одичалый апрельский снег упрятав,
Ветер в голубые ножны вложил
Ножи, сырой наводя порядок.
Если всё-таки еще не пора, дай знак.
Солнце жмёт на педали, ломая спицы .
Или это Земля раскрутилась так,
И не хочет остановиться.
Неужели ещё не пора – ответь –
Мышцею простертой на гнев? на милость?
Дать, как пахарю – плуг, как рыбаку – сеть,
Мне – твердь, чтоб об неё разбилась?
Давид
Голиаф не побит, но знаменья уже обещали:
Ты – помазан, ты – избран на этот пожизненный труд.
Блещут камни в ручье, и в руке у тебя не праща ли?
Улюлюкает войско, а овцы в горах подождут.
Одиночество.
Эти сжатые крепкие веки
Взгляд прожжёт чёрно-белый.
В какие тебя ни ряди
Дорогие доспехи, былые столетия – вехи,
И грядущее – веха на твоём бесконечном пути.
Остаётся идти. Мой Давид, мой Иаков, мой кравчий.
Проще, может быть, греком родиться,
но ты – иудей.
Свет играет на книге тенями, рассеян и крапчат,
Дверь балкона открыта
для ангелов и для людей.
Фараон – Иосифу
Когда ты мне мои толкуешь сны,
Которые тотчас пошли сбываться,
То, кажется, и я легко читаю
Твою судьбу. Она переплелась
с предсказанным. И выйдя из начал
чуть видных мне (так далеко я вижу),
она становится рекой, потоком,
а после – деревом, таким высоким,
каких, поди, в Египте и не сыщешь.
Мы оба молоды, но я как будто старше.
То, что в моей крови – песок и известь,
В твоей – тростник и быстрая вода.
То, что в моей – уверенная тяжесть,
в твоей – нацеленная несомненность.
Твоя судьба летит стрелой из лука,
и толща времени, как горный воздух,
ей поддаётся. Я ещё дышу,
но боги ждут, и дом уже построен,
в котором сам я тоже стану богом.
А ты всегда в божественной узде,
в своем неназываемом служенье,
благословен и, значит, благосклонен,
не озабочен вечностью, но вечность
из виду тебя уже не выпустит...
Можно
(Ацтеки в Музее Гугенгeйм)
Предаётся прекрасному всякий по-разному –
можно жертвенно лечь на живот благодарного бога,
можно сердца вырезать (под охраной пернатого змея),
ритуальным нефритовым ловко владея ножом.
Или можно из камня резать койота, орла,
ягуара, жабу и кролика.
Можно желать урожая, дождя ожидать,
и соседнее племя пасти под рукой
на предмет свежезахваченных пленных.
Всё превосходно закручено на календарь –
восемнадцать праздничных месяцев,
в каждом
ровно двадцать насыщенных дней,
только пять неприкаянных суток
выпадают из круга в ничто – неудачники,
их бы можно красиво зарезать.
Они – пленники тоже,
прижатые к первому дню нового года,
им некуда деться.
* * *
Свет мой, зеркальце в ванной,
не говори ничего.
Халат свой рваный,
грицацуевские усики над губой
вижу сама, мне с тобой
некогда разбираться –
милее, краше...
Вот, очки не надела
и суд не страшен.
Брось стараться,
лесть не знает предела.
Лучше давай, хоть я и трушу,
поверни глаза мне зрачками в душу,
а я на тебя платок наброшу.
* * *
Всё настойчивей день говорит
– закругляйся, пожили и хватит,
не забудь захватить реквизит
для нездешних занятий.
Вот егИптяне, чтоб не грустить,
в нижних царствах не ведать заботы,
предлагали себя заместить
на подсобных работах.
Хоть у нас и другая статья,
Есть безжалостные параллели,
липы выросли, а ты и я –
постарели.
* * *
Кипарисы и пинии вдоль дороги Ладисполь-Рим
мелькают в окне автобуса, но замечаешь скоро –
точка-тире-точка – это мы говорим
с тем, кто дал нам сердце и разум для разговора.
Я говорю – рай, благословенный край,
благословен дающий сфумато дождя и оливки солнца, –
считываю ответ – не выбирай, вбирай,
уходит всё, биенье причастности остаётся.
Нет ни вчера ни завтра, только всего и есть,
что получаешь и отдаёшь случайно.
Морзянка пиний и кипарисов, тайная весть,
которая не хочет, не может остаться тайной.
* * *
Синица в руке – лучше, чем журавль в небе.
Вот если бы не сгоряча, не с горя,
Назойливый отталкивая край,
Решать что лучше, с поговоркой споря,
Которая, не кошке на заборе –
Мне, щедро предлагает: выбирай.
Лети, журавль, не отставай, синица.
Зачем нам – молчаливая – в руке.
Попробуем напиться из копытца
Другой пословицы, проговориться
На непереводимом языке.
* * *
Всадник без головы
мчится среди песчаных дюн,
ты – юн, я – гамаюн,
оба мы одеты
в свои секреты
полишинеля,
как в латы,
твой пересказ незамысловатый
гудит полётом шмеля
и звенит земля,
мои стихи,
влажные от чепухи,
намекающей на грехи
десятилетней девочки,
откликаются немощью,
жаждой одиночки,
тайной нераскрытой почки,
но тебе представляются
творчеством, почти пророчеством.
Так пролетели
три недели
неразлучного пляжного счастья,
прощаться
мы тогда ещё не умели,
стали, зато, причастны
звёздному небу
над головой,
погрызли лунного хлеба,
видели эту и ту звезду,
пока закон небесный
находил-искал своё место,
в нашем детском раю, аду.
Падчерица
Я по лесенке приставной...
О. Мандельштам
в воду гляжу, или облако
глажу заученно по боку,
мне объявляют рифмованно:
воинство расформировано
трендами, блогами, троллями;
ходим по тропам с паролями:
стой, кто идёт, отвечай!
мне отвечают: макс фрай!
наговорила с три короба,
падчерица кьеркегорова,
гоголя, гегеля, бубера
мамардашвилить сугубило...
пост оставляю и крышами
с кошками чёрными, рыжими,
а уж потом налегке
по приставной лесенке.
© Марина Эскина, 2019.
© 45-я параллель, 2019.