Айва
Она уснула на рассвете, но то был не сон, а забытьё. Устала, отчаялась. Васуню в селе любили. Красивой была она: высокая, статная, с глазами цвета весеннего неба. Вьющиеся волосы её были ржаво-рыжими, как колосья пшеницы в конце лета. И лицо фарфоровой белизны. Но в глазах её стыла невысказанная печаль, и потому даже улыбка Васуни казалась слезинкой, стекающей по мелким, едва заметным морщинкам на щеках. И все знали, почему так грустна она, ведь такое горе выпало ей пережить: похоронила троих детей, и сейчас её младшенький, Ионел, уходил от неё той же чёрной дорогой. «Спаси и помилуй нас, грешных, господи, не отнимай у меня мою кровиночку», – сотни раз произносила она это заклинание и вслух, и мысленно.
И мерещилось ей, что под окнами остановилась старая подвода с тем же возницей Михой, – та самая, что увезла от неё навсегда троих детей. И теперь пришел черёд Ионела. Она закричала, и тут же проснулась от этого крика. Вся в холодном поту, Васуня бросилась к кроватке сына. Он лежал в изнеможении: жар спал, и озноб прошел. Догорали на подоконнике свечи, зажжённые с вечера.
«Сыночек, родной, скажи мне, что ты хочешь, что тебе принести», – произнесла она тихо, стараясь не плакать. «Айву, мама, айву, принеси мне айву», - прошептал Ионел, с трудом разжимая губы. За дни болезни он ослаб, исхудал, черты лица его заострились. Он был похож на маленького старичка, уже познавшего глубину страдания. Болезнь всё дальше уводила его от Васуни всё той же хорошо знакомой ей страшной дорогой.
Она впопыхах набросила платок на плечи, и, наклонившись над ним, легко коснулась чёрных, как угольки, локонов сына. Подоткнула одеяло. «Подожди, сынок, я скоро вернусь, обещаю, я принесу тебе айву». Васуня оставила Ионела с дочерью и почти бегом, в темноте, направилась к одиноко застывшему на окраине села дому бабы Фени: только у неё могли быть плоды айвы, оставшиеся от урожая этой осени.
Времена были трудные, смутные, земля, выжженная засухой, ждала дождей. Ломоть хлеба был в те дни лакомством. А вот и улочка, и дом бабы Фени, о доброте которой по селу ходили легенды. Когда Васуне было тяжко, она шла к этой женщине за советом и помощью, баба Феня заменяла ей мать, вот и на этот раз она с надеждой приоткрыла скрипнувшую калитку.
Айву она увидела сразу. Последний сохранённый бабой Феней плод на веточке был подвешен к притолоке, от него исходил желтоватый свет, озарявший просторную комнату – каса маре. Баба Феня приберегла айву для долгих зимних вечеров. Айва помогла бы ей скрасить одиночество: смотришь на неё – и на душе светлее.
Выслушав сбивчивый рассказ Васуни, она осторожно и бережно сняла веточку с ржавого гвоздя: «Возьми айву, Васуня, ради бога возьми, ведь это последнее желание твоего сына!»
Она возвращалась домой поздним вечером, сдерживая плач и прижимая к груди закутанный в платок плод – несла подарок сыну. Распахнула двери, присела на кровать, взяла руку Ионела и положила на его ладонь айву – золотистые лучи озарили его бледное личико. Он открыл глаза, вздохнул, и тут она заметила подобие улыбки на его губах. Васуня принесла острый нож и тарелку. Торопливо разрезала плод на тонкие дольки… Терпкий аромат айвы, впитавшей лучи осеннего солнца, наполнил комнату. «Ешь, ешь, сынок», приговаривала она, видя, как медленно он подносит дольку к растрескавшимся губам. Одну, вторую, третью… Казалось, он не мог насытиться горьковато-сладким вкусом переспелой айвы, её светившейся мякотью, – он жадно впитывал этот волшебный бальзам, лечивший и душу его, и тело. Прошла ночь. А утром рассеялись серые облака, рано посветлело. Ионел спал, рядом с его кроватью на тумбочке была пустая тарелка. Болезнь отступила, но ещё не ушла. Васуня знала, что самое страшное позади. Случилось чудо, и она боялась спугнуть его неосторожным жестом или словом.
Ионел проснулся. Позвал: «Мама, мамочка…». В его карих глазах прыгали искорки, он потихоньку приходил в себя. Айвы не было, но оставленное ею свечение исходило от губ мальчика, и тот же знакомый Васуне аромат блуждал по дому. Скорбные дни растаяли в желтоватом свете айвы. И скоро они были забыты Васуней.
Ионел ходил в школу, пас козу, играл в мяч с мальчишками… Времена были смутные, трудные, но в любом детстве есть мгновения беспричинной радости, навсегда остающиеся в душе.
Полёт белых лошадей
Они были видны издалека – прекрасные белые лошади, их гривы развевались на осеннем ветру, глаза горели беспокойным огнём, ноздри нервно вдыхали прохладный воздух. Всадникам не сразу удалось остановить их. Едва не проскочили мимо калитки. И всё же вот, притормозили в двух шагах от стоявшей на фоне облетевшего сада женщины. Она держала на руках младенца, а рядом с нею, держась за руки, испуганно глядели на дорогу две девочки - сёстры Саша и Васуня. Худенькая Саша в свои пятнадцать выглядела еще ребенком, а Васуне было всего девять лет.
Всадница, соскочившая с лошади, бросилась к своей единственной дочурке – крошке Валентине… Её муж, офицер царской армии Гавриил Греку, пережив смерть горячо любимой жены, мамы его старших дочек, женился на молоденькой Насте. Длинные, цвета мокрой соломы, волосы её были тщательно заплетены в косы и уложены в форме короны. Настя устала от дорог, бессонных ночей и страха. Она протянула руки к своей спящей дочурке, и, сдерживая слезы, отошла в сторону, расстегнула верхние пуговки липкого от пота платья и приложила ребенка к своей разбухшей от молока груди. Девочка, не просыпаясь, мирно зачмокала, распознав запах материнского тепла. Насте казалось, что эти мгновения будут длиться вечно, и что всё пережитое ею за последние месяцы останется далеко позади, исчезнет, растает, растворится в ночи вместе с этими белыми лошадьми, умчавшими её так далеко от дома, в странную жизнь, полную неизвестности и опасностей.
Гавриил старался не выказывать волнения. Он обнял золовку – трёх девочек он доверил ей, уезжая… Саша, старшенькая, соскучилась по отцу, робко прижалась к нему, а Васуня бросилась ему на шею. Времени для разговоров не было. Красноармейцы наступали, они уже хозяйничали в соседних селах, и надо было снова седлать коней, и снова мчаться куда глаза глядят по степным просторам.
«Мы вернёмся, доченьки мои, мы вернёмся, – он повторял эти слова, как будто сам себя уговаривал и успокаивал. – Берегите крошку Валентину, будьте умницами».
«Господь тебя храни, – приговаривал он, обнимая золовку. – Это ненадолго, мы скоро вернёмся. Ты знаешь, как я любил твою сестру, рано, так рано она покинула нас».
Настя бережно поднесла спящую малышку к Саше, боясь разбудить её поцелуем. Пришла пора прощаться. «Мы вернёмся» – как заклинание, повторила она слова мужа.
Белые кони томились в ожидании за калиткой. Две тени оседлали их в темноте, девочки махали руками отцу и Насте. Их маленький мир рушился, как и тот, большой, о котором они не имели представления.
Той осенью рано пришли холода. Травы и цветы полегли в серебряном инее, в конце октября в селе уже топили печи.
Они не вернулись. Но последние сказанные Гавриилом и Настей слова остались в памяти тех, кто слышал их, и стали одной из печальных легенд нашей семьи, рассказанной мне бабушкой Васуней.
Вещий сон
Под кустом дикой розы, разросшейся, как тропическая лиана, стояла деревянная кровать моей прабабушки Мэриоары, застеленная ковриками из разноцветных шерстяных ниток. Под этим бледно–розовым кустом, на этой кровати, среди этих ковриков, прошли самые радостные дни моего детства.
Помню себя четырёх-пятилетней, с любимыми игрушками в руках: куклы из початков кукурузы, я надевала им на головы льняные платочки. Игрушкой моей был и котёнок: ему я тоже пыталась повязать платочек, а он, мяукая, отчаянно сопротивлялся, вырываясь из моих объятий.
Все мои бабушки, а их было три, сходили с ума от счастья, едва завидев меня. Прабабушка Мэриоара целовала меня в глаза. Бабушка Эмилия покупала мне «туфетурь» – так она называла моё любимое печенье в форме цветка с капелькой варенья. Бабушка Виктория по утрам уходила на работу. Она была самой лучшей бабушкой в мире. С ней я выучила мою первую молитву, моё первое стихотворение, мою первую песню. И сказки её, такие необыкновенные, помню их все наизусть. Она рассказывала их перед сном, разрешая мне спать с нею на веранде, и я всегда просила её разбудить меня рано, чтобы первой услышать… кукушку. Бабушка Эмилия была сестрой бабушки Виктории, оставшаяся, как шёпотом говорили взрослые, старой девой. Не было у неё ни мужа, ни детей, я была её любимицей, её куколкой. Всюду водила она меня за собой: мы шли то на базар, то в запущенный старый сливовый сад, то на виноградник, то в «дом быта». У Эмилии в шкафу была целая коллекция тонких, лёгких шёлковых платков, от них пахло её сладковатыми духами, каждый день она начинала с выбора платка – один для неё, другой – для меня.
С тех пор я люблю косынки – это уроки модного стиля от моих бабушек, так одевались в Криулянах. Родители в ту пору были заняты: строили дом и работали с понедельника до субботы на строительном предприятии с длинным названием. Я была внучкой трёх бабушек, а четвёртая, Васуня, жила на левом берегу Днестра, и к ней мы приезжали только на праздники. Я помню её склонившейся в углу перед иконой, шептавшей непонятную мне тогда молитву «Отче наш».
Дни мои были яркими, как цветные сны. Мы ходили смотреть, как папа с дедушкой строят дом. Днестр для меня был не рекой, а другом, и я разговаривала с ним. Громко звала с нашего крыльца людей, сидевших в лодках, что проплывали мимо, как бы давая им понять, что и я тут, в шёлковом платке, сползавшем с кудряшек... Я махала им руками, но баржи и лодки плыли и плыли, не останавливаясь, и мой крик «Лиледкаааа!!!» зависал в воздухе, никто не слышал его, кроме родных.
Только одно омрачало жизнь бабушки Виктории – отсутствие воды. Её дети – мои мама и папа – строили дом там, где не было ни родника, ни колодца. Никак не могла она, бедняжка, смириться с этим, плакала и обращалась к богу: «Боже, где они строят дом – у леса, на каменистой земле!»
Но однажды бабушка Виктория проснулась в особом настроении. Произошло что-то важное, и даже я, малышка, понимала это. Ей приснился старик с длинными седыми волосами, и он сказал ей: «Не плачь, женщина, твои дети не останутся без воды, скажи им, чтобы выкопали колодец у дома, у ворот». Сам Всевышний, повторяла Виктория, явился ей во сне с доброй вестью. Я запомнила то утро, тот день, когда бабушка рассказала нам о своём сне. Он оказался вещим. Папа привёл рабочих, они пробурили скважину, и хлынула из неё сначала мутная, а потом чистая вода. Так появился у нас колодец с живой водой, и по сей день питающей наши корни. Неиссякаемый родник, символ отчего дома и моей любви к нему. Об этом чуде я не забываю. Приезжая домой, иду к колодцу, и детство моё снова плещется в его холодных искрящихся струях.
И у воды этой особенный, неповторимый вкус.
Перевела с румынского Любовь Фельдшер
© Марина Дырул, 2021.
© 45-япараллель, 2021.