Марина Чиркова

Марина Чиркова

Четвёртое измерение № 9 (429) от 21 марта 2018 года

Смородиновый лес

Бабье лето

 

в горьких вьюнах, пижмах,

головках чертополоха

лечь и молчать: вышит

выше, вишнёвей вдоха,

 

вырезан из ржавых

крыш жестяных, горячих –

кровным листом каштана...

(шёлковая иначе,

спряденная чужими,

сотканная вслепую

жилка, тропа ли в глине,

трещины тень?..) разуюсь:

 

розы густой бронзы,

мята глухих, мягких...

просто молчать. возле.

ежа, репей, мятлик...

 

* * *

 

нечаянная но закрой глаза

и весь собравшись на кромке губ

о как ты будешь ловить меня

и ждать во тьме чтобы вновь и вдруг

как вздрогнешь трогая где трава

уколы кончиков мокрый ворс 

хвоинок спутанных стрекоза 

блесной зависнет слезясь насквозь 

чешуйка рыбья не сколупнуть

поймал русалку терпи обняв

нежнейшей судорогою рук 

и ног впивайся а вот слова

в которых знаю почти что груб

и небо навзничь легко легло

наждак загара волос овсюг

а мне нечаянно так тепло 

 

* * *

 

где ночные-чёрные волосы твои

жёсткая неглаженая лебеда

если потеряюсь только не прогони

летнее ли ворохом и чехарда

 

порох тёплых тропок звон семян-узелков 

пальцы разнимаю едва да едва

шёпотом в макушку выдыхать мотыльков

где слова не сломаны о слова

 

Смородиновый лес

 

а солнце – сквозь смородиновый лес 

по тёмно-красным, розовым и белым

упругим бусинам, прихваченным губами,

упрямым косточкам, прикушенным легко...

 

(а там по краю: ива наизнанку 

за пыльной тучей вскинута вдогонку

и от беззвучных судорожных молний –

которые одни и гонят ветер

вперёд товарняков и вертолётов –

уже знобит, метёт озон безумья...

и бьётся телефон – живой пескарик,

и оборвав натянутую леску, 

без плеска – в тишину, во тьму, как в омут,

в расколотое зеркало, как в сушь... 

о нём, о немоте... в огне, во гневе...)

 

...утренним родинкам примятых летних ягод.

нет, мы другая половина неба,

где край листа двуручною пилою,

зелёным леденцом и двуязычным

блужданьем на просвет, на шёпот: слышишь,

садовник знает, для чего привито,

а веткам незачем, им только дрогнуть

и прижиматься мокрым срезом к срезу,

и прирастать вживую, обнимая...

плести смородиновый лес... прилипших мошек,

мышей летучих с тонкими резцами,

грызущих нежный сахар полнолунья

и распускающих одежду у влюблённых

до нитки, до последнего, до «кто ты?»

 

По красной нити

 

– Чего в такую рань? Эх ты. Легко ли 

чём свет вставать, встречать идти старухе? 

– Мне, бабушка, хотелось повидаться, 

давно не говорили мы с тобою.

– А с дочками что не до разговоров?

– Да выросли они, живут отдельно, 

к чему мешаться у чужого счастья,

я лучше к вам – ведь часто собиралась.

– Ну заходи. Дай поцалую... дылда.

Дом-от большой наш, и обняться есть с кем.

Мы все с тебя глаза-то не спускали, 

не ждали правда рано так, но что уж.

– Что мама?

– Младшая моя краса и ныне! 

Умней всех вас, всех лучше шьёт и вяжет – 

светлее снега, легче паутинки!

Лишь тёплые ей вещи не даются.

– Нет, его ты не отыщешь. 

Напрасный труд. Твой дядя тут пытался 

свово сынка беспутного... соринка

во ста стогах. Но суть не в них, а вот где: 

все, кто пришли – по кровной красной нити. 

А белая не выдержит натяга.

 

– А как... не знаю, спрашивать...

– У нас он. Не толкошись, врачи сказали надо,

так им видней. А этот воздух лечит

и хвори, и обиды.

– Расскажи мне.

– Обычно здесь не любят нерождённых, 

но твой весёлый. Мы назвали Ваней, 

чтоб не забылось, каковы – дары.

Смотри-ко, вот и он. Беги, Ванюша, 

встречай скорее маму. Зачерпни ей

пригоршню слёз, лицо умыть с дороги,

и молока грудного – ждать и пом[нить].

 

Птица

 

Ветер!.. На сотню сторон – ветер…

Заметает пылью снежной, бережной 

лёд в глазницах вчерашних следов.

Темна зима, и кроме – ничего, ничего…

И только птица-синица

день-день

говорит тонко – будет весна, разбудит!

Глупая птица! Холод сдует тебя.

А она – день-день…

 

Вьётся ветер, жаром несёт песок, песок…

Красный бисер швыряет в глаза.

Широка пустыня, глубока до дна,

ни росинки пропащей – нигде, нигде.

Лишь какая-то птица 

пить-пить

повторяет – иди, вылупится родник!..

Глупая птица! Мираж, сон высосет тебя.

А она – пить-пить…

 

А с обратной стороны сна – дождь, дождь…

Сетью опутал, утопил цветы и цвета.

Вода, вода: никогда, никогда…

Но откуда-то сверху –

упрямая птица:

синь, синь!

Выплывет небо, вспорхнёт небо!

Глупая птица, мокрая серая птица…

А она – синь, синь…

 

Вода и ветер песком стирают твои следы.

Невозможные, почти невидимые следы.

Нет – никого – нет…

И только глупая безумная птица,

прыгая по веткам рёбер,

высвистывает – 

где-нибудь, когда-нибудь...

Когда – ни – будь.

 

Диптих

 

1 (сквозь белое)

 

какого цвета след во след,

на слух рассыпанное слово?..

как снежный порох, белый свет

и чистый лист – неизрисован.

 

иди сквозь белое, пока

январь (моргнёшь – и сразу лето):

вся мимо пальцев, языка...

но – кружево: полураздета

в предчувствии и сквозняках,

не деться, да, – и, нет, не спрячет

себя до тёмных донных трав,

до слёзки стёртой и горячей –

 

река ли?.. в бережный камыш,

навстречу, в плавящую медь –

под жарким свитером зимы

к вспотевшей коже прикипеть...

 

2 (всё, что несла тебе)

 

в сухих коробочках «нельзя»,

в зелёных «можно» колосках –

всё, что несла тебе сказать,

не умещается в слова.

всё, что несла тебе шептать... 

горы кружавчатый подол,

и лыжником – издалека, 

и голос пуст, и стебель гол.

 

но как по зёрнышку – не врозь,

а просто через зимний сад

блестящих скальпелей насквозь

просыплется – и под, и над,

повадкой пальчиков слепых

чтобы запомнили согреть – 

пока растерян на двоих

весь белый свет и белый снег...

 

Дорога над

 

Котёнок-неженка вдох и мех, 

а млечное блюдечко горячо!

И гжель боди-арта – на самом дне 

в тебе, не дотронувшемся ещё.

 

Дорога над ненасытна ввысь 

раскинув в стороны облака,

и след самолёта широк, как кисть, 

во мне, не дотронувшейся пока.

 

Светлы на белой ночи холста,

зажмурясь, ляжем в едину тьму,

друг друга по родинке прочитав, 

друг друга по буковке расстегнув

 

до дня, дымящегося рекой,

кошачьей шёрсткой в карандаше,

друг с друга выпитым молоком – 

до нас, дотронувшихся уже…